Лекция №2 Учение о коррупции. Точки зрения, концепции, теории 4 страница

Особое внимание Т. Тёрнер уделяет третьему действующему лицу коммерческого треугольника - чиновнику, чей пост позволяет ему влиять на политику правительства и содействовать иностранному капиталу в его отношениях с государством и местным обществом. Данную группу лиц Тёрнер назвала «государственными компрадорами». Часто чиновники оказывают помощь иностранному бизнесу не непосредственно, а, как подчеркивалось, через посредников. Правительственного служащего, состоящего в партнерстве с частным посредником, Тёрнер называет «сотрудничающим компрадором». Если же государственный чиновник оказывает услуги иностранному капиталу, не привлекая местных посредников, Тёрнер предлагает именовать его «этатистким компрадором». Как и следовало ожидать, распространение «коммерческих диад» вызывает бурное сопротивление местных посредников, которые начинают обвинять государство во вмешательстве в дела частного сектора. Оппозиция усиливающейся роли государства в экономике, по крайней мере, частично представляет собой кампанию за сохранение триад, утверждает Тёрнер [1062, с. 171].

Конкуренция многочисленных корпораций воспроизводится и на местном уровне, в данной развивающейся стране, прямо отражаясь на деятельности коммерческих триад. Эти «треугольники» множатся, так как в их существовании заинтересованы и иностранный капитал, и местные чиновники - держатели власти. Тёрнер приводит следующий пример: предположим, присуждение контракта зависит от решения, которое вынесет тот или иной коллегиальный орган государства. Теоретически каждый из его членов может сформировать свою собственную триаду, вступив в сговор с посредником и иностранной фирмой. Но такая ситуация окажется по существу тупиковой, ибо для достижения компромисса уйдет много времени, иностранные фирмы будут проявлять нетерпение, изменятся цены и условия на рынке, недопустимо возрастет фонд «гонораров» ввиду увеличения числа посредников и других участников операции. Опыт таких ситуаций ведет к формированию клик, действующих в определенных сферах интересов, сужению круга чиновников не только принимающих, но осведомленных о возможном решении, попыткам договориться обо всем при закрытых дверях. Этот процесс свидетельствует о монополизации власти в развивающихся странах. «В этих условиях, - пишет Т. Тёрнер, - политика представляет собой форму бизнеса, с помощью которого можно добиваться влияния в государстве, но не для того, чтобы разрабатывать и осуществлять законы, а в целях сохранения своих преимуществ» [1062, с. 172].

Всесторонний анализ коррупции в принципе, допускает постановку риторических на первый взгляд, вопросов: все ли грани этого феномена имеют явно негативную социальную окраску и существуют ли реальные перспективы ликвидации данного явления? Вспомним, что Арнольд Хейденхеймер полагал, что умеренные дозы коррупции помогают держать массы в состоянии «политического удовлетворения» [978, с. 484). «Некоторые экономисты проводят различия между хорошей и плохой коррупцией» и склонны рассматривать «маленькие смазывающие платежи» в качестве позитивного явления [735, 21.01.1999, с. 1). М. Левин и Г. Сатаров полагают, что коррупция – как «смазочное средство» – может компенсировать недостатки государственного управления [362, с. 5], являться инструментом внедрения рыночных отношений [452, с. 19], очищать рынок или содействовать процессам модернизации [363, с. 42, 45].

Г. Бреттон, исходя из того постулата, что коррупция в большинстве африканских стран стала неотъемлемой частью жизни, подчеркивал, что немедленное изъятие материально-финансовых средств, находящихся в коррупционном обороте, почти неминуемо обернется развалом органов местного управления и ряда других властных структур. Данное обстоятельство, наряду с иными причинами, позволило Бреттону отстаивать теорию полезной коррупции [631, с. 123].

Развернутая аргументация позитивных свойств коррупции была предложена Дж. Неем, который разработал своеобразную матрицу, отражавшую проблемы национального развития в сочетании с различными типами коррупции. Описывая политическое развитие в категориях политической легитимности, Ней указывали, что правящий режим может укреплять законность, действуя в трех областях. Во-первых, поощряя экономическое развитие путем стимулирования накопления капитала, повышения эффективности бюрократических организаций, создания новых побудительных мотивов для предпринимательской деятельности. Во-вторых, обеспечивая национальную интеграцию, способствуя координации действий внутри элит, усиливая поддержку и чувство сопричастности национальному развитию не элитарных групп населения, особенно сельского. В-третьих, расширяя возможности правительства в области управления процессами социальных преобразований. Коррупция, по мысли Нея, может служить решению этих задач и приносить позитивные социальные результаты в том случае, если такие общественные группы, как армия окажутся к ней терпимы, а политические элиты, функционируя в стабильной и безопасной среде, начнут инвестировать деньги в своих странах вместо того, чтобы переводить их в швейцарские банки. При этом сама коррупция должна быть ограничена действиями независимой прессы, оппозиционных партий, профсоюзов, а также «справедливыми выборами» [914, с. 417-427].

Дуализм результатов развития коррупции подчеркивался Т. Нэсом, А. Прайсом и Ч. Вебером, которые полагали, что этот феномен, будучи продуктом индивидуальных свойств и социального воздействия, приносит одновременно и вред и определенную пользу в области укрепления благосостояния членов обществ. Вредоносное начало коррупции - очевидно и легко устанавливается уже на интуитивном уровне исследования, (например, если речь идет о подкупе инспектора по безопасности труда в шахтах). Такая оценка социальной функции объекта соответствует традиционному анализу административной коррупции, по существу ставящему знак равенства между незаконными операциями должностных лиц и уголовными преступлениями [898, с. 111, 114, 117]. Отсюда возникает предположение (сторонником которого являются С. Вернер [1075, с. 140-150] и многие другие специалисты), что административная коррупция вызывает эффект «распада общества», резкого падения авторитета и престижа правительства.

Системный анализ коррупции, по мнению Нэса, Прайса и Вебера, должен учитывать не только негативные аспекты явления, но и выигрыш, получаемый как непосредственными участниками «нелегальных обменов», так и обществом в целом. Эти авторы, вслед за Дж. Граафом, высказывают мысль, что коррупция остается «благотворным явлением пока обеспечиваемый ею выигрыш в области роста социального благосостояния превышает потери: в противном случае коррупция должна интерпретироваться в качестве «вредоносной» [738, с. 59-70; 898, с. 114]. Имея в виду то обстоятельство, что разница между положительными и отрицательными результатами коррупционной активности (её «чистое воздействие» на общество) меняется, политика в отношении коррупции периодически должна пересматриваться с учетом «перспектив оптимизации благосостояния» [898, с. 117].

Концепция «благотворной коррупции», по признанию её разработчиков, контр-интуитивна и поэтому требует разъяснений. Так, если производству необходимых обществу товаров или предоставлению услуг препятствуют бюрократические, правовые, либо политические преграды, коррупция может служить средством их преодоления. Разумеется, основную выгоду от соответствующих операций получают индивидуумы, лично включенные в незаконную деятельность, но одновременно возрастает и благосостояние общества, перед которым открываются дополнительные возможности расширения производства [898, с. 110].

Отрицательное воздействие некоторых видов коррупции, подчеркивают американские авторы, подвергается диффузии (точнее, дисперсии. - Л. Г.) и поэтому наносит микроскопический прямой ущерб конкретному лицу, который к тому же весьма трудно оценить. Реализация других видов коррупции содействует «более справедливому распределению благ в обществе». Социальная потребность в коррупционных операциях - ниже, если непропорционально большая часть благ достается представителям той группы доходополучателей, которая не нуждается в преференциях. И, напротив, она (потребность) - может быть выше, если, как в свое время отмечал Джон Ролс, социальные агенты коррупции принадлежат к малообеспеченным сегментам общества (так нередко происходит в случае с проститутками) – [см. 986].

Т. Нэс, А. Прайс и Ч. Вебер подчеркивают, что концепция «благотворной коррупции» не подразумевает, что данное явление должно быть признано законным, а лишь рассматривает его в качестве фактора потенциально повышающего социальное благосостояние некоторых слоев общества [898, с. 111].

Однако и экономико-политические механизмы использования «позитивного потенциала» коррупции, и «институциональные ограничители» её развития (существования которых даже в их теоретическом виде остается достаточно спорным) практически не действуют в реальной жизни Нигерии [1132, 25.07.1986, с. 7], Ганы [822, с. 99-100] и многих других стран Африки. Большинство исследователей политической коррупции, как и, следовало, ожидать, делают акцент и подчеркивают значимость отнюдь не положительного, а отрицательного воздействия этого явления едва ли не на все стороны социального бытия.

В хозяйственной сфере, согласно выводам Дж. Нея, коррупция способствует вывозу, в том числе нелегальному, капитала; реализации якобы целесообразных с экономической точки зрения проектов, которые в действительности маскируют отвлечение капитала на незаконные выплаты подрядчикам и поставщикам; переливу полезного экономического опыта из области продуктивного предпринимательства в область коррупционного обогащения; сокращению зарубежной помощи ввиду сомнения доноров в её правильном использовании [914, с. 417-427]. Примерно к таким же выводам пришел О. Обасанджо, утверждавший, что в коррумпированных странах принимаются иррациональные и близорукие решения, в основе которых лежит не хозяйственная необходимость, а алчность власть придержащих [141, с. 57]. Особую опасность, по мнению экспертов ООН, коррупция и преступность среди служащих представляет в странах Африки, где экономическое развитие осуществляется в основном под руководством государства [13, с. 4-5].

М. Левин и Г. Сатаров обращают внимание на расцвет коррупции в различных странах мира в период их модернизации и коренных ломок хозяйственных и общественных устоев, а также то обстоятельство, что коррупция препятствует переходу к фазе экономического роста в силу распространения теневой экономики, «приватизации» госбюджета и социальной неэффективности решений, которые наносят обществу, пожалуй, больший ущерб, чем система взяточничества [362, с. 5].

В социальном отношении, пишет Ле Вайн, коррупция усиливает уже существующее общественно-материальное неравенство между различными группами населения. В значительной мере это происходит потому, что товары и услуги, поступающие в сектор коррупционных сделок, имеют тенденцию распределяться на сугубо избирательной основе - среди лиц, функционирующих в неформальной политической сети. Развитие данной тенденции зависит от поворотов политического курса и положения ведущих дистрибьютеров-должностных лиц [822, с. 104].

Коррупция неизбежно отражается на деловой карьере должностного лица и качестве его трудовой деятельности. В странах, пораженных коррупцией, подчеркивает Л. Севаньяна, карьера гражданского служащего зависит не от опыта и компетенции, а от семейных связей, религиозной принадлежности и идеологической приверженности, а господствующий в трудовых отношениях «непотизм убивает профессиональную этику» [1024, с. 104]. Этот же автор обращает внимание на то, что одним из социальных следствий коррупции служит «утечка мозгов». В результате данного явления «в коррумпированных обществах не могут проводиться исследовательские работы высокого уровня», что в свою очередь заметно тормозит развитие научно-технического прогресса [1024, с. 104].

С политико-правовой точки зрения разрушительное воздействие коррупции, по замечанию Л. Севаньяны, сказывается, прежде всего, на состоянии прав человека, соблюдении законов и развитии такой формы организации власти как демократия [1024, с. 103], которая, как пишет Ли Мутога, наиболее уязвима от коррупции в период своего становления [893, с. 95]. «Коррупция, - подчеркивает М. Левин и Г. Сатаров, - всегда процветает при тоталитарных режимах, которым свойственны глобальное вмешательство в экономику, произвол, закрытость и неподконтрольность власти» [362, с. 1]. Главной задачей политического процесса становится укрепление властных позиций олигархических группировок, что обычно сопровождается сокращением сферы политической конкуренции и снижением международного авторитета данной страны [452, с. 27].

В области политической культуры расцвет коррупции оборачивается растущим недоверием народа к циничным и продажным лидерам, призывы которых все меньше воспринимаются массами (О. Обасанджо [141, с. 57]), демонстрирующими скептицизм и (или) безропотность, а также аморализм в государственных делах (П. Буйоя [640, с. 85]). В обществе некоторых стран начинает господствовать «двойная мораль», особую устойчивость приобретает стереотип тотальной коррумпированности власти, широко практикуется «торговля законами» [362, с. 5]. На индивидуальном уровне политической культуры происходят не менее значительные метаморфозы, ибо коррупция разрушает мышление своего субъекта (прежде всего, клептократа), который утрачивает право свободного и демократического выбора [893, с. 95]. В политическом обиходе начинает доминировать лозунг: «Ешь или сам будешь съеден!» [1003, с. 126], а вопрос: «Что лучше для страны и народа?» подменяется вопросом: «Что это даст мне?» [141, с. 57].

Важным результатом развития коррупции служит становление клептократии, на что – помимо С. Андрески – указывали Р. Джеффрис [779], К. Клэпнэм [648], С. Роуз-Аккерман [998] и многие другие авторы. В частности, Р. Джеффрис называл ганской клептократией паразитическую страту высокооплачиваемых бюрократов, партийных лидеров и военных. Экономической базой ее существования служило, во-первых, финансирование со стороны закупочно-сбытовых управлений, которые фактически обложили крестьян «налогом» и, во-вторых, коррупция [779, с. 307-317].

В отечественной литературе вместо термина «клептократия» иногда используются более привычный термин «плутократия» [488, с. 58-62], который еще в статье Г. З. Елисеева «Плутократия и ее основы» (была напечатана в 1872 г. в журнале «Отечественные записки») обозначил страту разночинных коррумпированных элементов. Согласно В. В. Колесникову, «плутократию сегодняшнего дня» отличает способ присвоения, напоминающий экономическую преступность, а также криминальные методы деятельности в сфере бизнеса для достижения незаконного богатства. «Плутократическая форма присвоения и, соответственно, форма собственности формирует и новую систему экономических отношений, в которой особое место отводится криминальным способам обогащения» [322, с. 58]. При этом, пишет В. В. Колесников: «Субъекты – участники экономической преступности на стадии, когда она принимает организованные формы, опираясь на общность интересов, начинают преследовать свои специфические (групповые) цели в политике, все более внедряясь в эту сферу» [322, с. 58].

Следует подчеркнуть, что обобщение эмпирического и теоретического материала, проводившееся в 1970-1990-х годах, позволило некоторым исследователям вплотную подойти к разработке национальных и «региональных» моделей политической коррупции. Важным шагом в этом направлении стал анализ различий общественной роли коррупции в экономически развитых странах и государствах «третьего мира». Бедные страны, писал Ле Вайн, отличаются «вездесущей» коррупцией, которая пронизывает все слои общества и все управленческие структуры, а также необыкновенно быстрыми темпами распространения культуры политической коррупции. В развитых и развивающихся странах различен институционализированный контроль над распространением коррупции и степень внедрения норм, ограничивающих своекорыстное поведение должностных лиц. Наконец, Нигерия, Гана, Индонезия и другие развивающиеся страны не могут позволить себе нести связанные с коррупцией экономические и политические издержки, поскольку ресурсы, необходимые для их компенсации, либо вообще отсутствуют, либо несопоставимы с возможностями западных государств [822, с. 106-110].

Примером «регионального моделирования» коррупции может служить разработка М. Левина и Г. Сатарова. Справедливо отвергая идею о «национальной обреченности» тех или иных стран на коррупцию, они предложили краткие политологические описания рассматриваемого явления в различных районах мира, включая Африку. Суть «африканской модели», согласно выводам этих авторов, состоит в том, что «власть продается «на корню» группе основных экономических кланов, договорившихся между собой, и политическими средствами обеспечивает надежность их существования. Однако это возможно лишь при сворачивании демократии или при использовании демократических процедур в качестве камуфляжа. Экономика окончательно примитивизируется, удовлетворяя только самые основные потребности населения во избежание социальных потрясений и обеспечивая интересы узкой олигархической группы. Время от времени кого-либо из слишком зарвавшихся олигархов отправляют на заклание, что позволяет на время ослабить давление в котле общественного недовольства». Предтечей «африканской модели», вероятно, следует считать, во-первых, колониальные режимы, которые, по мнению этих исследователей, часто были «предельно коррумпированы» ввиду слабого контроля метрополий и низкого государственного содержания чиновников. Во-вторых, перманентную политическую нестабильность, чреватую установлением диктатуры на волне борьбы все с той же коррупцией [362, с. 5].

Национальные модели политической коррупции, как правило, раскрывают сущностные черты, а также несут более конкретную и конструктивную информацию по сравнению с «усредненными» и часто умозрительными характеристиками региональных моделей, научная ценность которых является весьма проблематичной. Особенные, а порой и уникальные свойства некоторых страновых вариантов политической коррупции были подмечены рядом исследователей уже к середине 1970-х годов. Так, Джон Уотербери писал, что в Марокко коррупция (которую он называл «планируемой» и «эндемической») служит не просто аспектом политики, а скорее фактором, вытесняющим другие её (политики) формы. При этом режим планирует и направляет коррупцию, которая выступает в качестве основы параллельной, неофициальной и нелегальной системы платежей, содействующей развитию как культуры политической коррупции, так и неформальной политики [1071, с. 534-547]. На Филиппинах, согласно Ле Вайну, наибольшее развитие получила коррупция политического процесса и сложились социальные предпосылки для формирования культуры политической коррупции [822, с. 13]. В Индонезии, под эгидой «управляемой демократии» (в 1958-1965 гг.) появилась группа «придворных миллионеров», которая путем подкупа министров и тайного сговора с высокопоставленными бюрократами добилась неоправданных госгарантий и особых привилегий в области предпринимательской деятельности. Именно эти альянсы Дж. Скотт называл «военно-бюрократическими кликами» и «всевластием коррупции, лишенной каких-либо ограничений» [1021, с. 81-82]. На Гаити, по словам Дж. Скотта, всепроницающая коррупция развивалась в сочетании с террором и обслуживала желающую увековечить себя олигархию местных политических антрепренеров [1021, с. 84-86].

Суммируя различные, иногда противоположные взгляды исследователей коррупции, можно сделать следующие выводы. Во-первых, коррупция - это сложное социальное явление с глубокими историческими корнями, отдельные грани которого приобретают глобальное значение. Не случайно в последнее время рассматриваются проблемы «цивилизационной коррупции», связанные с определенными изменениями в геоэкономическом пространстве [402, с. 32]. Во-вторых, на протяжении всего ХХ в. коррупция в своих основных проявлениях служила безусловным фактором становления клептократии. В-третьих, анализ абстрактной и эмпирической ипостасей коррупции и в дальнейшем будет представлять собой непременное условие развития теории клептократии.

Лекция №3
Клептократия и экономическая коррупция (нигерийская модель)

Материальный фундамент клептократии, и как формы организации власти, и как социальной группы, сложен по правилам, разработанным в недрах системы экономической коррупции (ЭКОРР). Категория экономической коррупции, занимающая особое и весьма важное место в аналитическом аппарате клептократии, многими нитями связана с понятиями негативной (теневой) экономики и политической коррупции.

Близость ЭКОРР к НЭК определяется некоторым сходством избранных клептократией и лутократией корпоративных экономических целей (самообогащение, незаконный захват собственности и т. д.), а также методов и форм их достижения, сопоставимыми масштабами наносимого обществу ущерба, постоянным сотрудничеством социальных агентов обеих систем отношений. Некоторые авторы полагают даже, что коррупция представляет собой «высшую форму экономической преступности» [322, с. 30].

Так или иначе, но экономическая коррупция в известном смысле действительно служит продолжением ряда ответвлений НЭК и квазинегативной экономики, но уже не только в сфере хозяйственного андерграунда, а в области внешнего взаимодействия деструктивной экономики с различными типами «контролирующей» ее бюрократии. Иными словами, значительная часть проявлений НЭК одновременно может рассматриваться в качестве ЭКОРР (и даже полностью трансформироваться в последнюю), если развитие негативно-экономической деятельности начинает подчиняться воли носителей общественной, политической и государственной власти, прежде всего, из числа тех должностных лиц, которые курируют решение хозяйственных проблем и (или) являются распорядителями чужого имущества.

Различие между ЭКОРР и НЭК не менее существенно, чем сходство. Во-первых, объекты данных систем совпадают далеко не полностью. А это означает, что экономическая коррупция имеет формы существования, непосредственно не связанные с негативной экономикой; то же самое можно сказать и в отношении НЭК. Так, формы ЭКОРР (например, взятка, вручаемая руководству для продвижения по службе) порой складываются в рамках «клубного», «международного», военного и иных видов менеджмента, включая деловое администрирование на предприятиях, которые обслуживают позитивную экономику. Последний вид «инсайдерских» противозаконных отношений (коммерческий подкуп), по данным Ф. Хаймана и М. Хирша, поэтапно исследовался экспертами Международной торговой палаты [435, с. 221]. Во-вторых, категории ЭКОРР и НЭК представляют собой различные методологические грани анализа даже совпадающих частей их объектов. Использование категории негативной экономики содействует раскрытию и генетических (специфические черты процесса развития), и структурно-функциональных свойств объекта; применение же понятия «экономическая коррупция» ориентировано, прежде всего, на анализ форм и функциональных особенностей объекта. В-третьих, в отличие от НЭК понятие экономической коррупции делает акцент на тенденцию к криминализации группы лиц, наделенных властными полномочиями, и значительной части вступающих с ними в контакт членов общества, а также всей политической системы в целом. Наконец, в-четвертых, необходимо подчеркнуть, что экономическая коррупция в качестве подсистемы более широкого и более абстрактного объекта – «коррупции вообще» - по существу неразрывно взаимодействует с другой его подсистемой – «политической коррупцией». Несколько упрощая суть вопроса, можно гипотетически отметить, что с помощью экономической коррупции клептократия решает проблему расширения своей собственности, а политическая коррупция используется ею (клептократией) в целях укрепления своих властных позиций. Отсюда следует предположить, что понятие ЭКОРР принадлежит преимущественно к системам властно-экономических и организационно-управленческих категорий, а НЭК лишь входит в них «на стыке».

С точки зрения теории клептократии общим случаем экономической коррупции можно считать широкую практику незаконного или ненормативного использования должностными лицами «общественного сектора» своих служебных полномочий и информации в целях персонального, либо корпоративного обогащения (материальные и нематериальные формы богатства) и(или) повышения социального статуса. Как правило, отдельные акции экономической коррупции выгодны и непосредственным донорам и реципиентам. В качестве частных случаев экономической коррупции, которые непосредственно не содействует укреплению клептократии, хотя и создают благоприятную среду для ее развития, следует рассматривать «торговлю влиянием» управленческими работниками частных деловых [363, с. 40-41] и других негосударственных организаций, а также разнообразные проявления мелкой – «повседневной» - ЭКОРР. Утверждение системы экономической коррупции, включающей как ее общий, так и частные случаи, неизбежно ведет к разрушению политической системы и экономической структуры общества, а также к его моральному разложению.

А. Адейеми писал по этому поводу: коррупция – это прямое нападение на экономику [562, с. 91]. Некоторые отечественные исследователи полагали, что развитие коррупции в органах госуправления имеет следующие экономические последствия: расширение теневой экономики; нарушение конкурентных механизмов рынка; уменьшение числа эффективных частных собственников; нерациональное использование бюджетных средств; повышение цен, обусловленное коррупционными «накладными расходами»; распространение неверия в способность властей соблюдать правила рыночной игры; увеличение коррупции в неправительственных организациях. Социальные итоги рассматриваемого процесса таковы: отвлекаются средства от общественного развития; увеличивается имущественное неравенство; дискредитируется право; растет организованная преступность; нагнетается социальная напряженность [452, с. 25-27].

Образно говоря, экономическая коррупция - это одно из решающих направлений «алхимии» криминализирующегося политического процесса, его «философский камень». Суть внешней и отчасти внутренней форм ЭКОРР заключается в том, что многие должностные лица, будучи пораженными, так сказать, «синдромом Мидаса», стремятся к выполнению мифической функции этого полулегендарного фригийского царя - превращать в золото все к чему они прикасаются (в данном случае, злоупотребляя своими служебными обязанностями). «Необъявленные заработки» коррумпированных чиновников и других представителей бюрократии (Р. Мюррей) возникают как результат скрытой эксплуатации едва ли не всех социально-экономических укладов и экспроприации богатств (порой методами, присущими волевой экономике), которые были накоплены в рамках различных форм собственности.

Клептократия, коррупция и экономическая функция государства. Кардинальное значение для форсированного становления клептократии имеет монопольное право высшей бюрократии на разработку, принятие и контроль над исполнением решений, материализующих стратегию и тактику вмешательства государства в экономическую жизнь. (Согласно политической практике Нигерии, государство было вынуждено частично делегировать свою экономическую функцию правящим - на федеральном и региональном уровнях - партиям и некоторым другим институтам политической структуры.) При этом, если для отдельно взятого клептократа подключение к госрегулированию хозяйственными процессами (или, как писал в 1999 г. К. Оволаби, приватизации государственной власти и государственной экономики [957, с. 16]) означает в основном лишь возможность быстрого обогащения, то для клептократии в целом - это путь к расширению и укреплению своих позиций в экономической и политической структурах власти.

Будучи политическим и социальным воплощением теневых сторон этатизма, нигерийская клептократия более или менее успешно подчиняет своим интересам составляющие как внутренней (реорганизация производственно-экономичекой структуры и т. д.), так и внешней (защита от иностранной конкуренции и пр.) хозяйственной функции государства. В результате возникает квазигосударственная система регулирования рыночных и рыночно ориентированных сегментов хозяйства. Развитие этой системы лишь в самом искаженном виде отражает трансформацию нигерийской и мировой экономики, а также изменения в идеологии общественно целесообразного участия государства в процессе расширенного воспроизводства национальных производительных сил.

В отечественной литературе уже было подмечено, что нигерийское государство оказывает экономические и административные услуги в форме, напоминающей частные коммерческие операции. Торговля госуслугами по существу включает «первоначальный капитал» (затраты на приобретение выгодной должности), «прибыль» (взятки, комиссионные и прочие «неофициальные» доходы), «конкуренцию» за доходные места в госаппарате, «предпринимательский риск» (возможность смещения с должности) - [404, с. 268-269]. В известном смысле «регулирующая роль» клептократии ориентирована на извлечение политической ренты [363, с. 42-43, 47; 364, с. 40]. Не случайно коррумпированные топ-чиновники проявляют особый интерес к предоставлению эксклюзивных разрешений на добычу и реализацию природных и иных ресурсов; льготных тарифов; квот; лицензий; а также к определению верхнего и нижнего порогов цен; финансированию капиталоемких проектов; и системе государственного фаворитизма в целом [426, с. 5-7; 473, с. 115]. Таким образом, возникает потенциальная опасность, что подлинное госрегулирование может уступить место «играм экономической коррупции», а стратегия достижения экономической безопасности страны будет подменена задачами выживания местной клептократии или даже только одной из ее фракций.