Глава пятнадцатая. И с грохотом поставила на место все щиты — резко, плотно, стеной металла

И с грохотом поставила на место все щиты — резко, плотно, стеной металла. Я мысленно произнесла слово «металл» — гладкий, толстый, непроницаемый. И уставилась в пол, боясь глядеть кому-нибудь в глаза. Боялась того, что увижу на этих лицах — и чего не увижу.

— Анита! — позвал Ричард и протянул ко мне руку.

Я отступила на шаг, мотая головой. Не знаю, чего мне хотелось от этой минуты, не знаю, какая реакция была бы мне в струю, а какая вывела бы из себя. Хотелось же мне сохранить тайну, пока сама не буду точно знать. Эту банку с червями эмоций мне открывать не хотелось, пока не будет ясности.

Нарушил молчание Сэмюэл:

— Поздравляю вас обоих! Младенец — это радостная новость в любом случае.

Я медленно повернулась к нему — из всех присутствующих меньше всего я интересовалась его мнением. На него я могла посмотреть. На него я могла разозлиться.

Самсон уже тронул отца за плечо:

— Отец, мне кажется, сейчас нам стоит уйти.

Сэмюэл посмотрел на своего сына, на меня, на Жан-Клода, на всех, и вид у него был донельзя непонимающий.

— Но ведь это же радостная новость, а вы все — как будто умер кто.

— Отец, — сказал Самсон тихо, но с предупреждением.

Он смотрел мне в лицо, и то, что он там увидел, заставило его взять отца за локоть и попытаться поднять на ноги.

Сэмюэл посмотрел на руку сына и не отводил взгляда, пока тот ее не убрал. Тогда Сэмюэл посмотрел мне в лицо. И уже не очень дружелюбным взглядом. Глаза его казались старше, в них было какое-то глубокое знание и чуть-чуть грусть и даже гнев.

— Откуда такая злость, Анита?

Я стала считать до двадцати, поняла, что этого не хватит, и произнесла, задыхаясь от злости и смущения:

— Не учи меня, что я должна чувствовать, Сэмюэл. У тебя нет на это права.

Он встал, оттолкнул от себя руки сына.

— Подумай, насколько силен может быть ребенок твой и Жан-Клода.

— Нет гарантии, что ребенок его, — сказала я.

— Шансы за то, что, если ты беременна, отец — не вампир, — заметил Ричард.

Он говорил тихо и осторожно, но было в его голосе именно то, чего я не хотела слышать: ожидание и радость.

Я повернулась к нему, и не знаю, что бы я сказала или даже сделала, если бы вдруг между нами не оказался Жан-Клод.

— Пожалуйста, ничего поспешного, ma petite.

— Поспешного, ничего поспешного! — передразнила я, отодвигаясь от него. — Он рад-доволен, а ты так закрыт, что я понятия не имею, что ты чувствуешь.

— Я чувствую, что любое мое слово или действие в этот момент тебя расстроит.

Мне иногда говорили, что со мной иметь дело — сплошной геморрой. Но никогда это не было сказано столь дипломатично.

Я подавила желание на него заорать. И даже голос у меня прозвучал сдавленно от усилий не сорваться на вопль:

— Что-нибудь скажи.

— Ты в ожидании? — спросил он своим нейтральным любезным голосом.

— Не знаю, но октябрь я пропустила.

Ричард подошел поближе и попытался сказать без интонации — не вышло, но он попытался.

— Тебе случалось когда-нибудь пропустить целый месяц?

— Нет.

На его лице бушевали эмоции, и наконец ему пришлось отвернуться, будто он знал: что бы ни было на этом лице написано, мне лучше не видеть.

— Не смей радоваться, ты!

Он повернулся ко мне — сдерживая эмоции, но в глазах его было то самое выражение. Тихое «я-тебя-люблю», которое когда-то предназначалось именно мне, но которое я последнее время нечасто видала. Вожделение — да, но не этот взгляд.

— Ты бы предпочла, чтобы я злился или огорчался? — спросил он.

— Да. Нет. Не знаю. — Вот это была правда. — Не знаю.

— Прости, — сказал он, и действительно какая-то нотка сожаления прозвучала. — Прости, что из-за меня тебе труднее, но как могу я не радоваться, если у нас ребенок?

Вот сумел он выбрать самый худший способ это сказать. От которого я почти наверняка впаду в панику.

— Это еще не ребенок. Это комок клеток меньше моего пальца.

Глаза его стали чуть более настороженными.

— Прости, Анита, что ты говоришь?

Я обхватила себя руками, не глядя ни на кого.

— Я не знаю, что говорю.

Но как-то я лучше поняла предложение Ронни поехать куда-нибудь и сделать выбор без участия моих мужчин.

— Ты действительно была бы способна убить нашего ребенка? — спросил он, и мне не надо было ему в лицо смотреть, чтобы увидеть там страдание. По голосу было слышно.

— Mon ami, ты ставишь телегу впереди лошади. Пусть сначала она выяснит, беременна ли она, а потом будем строить планы.

Жан-Клод попытался снова вдвинуться между нами, закрыть от меня Ричарда. Будто это могло помочь.

Ричард шагнул в сторону, чтобы видеть меня.

— Анита, ты действительно могла бы убить нашего ребенка?

Хотелось мне заорать: «ДА!» — просто чтобы увидеть боль на его лице, но тут я не могла лгать. Я уже знала ответ, просто он мне не нравился.

— НЕТ!! — рявкнула я, и звук отдался от каменных стен, лишенных смягчающих штор.

Лицо Ричарда смягчилось, и он двинулся ко мне в обход Жан-Клода. Выражение лица было почти блаженным, будто сбылись все его мечты. У меня такое чувство, словно я задыхаюсь в кошмаре, а он вот так. Нет, с этой рожи надо стереть блаженное выражение, обязательно надо.

— А что, если ребенок не твой? — спросила я, слыша сама, как противно прозвучал голос. Я хотела сделать ему больно.

Он задумался, потом расплылся в улыбке почти самодовольной.

— Шансы в мою пользу, Анита.

И очень он был в этот момент доволен жизнью.

— Почему? Потому что Жан-Клод, Ашер и, черт побери, Дамиан — многосотлетние вампиры? Это еще ничего не значит. Посмотри на Сэмюэла: трое детей от двух беременностей.

Ричард стал хмуриться и ближе уже не подходил. Тоже хорошо.

Жан-Клод вздохнул и шагнул назад, будто оставляя попытки предотвратить ссору.

— А Мика и Натэниел? — спросила я. — Они не вампиры, и у нас с ними секс за эти два месяца бывал чаще, чем с тобой.

И я обрадовалась, когда он вздрогнул. Стервозно, но факт.

— Мика стерилизован, — сказал он, и лицо его помрачнело. — Значит, остается Натэниел.

И такая злость была в этих трех словах, что я пожалела, что подняла эту тему.

Легки на помине — Мика и Натэниел вышли из дальнего коридора. Посмотрели на нас всех, и Мика спросил:

— Это о том, о чем я думаю?

— Ты знал про ребенка? — спросил Ричард.

— А мы уверены? — спросил Натэниел.

— Нет, — сказала я.

— Вы оба знали? — спросил Ричард, и снова стала нарастать его сила. Вдруг я оказалась слишком близко к метафорическому огню.

— Да, знали, — ответил Мика.

— Ты им сказала до того, как сказала нам? — Ричард показал на Жан-Клода.

— Они со мной живут, Ричард, от них труднее сохранить секрет. Я не хотела вообще никому из вас говорить, пока не сделаю тест. Чтобы не влезать во все это без необходимости.

— Давайте успокоимся, пока не будем знать наверняка, — предложил Жан-Клод.

— И тебе не важно, что она им сказала раньше, чем нам? — спросил у него Ричард.

— Да, mon ami, мне это не важно.

Ричард посмотрел свирепо на Мику и Натэниела, потом только на Натэниела. Нехорошо.

— Ты знаешь, что если она беременна, то это почти наверняка или ты, или я.

Слова были нейтральны, а тон — нет. Тон был столь же явным предупреждением, как и покатившаяся от Ричарда волна жара.

А у Натэниела вид был очень, очень тщательно контролируемый. Лицо приветливо-непроницаемое, но ни сожаления, ни покорности. Раньше Натэниел всегда в разговоре с Ричардом излучал какие-то вибрации подчинения. Сейчас вдруг ничего подчиненного в нем не стало. Может быть, для меня он все равно нижний, но дни, когда он был нижним и для Ричарда, миновали. Это читалось в постановке плеч, во взгляде, которым он отвечал на взгляд более крупного Ричарда. Он не был агрессивен, но и никаких сигналов подчиненности, даже самых малозаметных, не излучал. То есть было ясно, что уступать он не собирается.

С одной стороны, мне это было приятно, с другой стороны — пугало. Я видала Ричарда в драке и Натэниела в драке и точно знала, кто победит.

Конечно, если Ричард начнет драку, то победу он завоюет, но девушку потеряет. Я очень надеялась, что ему это понятно.