Общие теории игры: К. Гроос и Ф. Бойтендайк 2 страница

Характеризуя отношение теории Бойтендайка к теории Грооса, Клапаред (Е. Klaparede, 1934) писал, что концепция подготовительного значения игры преодолена Бойтендайком в его работе, посвященной природе и значению игры, богатой идеями (более богатой идеями, чем наблюдениями) и иллюстрированной очень красивыми фотографиями играющих детей и животных.

Укажем прежде всего два главных возражения Бойтендайка против теории предупражнения К. Грооса. Во-первых, Бойтендайк утверждает, что нет никаких доказательств того, что животное, которое никогда не играло, обладает менее совершенными инстинктами. Упражнение, по мысли Бойтендайка, не имеет для развития инстинктивной деятельности такого значения, какое ему приписывают. Психомоторная деятельность, по мысли Бойтендайка, не нуждается в том, чтобы быть «проигранной» для готовности функционировать, как цветок не нуждается в игре для того, чтобы прорасти.

Таким образом, первое возражение заключается в том, что инстинктивные формы деятельности, так же как и нервные механизмы, лежащие в их основе, созревают независимо от упражнения. В этом возражении Бойтендайк выступает как сторонник теории созревания, идущего под влиянием потенциальных внутренних сил.

Во-вторых, Бойтендайк отделяет собственно упражнение отигры, указывая, что такие подготовительные упражнения существуют, но когда они являются таковыми, то не являются игрой. Для доказательства этого положения Ф. Бойтендайк приводит ряд примеров.

Когда ребенок учится ходить или бегать, то эта ходьба является хотя и несовершенной, но реальной. Совсем другое, когда ребенок, умеющий ходить, играет в ходьбу. Когда маленький лисенок или другое животное выходит со своими родителями на охоту, чтобы упражняться в этом, то деятельность не носит игрового характера и совершенно отлична от игр в охоту, преследование и т. п. этих же животных, В первом случае животное убивает свою жертву, в другом — ведет себя совершенно безобидным образом. Попытку отличить упражнение в будущей серьезной деятельности от игры, которую делает Бойтендайк, следует признать заслуживающей внимания.

Свою теорию игры Бойтендайк строит исходя из принципов, противоположных положениям К. Грооса. Если для К. Грооса игра объясняет значение детства, то для Бойтендайка, наоборот, детство объясняет игру: существо играет потому, что оно еще молодо.

Особенности игры Бойтендайк выводит и связывает, во-первых, с особенностями динамики поведения в детстве, во-вторых, с особенностями отношений данного вида животных с условиями его жизни, в-третьих, с основными жизненными влечениями.

Анализируя особенности динамики поведения, характерные для периода детства, Бойтендайк сводит ее к четырем основным чертам:

а) ненаправленность (Unberichtetheit) движений;

б) двигательная импульсивность (Bewegungstrang), заключающаяся в том, что ребенок, как и молодое животное, постоянно находится в движении, являющемся эффектом спонтанной импульсивности, имевшей внутренние источники. Из этой импульсивности вырастает характерное для детского поведения непостоянство;

в) «патическое» отношение к действительности (pathischeEinstellung). Под «патическим» Бойтендайк разумеет отношение, противоположное гностическому и которое может быть характеризовано как непосредственно аффективная связь с окружающим миром, возникающая как реакция на новизну картины мира, открывающегося перед молодым животным или ребенком. С «патическим» отношением Бойтендайк связывает рассеянность, внушаемость, тенденцию к имитации и наивность, характеризующие детскость;

г) наконец, динамика поведения в детстве по отношению к среде характеризуется робостью, боязливостью, застенчивостью (Schuchternheit). Это не страх, ибо, наоборот, дети бесстрашны, а особое амбивалентное отношение, заключающееся в движении к вещи и от нее, в наступлении и отступлении. Такое амбивалентное отношение длится до тех пор, пока не возникнет единство организма и среды.

Все эти черты — ненаправленность, двигательная импульсивность, патическое отношение к действительности и робость — при известных условиях приводят молодое животное и ребенка к игре.

Однако сами по себе, вне определенных условий, эти черты не характеризует игрового поведения. Для анализа условий, при которых возникает игра, Бойтендайк проводит анализ игр у животных. При этом он исходит из анализа среды, в которой живет животное и к которой оно должно приспособиться.

По мысли Бойтендайка, в зависимости от характера условий жизни высших животных млекопитающих можно разделить на две большие группы: травоядных и плотоядных. Последние являются природными охотниками. У этих последних игра имеет особенно большое распространение. Травоядные млекопитающие играют очень мало или вовсе не играют. Отличительной чертой взаимосвязи животных-охотников со средой является их установка на оформленные физические объекты, четко дифференцируемые в поле охоты. Исключение из травоядных представляют обезьяны, которые в противоположность другим травоядным живут в дифференцированной и разнообразной среде. С животными-охотниками они имеют то общее, что способом добывания ими пищи является схватывание предварительно выделенных предметов. «Охотников» и обезьян Бойтендайк называет животными, «сближающимися с вещами» (Ding-Annaherungstiere).

Анализ распространенности игры среди млекопитающих приводит Бойтендайка к выводу, что играющими животными являются именно эти «сближающиеся с вещами» животные. Результаты этого анализа приводят Бойтендайка к первому отграничению игры от других деятельностей: «Игра есть всегда игра с чем-либо». Отсюда он делает вывод, что так называемые двигательные игры животных (Гроос) в большинстве случаев не игры. Рассматривая вопрос об отношении, с одной стороны, удовольствия и игры, с другой — двигательной импульсивности и игры, Бойтендайк подчеркивает, во-первых, что нет никаких оснований все сопровождающиеся удовольствием действия называть игрой, во-вторых, движение — еще не игра. Игра есть всегда игра с чем-либо, а не только сопровождающееся удовольствием движение. Однако, заявляет Бойтендайк, только такие вещи, которые тоже «играют» с играющим, могут быть предметами игры. Именно поэтому мяч — один из излюбленных предметов игры.

Бойтендайк критикует представления об игре как проявлении инстинктов и считает, что в основе игры лежат не отдельные инстинкты, а более общие влечения. В этом вопросе большое влияние на Бойтендайка оказала общая теория влечений 3. Фрейда. Вслед за З. Фрейдом он указывает на три исходных влечения, приводящих к игре:

а) влечение к освобождению (Befreiungstrieb), в котором выражается стремление живого существа к снятию исходящих от среды препятствий, сковывающих свободу. Игра удовлетворяет этой тенденции к индивидуальной автономии, которая, по мнению Бойтендайка, имеет место уже у новорожденного;

б) влечение к слиянию, к общности с окружающим (Verein-igungstrieb). Это влечение противоположно первому.

Вместе обе эти тенденции выражают глубокую амбивалентность игры;

в) наконец, это тенденция к повторению (Wiederholungstrieb), которую Бойтендайк рассматривает в связи с динамикой напряжения — разрешения, столь существенной для игры.

По мысли Бойтендайка, игра возникает при столкновении указанных первоначальных влечений с вещами, являющимися частично знакомыми благодаря особенностям динамики молодого животного.

По ходу развития своих мыслей Бойтендайк делает ряд частных замечаний, которые представляют интерес и должны быть приняты во внимание при рассмотрении его теоретической концепции. Наиболее интересна его мысль о том, что играют только с такими предметами, которые сами «играют» с играющим. Бойтендайк указывает, что хорошо знакомые предметы так же не подходят для игры, как и совершенно незнакомые. Игровой предмет должен быть частично знакомым и вместе с тем обладать неизвестными возможностями. В животном мире это возможности главным образом моторного характера. Они обнаруживаются благодаря пробовательным движениям, и когда последние приводят к успеху, то создаются условия для игры.

Своеобразное отношение между знакомостью и незнакомостью в игровом предмете создает то, что Бойтендайк называет образом или образностью предмета. Он подчеркивает, что и животные и человек играют только с образами. Предмет только тогда может быть игровым объектом, когда он содержит возможность образности. Сфера игры — это сфера образов, и в связи с этим сфера возможностей и фантазии. Поэтому, уточняя свое определение игрового предмета, Бойтендайк указывает, что играют только с образами, которые сами играют с играющим. Сфера игры — это сфера образов, возможностей, непосредственно аффективного (Pathischen) и «гностически-нейтрального», частично незнакомого и жизненной фантазии. При переходе от игры к реальности предмет теряет свою образность и свое символическое значение.

Конечно, представление, что у животных имеет место образное фантазирование, является данью антропоморфизму.

Книга Бойтендайка, его теория игры, не прошла незамеченной. Из всех откликов, которые были на эту книгу, мы остановимся только на двух.

К. Гроос, против теории которого в известном смысле направлена работа Бойтендайка, посвятил ей статью (К. Groos, 1934). Он вынужден отметить прежде всего богатство мыслей, содержащихся в книге. Однако К. Гроос не соглашается с некоторыми основными положениями Бойтендайка. К. Гроос не согласен с тем, что основными признаками игры являются ненаправленность и стремление к движению. Понятие ненаправленности, по мнению Грооса, очень многозначно и может претендовать на всеобщее значение для понимания смысла игры только в том случае, если будет дополнено возможной направленностью на цель, лежащую вне сферы самой игры. Стремление к движению тоже может быть принято как всеобщий признак, если к нему добавить и интенцию к движению, а не только реально производимые движения.

Не согласен К. Гроос и со сведением Бойтендайком всех конкретных форм игр животных, в которых обнаруживаются различные инстинкты, к двум основным побуждениям (влечение к освобождению и влечение к слиянию). Естественно, что К. Гроос не согласен со всеми возражениями против теории предупражнения и показывает неубедительность доводов Бойтендайка на примере моторных игр, которые, по Бойтендайку, не имеют упражняющего значения.

Соглашается К. Гроос в принципе с тем, что «образность» предмета является существенным признаком игры и что игра — это сфера возможностей к фантазии, хотя и возражает против чрезмерного противопоставления образа и вещи.

Довольно большую статью, в которой не только дана критика концепции Бойтендайка, но и развиты собственные взгляды, опубликовал Э. Клапаред (1934).

Возражения Э. Клапареда сводятся к следующему:

а) особенности динамики молодого организма не могут быть основанием игры по следующим обстоятельствам: во-первых, потому, что они свойственны не только детенышам тех животных, которые играют, но и детенышам тех животных, которые не играют; во-вторых, потому, что динамика проявляется не только в играх, но и в тех формах поведения, которые Бойтендайк не относит к играм (например, в прыжках, танцах, спорте); в-третьих, игры есть у взрослых, хотя по самому определению им не свойственна такая динамика; наконец, наиболее открыто эти особенности проявляются в таких деятельностях, как забавы, бездельничанье, шутливое поведение и игры совсем маленьких, которые, по определению Бойтендайка, не есть игры в собственном смысле слова;

б) Бойтендайк чрезмерно ограничивает понятие игры. Хороводы, кувырканья, которым предаются дети на лугу, не относятся им к играм, хотя как раз для этих деятельностей характерны указываемые им черты детской динамики (беспорядочность, бесцельность, ритмичность, повторяемость). Однако, по Бойтендайку, это не игры, так как в них нет деятельности с какими-либо вещами;

в) неудачным является термин «образ» для обозначения фиктивного или символического значения, которое играющий вносит в предмет своей игры.

Э. Клапаред считает, что работа Бойтендайка является более ценной в своей критической части, чем в конструктивной, и из нее явствует, что мы не обладаем еще законченной теорией игры. Бойтендайк не дает удовлетворительного ответа на вопрос о природе феномена игры потому, что избирает неправильный путь — путь характеристики внешней формы поведения.

По мысли Клапареда, суть игры не во внешней форме поведения, которое может быть совершенно одинаковым и в игре и не в игре, а во внутреннем отношении субъекта к реальности. Самым существенным признаком игры Клапаред считает фикцию. Реальное поведение трансформируется в игровое под влиянием фикции.

Рассмотрим теперь выдвигаемую Бойтендайком концепцию по существу и постараемся отделить в ней важное от спорного. При анализе взглядов Бойтендайка отчетливо видно влияние, которое оказал на него З. Фрейд своей теорией влечений. Игра, по Бойтендайку, является выражением жизни влечений в специфических условиях, характерных для периода детства. Бойтендайк подчеркивает это в подзаголовке своей книги:

«Игры человека и животных как форма проявления жизненных влечений». (Нет ничего удивительного в том, что Э. Клапаред не обратил внимания на эту сердцевину теории игры Бойтендайка. Это произошло потому, что Клапареду также не чужды воззрения З. Фрейда.)

Характеристику основных влечений, проявляющихся в игре, Бойтендайк заимствует из работ Фрейда и переносит их на животных. Для этого есть достаточно оснований, так как, по Фрейду, изначальные влечения присущи даже одноклеточным организмам. Однако это положение неубедительно, так как влечения свойственны не только молодому организму, но и выросшим особям. И поэтому, так же как и особенности динамики молодого организма, они не могут определять игру, приводить к игровой деятельности.

Если перевести несколько туманный и мистифицированный язык Бойтендайка на более простой, то окажется, что игра в своей исходной форме есть не что иное, как проявление ориентировочной деятельности. Положение Бойтендайка о том, что играют только с вещами, которые «играют» с самим играющим, может быть понято так: играют только с предметами, которые не только вызывают ориентировочную реакцию, но и содержат достаточно элементов возможной новизны для поддержания ориентировочной деятельности. Существенной в этой связи является мысль Бойтендайка о том, что наибольшее распространение игра имеет у тех животных, у которых захват дифференцированных предметов является основным способом добывания пищи. Но это как раз и есть те группы животных, у которых в связи с усложнением условий их жизни ориентировочная деятельность особенно развита.

Таким образом, если быть последовательными, то надо признать, что основные жизненные влечения, на которые указывает Ф. Бойтендайк как на лежащие в основе игры, присущи не только плотоядным животным и обезьянам, но и другим животным.

Нет никаких сомнений также и в том, что особенности динамики молодого организма свойственны не только тем животным, у которых есть игра, а и всем другим (в такой же мере цыплятам и телятам, как и котятам, щенятам и тигрятам). Отсюда с неизбежностью следует вывод, что не основные жизненные влечения и не особые черты динамики молодых организмов являются определяющими для игры. И те и другие могут существовать и действовать вместе, а игры может и не быть.

В таком случае остается только допустить, что в основе игры лежит особая «пробовательная» реакция на предмет или, как сказали бы мы, ориентировочная реакция на новое в окружающих молодое животное условиях, а так как для молодого животного вначале все является новым, то просто ориентировочный рефлекс.

Есть все основания считать, что между степенью фиксированности и стереотипности инстинктивных форм поведения и уровнем развития ориентировочных реакций имеет место обратно пропорциональная зависимость: чем более фиксированы к моменту рождения стереотипные инстинктивные формы поведения, связанные с удовлетворением основных потребностей животного, тем менее проявляются ориентировочные реакции, и наоборот, чем меньше фиксированы к моменту рождения стереотипные формы инстинктивного поведения, тем сильнее проявления ориентировочных реакций.

Такое соотношение закономерно возникло в ходе филогенетического развития животных. Оно определялось степенью усложнения и изменчивости условий, к которым должно приспособиться животное. Наоборот, между степенью сложности и изменчивостью условий, с одной стороны, и степенью развития ориентировочных реакций, с другой, имеется прямая зависимость. Вот почему «охотники» и обезьяны являются животными с ярко выраженными и развитыми ориентировочными реакциями, а в детстве — животными «играющими».

Правильнее было бы даже говорить, как на это справедливо указал П. Я. Гальперин, об «ориентировочной деятельности». «Ориентировочный рефлекс, — пишет П. Я. Гальперин, — это система физиологических компонентов ориентировки; поворот на новый раздражитель и настройка органов чувств на лучшее его восприятие; к этому можно добавить разнообразные вегетативные изменения организма, которые содействуют этому рефлексу или его сопровождают. Словом, ориентировочный рефлекс — это чисто физиологический процесс.

Другое дело — ориентировочно-исследовательская деятельность, исследование обстановки, то, что Павлов называл " рефлекс что такое". Эта исследовательская деятельность во внешней среде лежит уже за границами физиологии. По существу, ориентировочно-исследовательская деятельность совпадает с тем, что мы называем просто ориентировочной деятельностью. Но прибавление " исследования" к " ориентировке" (что нисколько не мешает в опытах Павлова) для нас становится уже помехой, потому что ориентировка не ограничивается исследованием, познавательной деятельностью, а исследовательская деятельность может вырастать в самостоятельную деятельность, которая сама нуждается в ориентировке.

Даже у животных ориентировка не ограничивается исследованием ситуации; за ним следуют оценка ее различных объектов (по их значению для актуальных потребностей животного), выяснение путем возможного движения, примеривание своих действий к намеченным объектам и, наконец, управление исполнением этих действий. Все это входит в ориентировочную деятельность, но выходит за границы исследования в собственном смысле слова» (1976, с. 90—91).

I

Итак, созданная Бойтендайком теория игры содержит в себе противоречия. Как показывает анализ, совершенно достаточно появления на определенной ступени развития животных ориентировочной деятельности, чтобы объяснить возникновение игры и все ее феномены, так подробно описанные Бойтендайком. То, что для Бойтендайка являлось только одним из условий для проявления витальных влечений, в действительности составляет основание для построения общей теории игры животных.

Нельзя согласиться с Бойтендайком и в том, что в основе игры с предметом всегда лежит образ или образность предмета В действительности, по крайней мере в начальных формах игры, вещь, с которой играет животное, не может представлять никакого другого предмета по той простой причине, что животное еще не вступило в реальное соприкосновение с теми предметами, которые будут служить удовлетворению его основных потребностей в зрелом возрасте. Ни клубок ниток, ни мяч, ни шуршащая и двигающаяся бумажка не могут служить для котенка образами мыши просто потому, что с последней молодое животное еще не имело дела. Для только начинающего свою жизнь животного все ново. Новое становится знакомым только в результате индивидуального опыта.

Правильными являются мысли Бойтендайка об ограничении игры: исключение из круга игровых явлений простых повторных движений, свойственных самым ранним периодам развития ребенка и некоторых животных. Поэтому ряд повторных движений, которые, по Ш. Бюлер, есть игры, так как они якобы сопровождаются функциональным удовольствием, в действительности играми не являются. Положение Бойтендайк что играют только с предметами, должно быть понято в том смысле, что игра есть поведение и, следовательно, известное отношение к среде, к предметным условиям существования.

Ф. Бойтендайк возражает против предупражняющей функции игры, как она представлена у К. Грооса. И действительно, упражнение возможно только по отношению к чему-то ум возникшему в поведении. Вместе с тем он высоко ставит развивающее значение игры, и это верно. Игра не упражнение, а развитие. В ней появляется новое, она путь к установлению новых форм организации поведения, необходимых в связи усложнением условий жизни. Здесь мысль Грооса о значении игры обновляется и углубляется.

Наконец, необходимо отметить, что после Фрейда тенденции «глубинной» психологии, т. е. психологии, пытающейся ввести все особенности поведения и все высшие проявления динамики первичных биологических влечений, начала проявляться все резче. К. Бюлер, а за ним и Ф. Бойтендайк — типичные представители такой «глубинной» психологии.

Парадоксальным является, что, принимая необходимость развития во всем, «глубинные» психологи делают исключение для влечений, которые не имеют истории, оставаясь всегда одними и теми же. По такой логике, как бы ни изменялось поведение при переходе от животных к человеку, от примитивных форм до высших проявлений человеческого творческого гения, оно всегда остается одним и тем же проявлением первичных, неизменных, в конце концов, непознаваемых влечений.

Нельзя не согласиться в связи с этим с замечанием А. Н. Леонтьева, который пишет: «Натуралистический подход не только приводит к невозможности научно объяснить действительную специфику деятельности человека и его сознания, но ретроспективно подкрепляет ложные представления и в биологии. Возвращение к миру животных от поведения человека, особенности которого выступают при этом подходе как принципиально нераскрываемые, неизбежно закрепляет и в биологии идею существования непознаваемого начала. Такой подход поддерживает в теории эволюции — теперь как бы сверху — метафизические, идеалистические концепции, постулирующие то таинственное -" инстинктивное" движение отростков нейронов или существование энтелехии, то универсальную тенденцию к " хорошей форме" или глубинные, извечно действующие влечения и т. п.» (1965, с. 341).

Мы так подробно остановились на теории игры Бойтендайка по двум основаниям: во-первых, потому, что в работе Бойтендайка причудливо сплелись ложные метафизические и идеалистические представления с верными замечаниями и положениями и выделение этих последних представлялось важным; во-вторых, потому, что теория игры Бойтендайка является самой значительной общей теорией игры, вершиной западноевропейской мысли в этом вопросе.

Представляется, что эта теория не была достаточно оценена. Мысль Бойтендайка о том, что играют только с предметами, и только с такими предметами, которые являются частично знакомыми, не стала задачей исследования, и из нее не были сделаны необходимые выводы. Конечно, в этом повинен и сам Бойтендайк, выдвинувший на первый план изначальные влечения и особенности динамики молодого организма, но дело научной критики заключается не только в негативной оценке, но и в выявлении того, что должно быть принято во внимание при дальнейшей разработке проблемы.

После Бойтендайка наступил кризис в создании общей теории игры, приведший, в конце концов, к отрицанию самой возможности создания такой теории.

Дж. Колларитс (J. Kollarits, 1940) в своей критической статье указывал на то, что, несмотря на работы Клапареда, Грооса, Бойтендайка и других авторов, все еще нет единства в понимании природы игры, и это происходит прежде всего потому, что психологи в один и тот же термин вкладывают различное содержание. Автор рассматривает самые разнообразные критерии игры (упражнение, удовольствие, отдых, освобождение, общность с пространством, повторение, юношескую динамику, фикцию, т. е. основные признаки, выдвигавшиеся Гроосом, Бойтендайком, Клапаредом) и показывает, что они, во-первых, встречаются не во всех играх и, во-вторых, встречаются и в неигровых деятельностях. В результате он приходит к заключению, что точное выделение игры принципиально невозможно. Просто нет такой особой деятельности, и то, что называют игрой, есть не что иное, как та же деятельность взрослого существа данного вида и пола, но только ограниченная определенным этапом развития инстинктов, психической структуры, анатомии нервной системы, мускулов, внутренних органов и, в особенности, желез внутренней секреции. (Автор не замечает, что сам предлагает определенную теорию игры. Другое дело, насколько она верна. Нам представляется, что она близка взглядам В. Штерна, считавшего игру «зарей серьезного инстинкта».)

Еще резче негативная позиция в отношении игры как особой деятельности выражена в статье X. Шлосберг (Н. Schlosberg, 1947). Автор, яркий представитель американского бихевиоризма, критикуя различные теории игры, приходит к выводу, что категория игровой деятельности настолько туманна, что является почти бесполезной для современной психологии.

Таковы, в общем, довольно неутешительные, итоги полувековых попыток создать общую теорию игры. Это отнюдь не означает, что игры как особой формы поведения, характерной для периода детства, не существует; это означает только, что в пределах тех биологических и психологических концепций, из которых исходили авторы теорий игры, такая теория не могла быть создана.

Если проанализировать признаки, по которым игра выделялась из других видов поведения, то общий подход к их выделению можно назвать феноменологическим, т. е. обращающим внимание на внешние явления, сопровождающие иногда и этот вид поведения, но не вскрывающим его объективной сущности. В этом мы видим основной недостаток подхода к исследованию игры, приведшего к отрицательным выводам.

Кроме того, характерным для этих теорий было отождествление хода психического развития ребенка, а тем самым и его игры с развитием детенышей животных и их игр. А такая общая теория игры, охватывающая игру детенышей животных и игру ребенка, ввиду глубокого качественного различия в их психическом развитии вообще не может быть создана. Это не значит, однако, что не могут быть созданы две отдельные теории: теория игры животных и теория игры ребенка. Здесь уместно высказать некоторые соображения по поводу психологической природы игры молодых животных, которые возникли в ходе анализа имеющихся у нас материалов. Может быть, эти предположения будут приняты во внимание создателями такой теории. Кроме того, они важны и для наших целей, так как могут помочь выявлению специфических особенностей игры детей.

Игра может быть и фактически является предметом изучения различных наук, например биологии, физиологии и т. д. Является она и предметом изучения психологии, и прежде всего той ее отрасли, которая занимается проблемами психи.ческого развития. Психолога, исследующего эти проблемы, игра интересует прежде всего как деятельность, в которой осуществляется особый тип психической регуляции и управления поведением.

Несомненным является, что игра как особая форма поведения возникает лишь на определенной стадии эволюции животного мира и ее появление связано с возникновением детства как особого периода индивидуального развития особи. Гроос и особенно Бойтендайк правильно подчеркивают этот эволюционный аспект возникновения игры.

Примем в качестве исходных некоторые положения Бойтендайка. Примем, что играют только детеныши плотоядных млекопитающих (хищников) и обезьян; примем также, что игра является не отправлением организма, а формой поведения, т. е. деятельностью с вещами, и притом с вещами, обладающими элементами новизны. Для того чтобы установить, какой биологический смысл может иметь деятельность с такими предметами у детенышей этих видов животных, выясним, на каком уровне находится психическая регуляция поведения взрослых особей.

По А. Н. Леонтьеву (1965), животные этих видов находятся на различных стадиях развития перцептивной психики, а высшие виды — на стадии интеллекта. Психическое управление поведением на стадии перцептивной психики заключается в том, что животное выделяет в окружающей его действительности условия, в которых объективно дан предмет, непосредственно побуждающий его деятельность и могущий удовлетворять биологическую потребность, а на стадии интеллекта выделяет и отношения между вещами, составляющими условия осуществления деятельности. Характерным для организации поведения последнего вида является возникновение в нем подготовительных фаз.

Такие элементы деятельности, как обход препятствий, подстерегание добычи, преследование с преодолением встречающихся преград и обходными путями, направлены не на самый предмет потребности, а на условия, в которых он дан. Эти элементы поведения управляются психическим отражением условий, их образами. Главное здесь заключается не в том, что животное воспринимает преграду, стоящую на пути к достижению цели, а в том, что появляется ориентация на отношение между предметом и другими условиями. Ориентировка приводит к тому, что в движении, направленном на эти условия, как бы уже усматривается путь к конечному объекту.

Как справедливо отмечает П. Я. Гальперин, «значение опытов Келера (и всех опытов, построенных по этому типу) заключается еще и в том, что они показывают очень простые ситуации, которые, однако, не решаются путем «случайных проб и ошибок» — без ориентировки животного на существенные отношения задачи. В них процесс ориентировки выступает как обязательное условие успешного поведения. После этих ситуаций становится еще ясней, что и в задачах, которые решаются путем случайных проб, также необходима ориентировка, хотя бы минимальная, — на отношение действия к успешному результату». «Ориентировка поведения на основе образа среды и самого действия (или хотя бы его пути к конечному объекту), — продолжает П. Я. Гальперин, — составляет необходимое условие (постоянное, а не единичное и случайное) успешности действия» (1966, с. 245).