Общие теории игры: К. Гроос и Ф. Бойтендайк 6 страница

Для того чтобы хоть в какой-то степени приблизиться к пониманию субъективного мира ребенка, его противоречий и конфликтов, необходимо прежде всего рассмотреть объективную картину его жизни, выяснить, в каком отношении находится объективный мир ребенка к объективному миру взрослых.

Если бы такой анализ был проведен, то можно было бы убедиться в том, что мир ребенка всегда есть какая-то часть мира взрослых; своеобразно преломленная, но часть объективного мира. Такого анализа представители рассматриваемой концепции не проводят, потому что они считают субъективный мир ребенка независимым от его объективного мира. Преодоление таких взглядов возможно только в системе последовательно проводимых материалистических взглядов на психику. Несколько иную позицию в этом вопросе занимают К. Левин (К. Lewin, 1935) и его ученица С. Слиозберг (S. Sliosberg, 1934), проведшая специальное экспериментальное исследование, посвященное выяснению различий между серьезной и игровой ситуацией. Слиозберг, вслед за Левиным, различает в «жизненном пространстве» каждой личности слои различной степени реальности. К ирреальным слоям относится мир фантазии и снов. В этих слоях гораздо легче преодолеваются трудности, чем в слоях реальности с ее жесткими фактами. Основная проблема исследования — отношение между реальностью (в «жизненном пространстве» ребенка) и удовлетворением потребностей. Свой метод Слиозберг противопоставляет методу Пиаже: действительное отношение к вещам-разговорам с детьми по поводу действительности.

В результате большой серии интересно построенных опытов по замещению различных предметов в реальной и игровой ситуациях Слиозберг приходит к ряду важных выводов.

Так, анализируя отношения между игрой и слоями реальности, Слиозберг находит, что хотя в игровой ситуации замещение одного предмета другим происходит значительно легче, чем в серьезной ситуации, и что, следовательно, игровая ситуация обладает некоторыми признаками, свойственными ирреальным слоям, однако отсюда не следует, что она принадлежит к этим слоям. Резюмируя относящиеся к этому вопросу экспериментальные материалы, она приходит к выводу, что игровую ситуацию следует представлять как особую область (Sondergebiet) в реальном слое, которая отличается от других областей этого слоя тем, что обладает свойствами большей динамичности и текучести, характерными для ирреальных слоев, и тесной взаимной связью с некоторыми структурами ирреальных слоев «жизненного пространства» определенной личности.

С. Слиозберг подчеркивает, что отношение пар понятий — серьезная и игровая ситуация, ирреальные и реальные слои — не следует мыслить как простые, и хотя процессы в игровой ситуации динамически родственны процессам в ирреальных слоях, но игра и ирреальность не идентичны.

В связи с рассматриваемым нами вопросом о существовании двух миров, в которых живет ребенок, представляют интерес ее данные о зависимости между удовлетворением потребности и замещением предметов, т. е. переходом в игровую ситуацию.

Экспериментальные факты, полученные в исследовании Слиозберг, и ее выводы представляют, как нам думается, значительный интерес прежде всего потому, что в них ясно поставлены два вопроса: во-первых, вопрос о неправомерности отождествления игры с ирреальным (с миром сновидений и грез), во-вторых, вопрос об отношении между удовлетворением потребностей и игрой.

К. Левин (1935) не ставил себе задачу выяснения природы игры. Игра интересовала его лишь постольку, поскольку в ней рельефно и наглядно представлена динамика замещения, которую он экспериментально исследовал. Он прямо указывает, что огромная область игры имеет самое близкое отношение к динамике замещения — безразлично, предмета или действия.

Несколько схематизируя взгляды К. Левина, можно изложить их в следующих положениях:

1. Психическая среда взрослого человека дифференцируется на слои с различной степенью реальности. План реальности может быть охарактеризован как план фактов, существование которых не зависит от личных желаний человека. Это и есть сфера реалистического поведения, больших трудностей и т. п. Наиболее ирреальным планом поведения являются планы надежд и мечтаний. Этот слой наибольшей ирреальности отличается большей динамичностью. Ограничения и барьеры внутри этого слоя являются наименее прочными. Связь между личностью и средой в этом плане также текуча и слаба. В плане ирреального «можно делать все, что вам нравится».

2. Возможны переходы из одного плана в другой. Если условия плана реальности становятся по каким-либо причинам слишком неприятными, например в результате слишком большого напряжения, возникает стремление к уходу из плана реальности в план ирреальности (в мечты, фантазии и даже болезнь).

3. Положения первое и второе принципиально одинаково обнаруживаются как в поведении взрослых, так и в поведении детей. Однако для психологической среды ребенка характерно, что, во-первых, дифференциация различных степеней реальности у детей выступает не так отчетливо и, во-вторых, что переходы от уровня реальности к уровню ирреальности совершаются легче.

4. Основным механизмом перехода от слоев различной степени реальности к ирреальным слоям является замещение. (Фрейд употребляет понятие замещения, но избегает его определения.)

5. Установлены некоторые особенности замещения:

а) чем больше потребность, тем сильнее тенденция к замещению;

б) замещающие действия часто возникают в ситуациях, в которых оказывается невозможным достижение известной цели и в которых существует психобиологическое напряжение;

в) замещающее действие возникает из системы напряжений, соответствующей первоначальному действию;

г) во многих случаях замещающее действие не приводит к полному удовлетворению и личность становится лишь более неудовлетворенной;

д) замещающая ценность действия тем выше, чем более реальным является само замещающее действие (следовательно, замещающая ценность действий в ирреальном слое минимальна. — Д. Э.);

е) при неспонтанно возникающем замещении замещающая ценность тем выше, чем больше соответствует замещающее действие не новой цели, а другому способу достижения первоначальной цели;

ж) чем сильнее потребность, тем меньше оказывается замещающая ценность замещающего действия, но, с другой стороны, тенденция к замещающему действию усиливается вместе с усилением напряжения самой потребности.

Таковы схематически некоторые взгляды К. Левина по вопросу о слоях различной степени реальности в психологической структуре личности и о динамике замещения как основном механизме перехода от одних слоев к другим. Мы привели эти взгляды только потому, что они имеют прямое отношение к интерпретации некоторых вопросов игры.

Характеризуя игру, К. Левин указывает на ее основное динамическое свойство, заключающееся в том, что, с одной стороны, она имеет дело с явлениями, относящимися к уровню реальности в том смысле, что они доступны наблюдению посторонних лиц (в противоположность, например, дневным грезам), а с другой — значительно меньше связана законами реальности, чем неигровое поведение. Поставленная в игре цель и ее выполнение доставляют личности особое удовольствие. Эта динамическая текучесть, со стороны которой игра приближается к динамике ирреальности, выступает с особой очевидностью в изменяемости вещей и личности (игровые роли), которая выводит ребенка далеко за пределы уровня реальности. По мысли К. Левина, игры можно различать по принципу их динамической текучести. Правила игры могут быть так жестки, что данная игра может динамически приближаться к уровню реальности.

Выясняя вопрос о различиях между игрой и серьезной ситуацией, К. Левин считает, что вопрос о нереальном замещении очень тесно связан с проблемой игры. Согласно Пиаже, детские мировоззрения носят мистический характер. Вещь и ее название, фантазия и реальность, ложь и истина — все это для ребенка недостаточно четко отделяется друг от друга. Возникает вопрос: может ли нереальное явление или нереальный предмет удовлетворить потребности ребенка?

Слиозберг, проводя сравнительное исследование, обнаружила, что такое удовлетворение с помощью заместителя реального предмета (бумажные ножницы, например) вполне возможно и зависит всякий раз от характера ситуации в целом. Игровая ситуация не имеет строгих ограничений. Ее можно назвать свободной. Известные формы замещения возможны только в игровой ситуации, где предметы не имеют фиксированного значения, как это им присуще в ситуациях реальных. В серьезной ситуации ребенок обычно отказывается от игрового замещения. Интересно, что в игре, т. е. в игровой ситуации, он часто отвергает реальные вещи или реальные действия, предложенные ему взамен игровых. В опытах было показано также, что и для взрослых возможность замещения зависит от ситуации в целом. Очень важным фактором для принятия замещения является степень интенсивности самой потребности. Опыты показывают, что ребенок более легко принимает ножницы из пластилина после того, как он уже наигрался настоящими, стальными. Вообще, чем сильнее потребность, тем меньшей становится ценность замещающего действия. С другой стороны, тенденция к замещающему действию усиливается вместе с усилением напряжения самой потребности.

Взгляды Левина — Слиозберг представляют для нас интерес в нескольких отношениях. В них причудливо переплетаются фрейдистские и антифрейдистские толкования. У Фрейда заимствованы два важных момента: во-первых, положение о том, что переход в ирреальные слои происходит в результате неудовлетворения потребности в реальном слое и связанного с этим слишком большого напряжения; во-вторых, понятие о замещении одних предметов или действий, связанных с удовлетворением потребностей, другими.

Вместе с тем принципиально отличным является понимание слоев различной степени реальности. Каждый из этих слоев характеризуется прежде всего не тем, что в нем представлено (представлено в них всегда одно и то же — реальность), а тем, как представлено, и тем самым степенью жесткости представленного содержания, текучестью и динамичностью происходящих в этом слое процессов. Различные слои психической жизни личности от реального до высших форм ирреального, как они представлены у К. Левина, можно понять как различные формы существования реального. Собственно говоря, Левин и ставит проблему о взаимоотношениях между различными формами существования потребностей и уровнями, в которых они могут быть удовлетворены.

Исследования, проведенные сотрудниками Левина, показывают, что замещающая ценность действий тем выше, чем более реальным является замещающее действие. Это значит, что действия в ирреальном слое в отношении удовлетворения потребностей обладают минимальной замещающей ценностью. Правильнее было бы сказать, что удовлетворение потребности в ирреальном слое невозможно10. Но вместе с тем, чем сильнее потребность, тем тенденция к замещающему действию усиливается.

Уже простая отсрочка удовлетворения какой-либо потребности предполагает переход этой потребности в новую форму существования. Левин характеризует динамику действий в этом слое как менее жесткую, более текучую и динамичную. Однако какой бы ни была эта динамика, действия в ирреальном слое не могут приводить к удовлетворению потребностей.

Естественно, возникает вопрос: что же происходит с потребностью в результате перехода в ирреальные слои и действий в этих слоях? На этот вопрос Левин не дает ответа. На него пока можно ответить только гипотетически. Возникновение и исчезновение потребностей возможно только в реальном их удовлетворении или неудовлетворении, т. е. только в реальном слое, выражаясь языком Левина. Ни одна потребность не может возникнуть сразу в идеальной форме и не может исчезнуть, получив удовлетворение благодаря переходу в эту форму. Однако вполне возможна и реально существует деятельность на основе потребностей в идеальном плане. Можно указать, например, на предвосхищение удовлетворения или неудовлетворения потребности, на отсрочку, на примеривание способов или средств удовлетворения и т. д. Мечты и грезы — форма внутренней психической деятельности на основе потребностей. Все внутренние действия с потребностями не остаются безразличными для их содержания и уровня напряженности. Такая внутренняя психическая деятельность уточняет и оформляет содержание потребностей, обостряет или сглаживает их напряженность. Но только реальной жизни принадлежит решающая роль в их фиксации или устранении.

Левин и Слиозберг уловили, как нам представляется, одну из важнейших особенностей детской игры. Они указывают, что игра — это, с одной стороны, особый слой реальности, а с другой, что действия в игре по своей динамике близки к действиям в «ирреальных слоях». Эта двойственность — действительно одна из типичных черт игры, в которой ребенок, преображаясь сам, преображает вовлекаемые в игру предметы и действует с ними, опираясь на те значения, которые он сам же им придал.

Важным является утверждение, что игра — это все же сфера реальности. И это действительно так. Игра не есть ирреальность. Поэтому в ней, как это будет показано в экспериментальной части нашего исследования, есть жесткость, свойственная реальности. Ребенок действует в игре с предметами, относящимися к реальной жизни. Вместе с тем в игре очень широко представлены замещающие предметы и замещающие действия. Какая же сфера действительности остается в игре реальной? На этот вопрос Слиозберг и Левин не дают ответа. Ведь вполне возможно такое положение, что переход в идеальный план в отношении одних элементов действительности создает возможности для более глубокого проникновения в другие ее элементы, в другие сферы реальности. Как известно, часто бывает так, что некоторый отлет от действительности есть одновременно более глубокое проникновение в нее. Эти вопросы остаются нерешенными.

Динамика замещения, широко представленная в игре, ставит во всей полноте вопрос о возможности удовлетворения потребностей в игре. Действительно ли в игре удовлетворяются какие-либо потребности, и если удовлетворяются, то какие?

На этот вопрос можно ответить также только гипотетически. В игре могут удовлетворяться некоторые потребности в той мере, в какой действия носят реальный, а не воображаемый характер. Так, если ребенок вступает в игре в реальные отношения со своими товарищами, то эти реальные отношения могут удовлетворять определенным потребностям, например потребности в общении с товарищами. Однако в той сфере, в которой ребенок действует в игре в воображаемом плане, потребности не могут быть удовлетворены.

Предположим, Фрейд прав в своем утверждении, что вся игра детей находится под влиянием желания, доминирующего в их возрасте, — стать взрослыми и делать так, как делают взрослые.

Может ли игра удовлетворить это желание? Конечно, нет. Именно игровые действия проводятся ребенком в воображаемом плане. Ребенок берет на себя роль взрослого, действует с предметами, замещающими реальные предметы, сами действия носят изобразительный, а не реальный характер. Следовательно, действуя в этом плане, ребенок не может удовлетворить свои желания. Что же в таком случае происходит с желаниями (потребностями) в игре? Можно предположить, что в игре они только и оформляются и формируются как потребности.

При возникновении игры, как это мы попытаемся показать в экспериментальной части исследования, ребенок еще даже не знает, что значит быть взрослым. Он пользуется возможностями назвать себя именем взрослого человека, заменить настоящие предметы деятельности взрослого замещающими предметами (игрушками) и действует в этом не совсем еще оторвавшемся от реального (видимого, предметного) мира «как взрослый». Эта деятельность, такая изменчивая по своим сюжетам (мама, доктор, пожарный, шофер, милиционер и т. п.), всегда воспроизводит с различной широтой и глубиной разные стороны деятельности взрослых с предметами, а главное, их отношения, смысл и мотивы деятельности. Происходит процесс кристаллизации, оформление первоначально неясной, смутной тенденции в потребность. Формируется потребность в серьезной, общественно значимой и общественно оцениваемой деятельности11. А это и значит, что возникает потребность быть как взрослый и жить как взрослые. Эту свою потребность ребенок не может удовлетворить в игре. Ее возникновение и оформление приводят, наоборот, к свертыванию ролевой игры. Оформившаяся в игре новая социальная по своей природе потребность находит свою реализацию и удовлетворение в различных исторических условиях по-разному: или в реальном труде совместно со взрослыми, или в учебной деятельности.

Таким образом, если рассматривать игру со стороны потребностной сферы ребенка, то она не есть форма осуществления вытесненных желаний, и не форма навязчивого воспроизведения условий, при которых возникло вытеснение, и не форма осуществления остаточных изначально детских желаний. Игра не есть также особый замкнутый в себе и противопоставленный миру взрослых особый мир ребенка. Она есть один из основных путей становления высших форм специфически человеческих потребностей. Игра направлена в будущее, а не в прошлое.

К. Левина и его сотрудников игра интересовала прежде всего как модель, на которой могут быть исследованы некоторые вопросы динамики эффективно-потребностной сферы. Поэтому у К. Левина и нет попыток выяснить психологическую природу игры или определить ее значение для психического развития.

" В работах Ж. Пиаже проблемы психологии детской игры рассматриваются совсем в ином плане. Они входят органической частью в его теорию развития интеллекта. До основной работы, в которой Пиаже изложил свое понимание игры и ее значения в развитии интеллекта (J. Piaget, 1945), им были проведены, во-первых, ставшие уже классическими исследования о самых ранних стадиях становления интеллекта (рождение и развитие сенсомоторного интеллекта) и, во-вторых, исследования особенностей операциональных форм мысли, уже предполагающих наличие представлений.

Ж. Пиаже в введении к книге, посвященной формированию символа у ребенка (ibid.), пишет, что для него важно было установить мост между сенсорно-двигательной деятельностью и операциональными формами мысли. Задача заключалась в том, чтобы проследить самое начало возникновения представлений. Эту задачу Пиаже и решает на основе анализа развития, с одной стороны, подражания, которое при отсроченном воспроизведении модели предполагает наличие представления о ней, и, с другой стороны, символической функции, которая наиболее ярко представлена в символической игре ребенка и которая предполагает дифференциацию «означающего» от «означаемого», т. е. символа от вещи или действия.

Именно в связи с этой последней задачей Пиаже уделяет большое внимание так называемой символической игре, ее природе и значению в развитии интеллекта.

Мы уже касались взглядов Пиаже на игру, развивавшихся им в ранних работах. В них проблема игры затрагивалась в связи с проблемой эгоцентризма. Пиаже считал игру одним из наиболее ярких проявлений этой особенности детской мысли, лежащей между аутистической мыслью самого раннего периода и логической мыслью, развивающейся на основе столкновения с реальностью и зрелой мыслью окружающих ребенка взрослых. Наше отношение к теории двух миров мы уже высказали.

Работа Ж. Пиаже (1945), специально посвященная формированию символа, уточняет, продолжает и углубляет эти более ранние взгляды на игру. Это исследование, так же как исследование, посвященное рождению интеллекта и описанию стадий развития сенсомоторного интеллекта, основано на фактах, полученных в ходе наблюдений за развитием детей, книга эта насыщена многочисленными, очень интересными наблюдениями. Мы должны быть прежде всего благодарны Ж. Пиаже за реабилитацию этого метода и за доказательство того, что наблюдение психологом хода развития, особенно в ранних возрастах, может доставить исследователю факты, которые никаким другим способом не могут быть добыты.

Правда, характер наблюдений, так, как они представлены в приведенных примерах, вызывает некоторые сомнения. Это прежде всего почти полное отсутствие фактов, говорящих о системе взаимоотношений детей и воспитывающих их взрослых. В примерах присутствует только сам Пиаже (как наблюдатель-экспериментатор) и ребенок. Остается совершенно неизвестным, что происходило между сеансами наблюдений, соединенных с элементами экспериментирования. Это, естественно, ограничивает возможности правильной интерпретации полученных фактов, а тем самым и генезиса символической функции. Вместе с тем и подражание, и первоначальное использование одного предмета вместо другого, т. е. возникновение символа, рождается внутри совместной деятельности ребенка со взрослым: подражание — внутри деятельности общения ребенка и взрослого, а использование одного предмета в качестве «обозначающего» для другого — внутри совместной деятельности по овладению действиями с предметами.

Ж, Пиаже специально подчеркивает, что его собственные дети, которых он наблюдал, были избавлены от влияний взрослых (подсказанные игры и т. д.) и от педагогической «мании» нянек и в силу этого показали хотя и более медленный, но, по мнению Пиаже, более правильный прогресс в развитии подражания, чем дети, подвергавшиеся постоянному вниманию со стороны окружения.

Как удалось создать такую обстановку, совершенно непонятно. Можно ли лишить детей раннего возраста ухода со стороны взрослых, общения между взрослыми и ребенком? Мы думаем, что это невозможно. Да и примеры, приводимые самим Пиаже, показывают, что такое взаимодействие имело место. Вот только один из них: «Жаклина изобретает новый звук, просовывая свой язык между губами: что-то вроде " пфс". Тогда ее мать воспроизводит этот звук; обрадованная Жаклина повторяет его в свою очередь с улыбкой. Происходит длительное взаимное подражание: 1) Жаклина произносит " пфс"; 2) ее мать имитирует, и Жаклина смотрит на нее, не шевеля губами; 3) как только мать останавливается, Жаклина вновь начинает и т. д. Потом, после длинной спокойной паузы, я сам произношу: " пфс". Жаклина смеется и немедленно имитирует. Такая же реакция на следующий день с утра (до того, как стихийно произведен звук, о котором идет речь) и весь день» (1945, наблюдение 9).

Перед нами яркий пример общения взрослых с ребенком и совершенно очевидного закрепления взрослыми определенного способа этого общения. Таких примеров в исследовании множество, и они ясно показывают, что изолировать развитие ребенка от взрослых, от общения и совместной деятельности с ними невозможно. Другое дело, как относиться к этому. Можно, как это и делает Пиаже, игнорировать систему отношений взрослого и ребенка и считать, что они не имеют значения в развитии. Такое игнорирование или попытка исключить воздействие взрослых содержит определенное понимание развития. Это понимание справедливо было названо А. Валлоном «робинзонадой», т. е. представлением о психическом развитии как о спонтанно развертывающемся процессе, проходящем в ходе стихийно складывающихся непосредственных столкновений ребенка с окружающим его миром вещей.

Но можно представлять себе процесс психического развития и иначе, как происходящий в форме развивающихся отношений — общения, взаимодействия и совместной деятельности ребенка со взрослыми, а само изучение процесса развития — как обязательно строго учитывающее характер этого взаимодействия, в идеальном же случае как сознательное построение системы отношений ребенка со взрослыми, а через это — и взаимодействия ребенка с миром вещей.

В ходе исследования подражания Пиаже установил ряд стадий этого вида поведения. Основной путь развития подражания, по интерпретации Пиаже, заключается в постепенном выделении этого вида поведения как аккомодации, стремящейся к модификации уже имеющихся у ребенка схем в зависимости от модели. При этом Пиаже четко различает подражательную аккомодацию от аккомодации, присущих интеллекту, в которых схемы прилагаются к материальному объекту в процессе различных способов его употребления. Именно в силу такого различения при изучении генеза подражания совершенно не рассматриваются действия с предметами, так как усвоение способов действий с предметами происходит будто бы не на основе моделей этих действий, предлагаемых ребенку взрослыми в качестве образцов.

Объектами, на которых устанавливались стадии подражания, являлись имитации звуков речи, различных движений рук, пальцев, лица или движений, соотносящих движения рук с различными частями тела; это скорее жесты, чем действия с объектами. В этом отделении процессов овладения ребенком действиями с предметами от овладения звуками речи и «беспредметными» жестами есть свои преимущества и неудобства для исследования. Преимущество заключается в том, что имитация моделей жестов, или «чистых движений», не затемнена непосредственными эмпирическими пробами действий с объектами и ориентацией движений на внешние их свойства. Неудобство заключается в том, что при этом нет возможности уловить самый механизм ориентации в модели, так как она является чисто сенсорной (визуально-двигательной или акустически-артикуляторной). В результате генез подражания скорее внешне описывается, чем объясняется. Остается совершенно неясным, что же делает ребенок с моделью «чистых движений», когда он их имитирует, и как происходит переход от стадии к стадии; особенно к последним стадиям подражания, когда, с одной стороны, ребенку удается сразу, с места, имитировать новые модели и, с другой стороны, перейти к отсроченным подражаниям, т. е. к подражаниям на основе представления.

Следует лишь сожалеть, что Пиаже не рассматривает возможных влияний возникшего подражания на развитие действий ребенка с предметами, по отношению к которым существуют фиксированные способы их употребления и носителями которых являются взрослые. Вместе с тем следует признать, что анализ подражания как чистой аккомодации возможен именно потому, что в качестве объекта были избраны «чистые движения» как модели, ибо в этих случаях ассимиляция вообще принципиально исключена.

По ходу изложения особенностей подражания на последней, шестой стадии Пиаже приводит ряд исключительно интересных наблюдений, выходящих за пределы собственно подражания. Приведем только один пример. «В 1; 6; 2312 Жаклина смотрит иллюстрированную газету и фиксирует свое внимание на фотографии (очень уменьшенной) маленького мальчика, который широко открыл рот (мимика удивления, нечто вроде " О?! "). Тогда она старается воспроизвести этот жест, и ей это удивительным образом удается. Наблюдение является интересным, так как ситуация ни в чем не содержит контекста подражания: Жаклина ограничивается рассматриванием образа. Все, следовательно, происходит так, как будто, чтобы понять, что она видела, Жаклина должна была пластически это изображать» (1945, наблюдение 53).

Это наблюдение показывает, что ребенок использует свое тело и отдельные движения для своеобразного моделирования положения, движения или свойств некоторых предметов. На такое моделирование как способ познания путем своеобразного уподобления указывал также А. В. Запорожец.

Исследование подражания приводит Пиаже к мысли, что рождающийся мыслительный образ есть интериоризированное подражание. Сама мысль о том, что образы-представления рождаются из действий, является близкой советским исследователям. Однако подражание, которое, по мысли Пиаже, является чистой аккомодацией к модели «чистого движения», может лежать в основе только образа-представления этого движения, но не более того. Образ-представление предмета возникает на другой основе и предшествует интериоризации подражания.

Таким образом, по Пиаже, подражание есть выделившаяся из нерасчлененных сенсомоторных движений чистая аккомодация к визуальным или акустическим моделям.

Вся вторая часть книги Пиаже о формировании символа посвящена проблеме игры. В введении к этой части Пиаже дает определение игры. Игра, по мысли Пиаже, — это прежде всего простая ассимиляция, функциональная или воспроизводящая. Если интеллект, уточняет свою мысль Пиаже, приводит к равновесию между ассимиляцией и аккомодацией, а подражание продолжает аккомодацию, то игра есть, в сущности, ассимиляция или ассимиляция, преобладающая над аккомодацией. Все дальнейшее содержание этой части книги и направлено на доказательство этой мысли.

Трудности понимания концепции игры, да и всей концепции развития, предлагаемой Пиаже, связаны прежде всего с чрезвычайной неопределенностью тех процессов, которые он обозначает словом «ассимиляция». В книге «Психология интеллекта», вышедшей уже после книги о формировании символа у ребенка и представляющей собой итоги работ, проведенных Пиаже и его сотрудниками до 1946 г., Пиаже пишет: «Действие организма на окружающие его объекты можно назвать ассимиляцией (употребляя этот термин в самом широком смысле), поскольку это действие зависит от предшествующего поведения, направленного на те же самые или на аналогичные объекты. В самом деле, ведь любая связь живого существа со средой обладает той характерной особенностью, что это существо, вместо того чтобы пассивно подчиняться среде, само активно ее преобразует, налагая на нее свою определенную структуру. Физиологически это означает, что организм, поглощая из среды вещества, перерабатывает их в соответствии со своей структурой. Психологически же происходит по существу то же самое, только в этом случае вместо изменений субстанциального порядка происходят изменения исключительно функционального порядка, обусловленные моторной деятельностью, восприятием и взаимовлиянием реальных или потенциальных действий (концептуальные операции и т. д.). Таким образом, психическая ассимиляция есть включение объектов в схемы поведения, которые сами являются не чем иным, как канвой действий, обладающих способностью активно воспроизводиться» (1969, с. 66)13.

В введении ко второй части книги, в котором дано, как мы уже сказали, предварительное определение игры, Пиаже приводит фактические материалы. Они должны показать, как в ходе дифференциации первоначально слитых процессов ассимиляции и аккомодации возникают действия, в которых начинает преобладать ассимиляция. Это и есть возникновение игры. До такой дифференциации, несмотря на видимое преобладание ассимиляции, характерное для самых ранних периодов сенсомоторного развития, игры еще нет. Таким образом, Пиаже исключает из игры все так называемые функциональные игры первых месяцев жизни с собственным телом.