Лекция №2 Учение о коррупции. Точки зрения, концепции, теории 1 страница

До определенных пределов коррупция может функционировать и развиваться без клептократии, клептократия без коррупции - никогда.

Взаимосвязь клептократии и коррупции – и особенно африканская специфика их взаимодействия - относится к числу тех явлений социальной действительности, которые в значительной мере описаны на эмпирическом уровне, но сравнительно слабо исследованы в теоретическом отношении. Ряд отечественных и зарубежных исследователей признают, что этот феномен коррупции (не говоря уже о клептократии) не имеет пока общепринятого определения и остается абстрактной и умозрительной категорией [см. 898, с. 108; 1109, 24-30.11.1997, № 47, с. 7].

В этом смысле существенную научную ценность может представить анализ немногочисленных концептуальных работ, развертывающих понятия «клептократии» и «коррупции» и раскрывающих сущность некоторых смежных категорий. Следует подчеркнуть, что многие исследователи, предлагая свои дефиниции коррупции вообще, как правило, имеют в виду некие субстанции, объединяющие черты экономической и политической коррупции [452, с. 67]. Значительно реже в научной литературе категория коррупции подразделяется на «политическую» и «административную» [см. 182], либо обозначает только экономическую или только политическую коррупцию в их «чистом виде».

Краткие определения коррупции - в отличие от развернутых, - как правило, вполне сопоставимы и содержат «универсальный» набор субстанциональных критериев объекта. Что касается различий во взглядах на системообразующие элементы клептократии, то они, вероятно, сложились в силу разнообразия подходов к анализу причин появления и распространения гранд-коррупции в социально-политическом пространстве. Не позднее середины ХХ в. в обществоведении был окончательно преодолен вульгарно-семантический подход к исследованию коррупции, грозивший ограничить анализ объекта рассмотрением различных сторон процесса дачи-получения взяток не законопослушными должностными лицами. (Как известно, латинское слово corruptio в действительности обозначает достаточно широкий спектр негативных явлений общественной жизни. Прежде всего: 1) совращение, подкуп; 2) порчу, упадок; 3) извращенность, превратность; 4) расстройство, расшатанность, плохое состояние [4, с. 266].) Изучение коррупции и ее социальных агентов во второй половине XX в. переместилось в сферу дисциплинарно-отраслевых подходов, применение которых принесло - с точки зрения теории клептократии - позитивный, но в целом ограниченный исследовательский эффект.

Политологический анализ развития коррупции в различных странах мира первоначально отличался псевдопозитивистской основой. По справедливому замечанию Т. Нэса, А. Прайса и Ч. Вебера [898], политология имела тенденцию сводить исследования к описанию отдельных анекдотических случаев коррупции (наподобие того, как еще в начале ХХ века Эптон Синклер описывал деятельность предприятий по упаковке мяса [1028], а Джон Гардинер на рубеже 1960-1970-х годов оценивал состояние организационной преступности в американском городе [728] ). Такой подход, отмечают американские авторы, в перспективе мог оказаться полезным для разработки концепции, но не слишком содействовал системному анализу объекта. В равной мере описательный анализ доминировал в исследовании различных видов административной коррупции и воздействия на общество коррупционного поведения. Не случайно С. Вернер утверждал, что сугубо описательный подход к изучению административной коррупции тормозит развитие методологии и проведение компаративных исследований [1075, с. 146-154].

Следы гипертрофированного «позитивизма» в исследовании коррупции и клептократии не трудно обнаружить и в некоторых политологических работах конца ХХ в. В то же время в современной политологии начинают преобладать работы, в которых рассматривается широкий круг фундаментальных вопросов развития коррупции, включая проблемы классификации ее форм и функций, типологии патримониалистских систем и способов «торговли влиянием», деятельности механизмов легитимизации экономической, политической и государственной власти [см., например, 1021; 974; 827; 667]. Особое место в ряду анализируемых тем, пожалуй, занимает проблема финансирования партий [868] и роли денег в политике вообще [975].

В рамках политологического подхода преобладает акцент на властно-управленческом аспекте функционирования и развития объекта. В частности, О. Обасанджо отмечал, что «коррупцию можно определить просто как повсеместно распространенный феномен злоупотребления общественной властью в целях извлечения личной выгоды» [141, с. 57]. М. Мушеше полагает, что коррупция - это ни что иное, как дурное управление (осуществляемое сознательно или несознательно) нынешними и будущими ресурсами (человеческими, материальными, финансовыми, пространственными, временными и др.) и отказ от персональной, социальной и моральной ответственности [891, с. 133].С точки зрения Бейли, коррупция - это общий термин, обозначающий неправильное использование власти и покрывающий взяточничество как реализованную личную выгоду, которая не обязательно должна носить денежную форму. Т. Нэс, А. Прайс и Ч. Вебер определяют «коррупционное действие как любое незаконное использование общественной власти или полномочий в целях получения личной выгоды» [898, с. 108]. Отметим, что данная дефиниция не покрывает понятие «казенного пирога» (т.е. мероприятий, проводимых правительством для повышения популярности. - Л. Г.) и другие формы экономически неэффективных, но политически привлекательных действий, поскольку они используют законные средства («сделки») влияния на поведение правительства [1073, с. 642-664].

Близкую позицию занимают исследователи, подчеркивающие «должностной» момент становления коррупции. М. Левин и Г. Сатаров, например, усматривают «корень коррупции» в наличии «места» - положения, из которого можно извлечь прибыль [362, с. 1]. По мнению Макмиттана, госслужащий коррумпирован в том случае, если он принимает деньги или нечто, что может быть выражено в деньгах в качестве оплаты за действие, которое он или она делает или выполняет в рамках своих законных обязанностей, но исходя из неправильных мотивов. Нигерийский социолог Феми Одекунле, опубликовавший в 1995 г. в лагосском еженедельнике «ТСМ» статью «Страна мошенников», писал, что коррупция в Нигерии - это «немногочисленные, но преднамеренные и в основном уголовно наказуемые действия административного персонала, который использует служебное положение и профессиональный статут для обеспечения личной и социально-политической выгоды». К числу авторов так или иначе подчеркивавших «статусную» теорию возникновения и распространения коррупции можно отнести Б. Вудалла, Р. Клитгаарда [804], Ш .- Дж. Вея [1076], Д. Делла Порту и А. Вануччи [681], А. Полински и С. Шавелла [972].

Еще Т. Джефферсон, будущий президент США, полагал, что наиболее предрасположены к коррупции те общественные классы, которые оказались лишенными собственности [366, с. 119]. Многие специалисты, применяющие социологические методы анализа, ставят во главу угла именно социально-имущественный фактор развития коррупции [665]. Л. Севаньяна, в частности, подчеркивает, что «коррупция представляет собой «использование общественного имущества в личных целях. Это не обязательно означает, что данное имущество должно быть материальным, а выгода будет получена только одним лицом. Подобная практика может в равной мере включать оказание покровительства таким группам людей, как коллеги по политической партии, родственники и соседи» [1024, с. 102-103].

Бесспорно, важную роль в исследовании коррупции играют и различные направления правого подхода [685; 584; 588; 555], который во многом определяет трактовку рассматриваемого объекта в законодательных актах различных стран. В современной научной литературе существует так называемый «социально-судебный» подход к проблемам взяточничества, объединяющий некоторые элементы правового и социологического методов анализа [904; 777]. Еще большее развитие в изучении коррупции получил м орально-правовой подход. Один из его сторонников Р. Одинга рассматривает коррупцию «как поведение, нарушающее законы и социальные стандарты общества и являющиеся каналом использования общественной роли или ресурсов в целях личной выгоды» [922, с. 122]. Сходное мнение высказывает В. Сабаегерека: «...В целом коррупция - это деятельность за пределами норм, установленных обществом, включая злоупотребление властью, управлением и должностными обязанностями» [1003, с. 125]. Со значительными оговорками в данную группу определений можно включить дефиницию С. П. Глинкиной, которая рассматривает коррупцию как намеренное несоблюдение «принципа независимости сторон с целью получения за счет такого поведения каких-либо преимуществ для себя или других лиц, с которыми установлены личные отношения» [248, с. 75].

Другие ответвление правого подхода связано с анализом кодексов поведения и этическими проблемами в сфере государственного и делового администрирования. Этический аспект в развитии коррупции рассматривается в ряде публикаций «Трансперенси Интернэшнл» [181], Комитета по вопросам государственного управления (см.: Managing Government Ethics. PUMA Policy Brief, Paris. OECD, February, 1997, https://www.oecd.org/puma/gvrnance/ethics/index.htm), а также М. Клинарда (взяточничество в среде руководителей крупнейших американских корпораций [651]), Д. Томпсона (неэффективность традиционных кодексов поведения [1055]), В. Берга («подарки» и иные незаконные способы заключения сделок [616]) и других авторов [814].

Нередко исследование причин возникновения коррупции подвергалось чрезмерной психологизации и ограничивалось анализом таких мотивов поведения индивида, как эгоизм, жадность, желание быстро обогатиться, невозможность противостоять искушению в условиях распространения низких этических стандартов [590, с. 115; 898, с. 109]. В этой связи уместно вспомнить о результатах работы Комиссии Кнэппа (изучала правонарушения среди полицейских Нью-Йорка), которая делила коррумпированных офицеров на «травоядных» и «плотоядных», причем критерием подобного разграничения служила степень их «персональной жадности» [см. 805]. Дж. Гардинер и Д. Олсон полагали, что неспособность сопротивляться соблазнам и индивидуальные ценностные ориентации - это два обстоятельства, порождающие коррупцию [1053, с. 274-281], а А. Рогов и Г. Лассвелл считали, что коррупция в среде политических боссов в США возникает в силу их отношения к политике либо как «выигрышу», либо как к «игре» [996, с. 45-54; 898]. Более того, по мнению У. Крейдера, политическая коррупция приобретает новые формы, которые связаны не с денежными и иными материальными факторами, а с игрой заинтересованных лиц на честолюбии и тщеславии политиков, стремящихся к обожанию, благодарному «реву толпы» и т. п. знакам почитания [1099, 1979, № 10, с. 16]. Криминологический анализ коррупции позволил А. И. Гурову сделать интересный, хотя и далеко не бесспорный вывод о генетической взаимосвязи подпольного хозяйства и коррупции. В частности, он предположил, что советская система породила теневую экономику, та, в свою очередь, продуцировала организационную преступность, а последняя вызвала к жизни коррупцию [1104, 23.05.1990, с. 12]. Близкую позицию занимает Т. Умбеталиева, отмечающая, что «на политическом уровне теневая экономика порождает коррупцию, слияние госаппарата с криминалитетом» [1112а, с. 21].

Экономический анализ клептократии не получил к концу ХХ в. практически никакого развития. Вместе с тем в 1980-е и особенно 1990-е годы сформировался целый пласт научной литературы, посвященный экономике коррупции. Самым мощным направлением в этой области стали, пожалуй, эконометрические исследования, проводившиеся Дж. Ламбсдорффом [813], П. Мауро [661], А. Брунетти [634], А. Адесом и Р. Ди Теллой [560], сотрудниками Всемирного Банка и МВФ [720]. В рамках политической экономии и экономикс исследовались фундаментальные проблемы взаимосвязи коррупции, экономики и политики [699; 666; 1000; 603]; политические, бюрократические и экономические «рынки» [1001]; воздействие коррупции и теневой экономики на темпы экономического роста [784]; роль коррупции в разрушении «человеческого капитала» и усилении имущественного неравенства [744]; влияние коррупции на общественные процессы, происходящие в странах с переходной экономикой [810]. Экономический анализ коррупции нередко осуществлялся в форме изучения конкретных ситуаций, например, коррупции в таможенных органах (исследование Дж. Кротти) или на предприятиях нефтяной промышленности Великобритании и Норвегии [669].

Отдельные (но порой весьма важные) вопросы существования коррупции анализировались в рамках исторического [977] и «информационного» [1050] и даже географического подходов. Так, Дж. Перри пытался установить связь между спецификой коррупционого развития страны и особенностями ее географического положения [968]. Следует подчеркнуть, что данный способ исследования коррупции лишь отчасти связан с ее страновым анализом (широко применявшимся в 1960-1990-х годах [см., например: 662; 649; 48]), который, во-первых, создает необходимые предпосылки для компаративного изучения объекта [962; 658; 682; 660], а, во-вторых, имеет междисциплинарную и часто системную основу.

Еще на рубеже 1950-1960-х годов нигерийский исследователь Е. Удо, рассматривая тенденцию к распространению взяточничества, подчеркивал: «Эта проблема требует междисциплинарного подхода, другими словами, мы должны призвать для её решения специалистов по различным общественным наукам» [1064, с. 32]. В последней четверти ХХ в. междисциплинарный подход с достаточно высокой степенью результативности применялся в трудах С. Алатаса [574], Р. Теобальда [1054], работе, вышедшей под редакцией Б. Ридера [663], и некоторых других исследованиях. Подлинно междисциплинарный анализ коррупции необходимо отличать от «многодисциплинарных» исследований объекта, получивших значительное распространение, по крайней мере, с конца 1980-х годов. Это направление представлено работами, в которых были объединены самостоятельные авторские исследования, выполненные с помощью различных методологий и дисциплинарно-отраслевых подходов. К числу наиболее известных трудов данного направления, бесспорно, относится Political Corruption: A Handbook, вышедшая под редакцией А. Хейденхеймера, М. Джонстона и В. Ле Вайна. В более чем полусотни статей (включая работы Леффа, Хантингтона, Нея, Скотта) рассматриваются многие грани исторической и современной коррупции, вопросы ее становления в экономически развитых и развивающихся странах, проблемы «купли-продажи» власти и влияния, основные области дискуссии между «реформаторами» и «функционалистами», полагавшими, что коррупция является одним из условий поступательной трансформации стран с переходной экономикой [976; 435]. Многодисциплинарный подход был использован при подготовке книги Corruption and the Global Economy, содержащей статьи Эллиота, Роуз-Аккерман, Мауро, Джонстона, Пита, Хайманна [661], и ряде других исследований (например: [664]).

К 1990-м годам в научной литературе, анализирующей коррупцию, видное место стал занимать «интегрированный общественно-политический подход». Его основная цель состояла в попытке соединить соответствующие категориальные аппараты политологии, социологии, политической экономии и экономикс для определения причин возникновения и «социетальных последствий» коррупции [898, с. 107-108]. Именно в рамках этого подхода Т. Нэc, А. Прайс и Ч. Вебер сконструировали модель всеобщего равновесия, в основе которой лежали «функция социального благосостояния» и разработанные Парето оптимальные условия развития экономики как целого. При этом идеи Парето (нашедшие отражение, например, в: [576, с. 64-81]) применялись в анализе организационных, политических и правовых структур, а участие общественного сектора (понятие более широкое, чем госсектор) в деятельности частного сектора оценивалось как ограниченное стабилизационными и некоторыми другими функциями [898, с. 112-114].

Политика, отмечали разработчики этой логической конструкции, может воздействовать на модель всеобщего равновесия по-разному. Во-первых, поддерживая статус-кво, но не привлекая дополнительных ресурсов для выявления и пресечения коррупционных действий. Во-вторых, делая акцент на использовании средств сокращения коррупции индивидуального уровня и привлекая дополнительные средства для выявления и наказания лиц, включенных в коррупционные операции. В-третьих, перестраивая структурные условия, касающиеся развития коррупции; дополнительные ресурсы используются для уточнения прав собственности, приведения законодательства в соответствии с потребностями общества, преодолевается неэффективность бюрократии, повышается уровень политического участия членов общества [898, с. 116].

В ходе построения модели всеобщего равновесия ее авторы опирались на разработки модели рационального индивидуального выбора, широко известной в криминологической литературе [898, с. 114], а также на так называемуюмодель Беккера-Эрлиха, которая содействовала анализу функции минимизации социальных потерь от коррупции [613, с. 169-217; 702, с. 521-567; 701, с. 397-417].

Один из выводов работы Нэса, Прайса и Вебера, касающихся взаимосвязи форм политического режима и «отраслевых» направлений развития коррупции, заключался в следующем. Либеральные формы правления часто характеризуются увеличением расходов на реализацию социальных программ и таким образом открывают более широкие возможности для «включения» коррупции в проекты борьбы с бедностью, повышения занятости, укрепления охраны труда. Консервативные формы правления (в капиталистических странах), как правило, ориентированные на материально-финансовую поддержку бизнеса и военных проектов, открывают для внедрения коррупции именно эти сферы хозяйства [898, с. 118].

Заметную роль в исследовании генезиса современных форм коррупции продолжали играть структурно-уровневые подходы. В их числе нельзя не выделить различные варианты «бюрократического» или «организационного» подхода, суть которого состоит в неспособности достижения общественных целей в силу преград, создаваемых бюрократической организацией. Именно в рамках этого подхода сложилась так называемая теория горлышка бутылки, раскрывающая тезис о том, что «бюрократическая инерция» побуждает людей, как утверждали М. Джонсон и С. Роуз-Аккерман, игнорировать официальные каналы принятия решений и добиваться своих целей путем вручения взяток и другими незаконными средствами [782, с. 22-24; 1001]. Особым направлением «структурно-уровневого» подхода служит теория «вовлечения граждан в коррупционные процессы», разрабатывавшаяся Б. Рандквистом, Дж. Строем, Дж. Петерсом и рядом других авторов. С точки зрения качества «демократического участия», практики непартийного голосования и смягчения борьбы конкурирующих «политических машин» [1002, с. 954-963; 898]. Еще одним ответвлением рассматриваемого подхода является теория «соответствия правовой системы социальным требованиям». В случае их «несоответствия» и наличия значительного спроса на нелегальные услуги и товары, как полагают некоторые исследователи, ускоренными темпами начинают развиваться запрещенные азартные игры, проституция, наркобизнес. При этом должностные лица, отвечающие за соблюдение соответствующих законов и правил, пополняют круг потенциальных взяткополучателей. Особой проблемой в этой области служат неясности в правах собственности, часто оборачивающиеся давлением на должностных лиц, которые пытаются защищать частное имущество, либо общественные ресурсы (например, окружающую среду, загрязняемую деятельностью предприятий) – [898, с. 109-110].

Подавляющее большинство работ, посвященных исследованию коррупции, содержит рекомендации авторов относительно методов локализации и искоренения этого социального явления. Вместе с тем в современной литературе можно выделить и самостоятельное научное направление, специально анализирующее принципы и инструменты, стратегию и тактику борьбы с коррупцией и клептократией. С известной долей условности это комплексное направление следовало бы назвать «ликвидаторским». При этом развернутые программы наступления на коррупцию можно найти и в публикациях крупных международных организаций – ОЭСР [983; 435], Всемирного банка [200; 203], «Трансперенси Интернэшнл» [95; 183], и в многочисленных авторских исследованиях [815; 783; 1000; 807; 671].

Во второй половине 1960-х годов одним из ведущих исследователей африканской клептократии был С. Андрески. Он утверждал, что коррупции в Африке – это объект изучения преимущественно неафриканских исследователей, которые, используют этот термин, чтобы осудить ту или иную практику и указать на снижение ранее достигнутых стандартов. Иначе относятся к понятию и феномену коррупции коренные жители континента, которые якобы не испытывают глубоких чувств к своим государствам, демонстрируют слабый интерес к искусственно созданным концепциям национализма и полностью находятся в плену родственных связей. Воздержание от использования общественной власти в целях получения личной выгоды, с точки зрения Андрески, было «недавним и хрупким завоеванием цивилизации». Что касается крупного политика, не пользующегося своим общественным положением в частных интересах, то в Африке он обычно рассматривается как своего рода аскет [587, с. 92-94].

С. Андрески полагает, что в социальном контексте африканских стран логичнее использовать термин «продажность» (venality), которая будто бы присуща представителям многих общественных групп. «В Африке «продажность» – это отнюдь не монополия верхушки общества, но явление, которое охватывает все страты и по природе своей связано с рядом старых обычаев и наследием работорговли» [587, с. 104]. Допуская определенные противоречия, Андрески, с одной стороны, утверждает, что значение взяточничества возрастает по мере сужения сферы родственного непотизма и детрайбализации, которые объективно сдерживают в обществе разгул персональной алчности. С другой стороны, он подчеркивает, что взяточничество и непотизм часто находятся в состоянии симбиоза (например, ответственный за найм берет на работу родственника, который платит ему за эту услугу). Отсюда Андрески делает вывод, что взяточничество и коррупция – это гибрид родственной солидарности, коммерциализации, квазифеодализма и неуправляемой бюрократии [587, с. 100-101]. Еще один источник коррупции он усматривает в том, что люди начинают брать взятки, дабы показать, что они не ассоциируют себя с нормами жизни своих неграмотных родителей и превращаются в «новаторов» в том смысле, которое вкладывал в это слово Мертон [872, с. 672-682]. Наконец, изрядную долю вины за распространение коррупции Андрески возлагает на влиятельные фирмы. Большие корпорации, отмечает исследователь, располагают целыми командами, специализирующимися на политиканстве и управлении обширными коррупционными сетями, субсидировании газет, политиков и даже судей. «Официальное название этой деятельности – общественные отношения…» [587, с. 104].

Согласно С. Андрески, коррупция – это практика использования служебной власти для получения личной выгоды путем нарушения номинально действующих законов и правил. Здесь необходимо сделать следующее разъяснение: если, например, обычное право разрешает традиционному судье принимать платеж от просителя, то этот платеж не может рассматриваться в качестве акта коррупции. Если же законы и правила, действующие в данной организации, запрещают должностному лицу принимать такой платеж, то эта акция служит проявлением коррупции, даже в том случае, если сотрудник не ощущает, что нарушаются какие-либо нормы. Дополнительная сложность в исследовании конкретных актов коррупции состоит в определении «степени раскаяния и позора» - понятий изменчивых и противоречивых [587, с. 92].

Необходимо подчеркнуть, что Андрески фактически ставит знак равенства между понятиями «коррупция» и «клептократия» как системами госуправления. По сравнению с другими странами мира молодые независимые государства Африки максимально приблизились к модели «чистой клептократии», а «клептократическое давление» служило в постколониальной Африки в качестве основного источника неравенства и эксплуатации [587, с. 106-107]. «Чистая клептократия», по Андрески, функционирует в условиях гражданского режима, располагающего такой «подпоркой», как мошенничество. Военные правительства, как правило, не ликвидируют системное мошенничество, но внедряют в политическую жизнь вторую «подпорку» - силу, которая не слишком отвечает сути «чистой клептократии» [587, с. 108].

Подводя итоги, С. Андрески делает следующие выводы: 1) сущность клептократии как функции органов управления определяется скорее механизмами спроса и предложения, чем законами и правилами; 2) клептократическое государство представляет собой своеобразно развивающуюся модель экономики невмешательства (даже если эта экономика номинально является социалистической); 3) как «чистая демократия» или «чистая автократия» «чистая клептократия» – это «идеальный тип», который никогда не материализовывался, поскольку узы этнической, клановой и т. п. солидарности искажают работу системы спроса и предложения; 4) обычно клептократия переплетается с насилием, осуществляемым армией. До тех пор пока фактор насилия, обеспечивавшийся силой оружия, не стал решающим Нигерия представляла собой страну, которая вплотную приблизилась к «идеальному типу» клептократии (Magister dixit!); 5) однако этот тип существовал в Нигерии только на уровне над- и межклановой политики в то время, как отношения внутри самих кланов и семей продолжали регулироваться закрепленными обычаем правами и обязанностями; 6) таким образом, стратегия и тактика равно, как и теория цен необходимы для того, чтобы объяснить функционирование системы, состоящей из смеси продажности и гангстеризма. Лучшими образчиками такой системы во второй половине 1960-х годов, по мнению С. Андрески, были государства Карибского бассейна и Филиппины [587, с. 109].

(На рубеже XX и XXI вв. преобладали более лаконичные и алармистские определения клептократии. А. Т. Капасова, например, писала по этому поводу следующее: «Крайняя форма проникновения коррупции во все структуры государственной власти – клептократия, обрекающая политическую систему на активизацию энтропийных процессов и ее полное разрушение» [1112а, с. 44].)

В. Ле Вайн, опубликовавший в 1975 г. исследование, посвященное развитию политической коррупции (на примере Ганы), исходил из трех постулатов. Во-первых, что существует различие между политической и неполитической коррупцией; во-вторых, что имеется некий водораздел между политической коррупцией и коррупцией политического процесса и, наконец, в-третьих, что коррупция - это социальный процесс. Для аргументации своей точки зрения, Ле Вайн разработал систему политологических категорий, часть которых, бесспорно, представляет интерес для теории политической коррупции. Термин «политическая коррупция», по мнению этого автора, подчеркивает структурный и человеческий компоненты формального госустройства и предполагает вовлеченность в данный процесс государственных (и «общественно-политических») должностных лиц. В случае, если в акте коррупции не принимают участие подобные должностные лица, то такая коррупция может быть определена как «неполитическая». В отличие от «политической коррупции» «коррупция политического процесса» ориентирована, прежде всего, не на непосредственное извлечение той или иной материальной выгоды, а на деградацию и извращение самого политического процесса. Проявлениями этого вида коррупции служит мошенничество на выборах (например, «регистрация покойников» и наполнение избирательных урн фальшивыми бюллетенями), борьба за политическую власть путем покупки лжесвидетельств, давления на судей и т. п. средства [822, с. 2-3].

В числе базисных категорий теории политической коррупции В. Ле Вайна находится понятие политических товаров, распределением которых монопольно распоряжаются социальные агенты государственного управления. Эти товары могут быть как осязаемыми (деньги, импортные лицензии, продукты питания), так и неосязаемыми (безопасность, защита от внешних и внутренних врагов, информация, законотворчество, доступ к статусу и престижу). По своей природе (тип, количество, качество) распределяемые политические товары во многом зависят от природы и функций государства [822, с. 5].

Категория политических ресурсов представляет собой официальный или неофициальный «капитал» (его размер и доступ к нему определяются должностью социального агента), необходимый для приобретения политических товаров, которые используются должностными лицами для сделок между собой и с представителями общественности. Если провести аналогию с банковской терминологией, то политические ресурсы - это депозиты, а политические товары - наличные деньги [822, с. 5].

Сделка в сфере политической коррупции (курсив наш. - Л. Г.), в её простейшей форме, предполагает участие по крайней мере двух человек, по меньшей мере один из которых находится при исполнении официальных или квазиофициальных полномочий. В обмен на неправомерное применение этих полномочий поступает политический товар, движущийся по крайней мере в одном направлении; при этом по крайней мере одна из сторон осведомлена, что диспозиция политического товара незапланирована, незаконна и несанкционирована» [822, с. 6].

С известной долей осторожности В. Ле Вайн применяет термин деловые отношения, первоначально обозначавший различные средства использования политических ресурсов и товаров не по назначению. Достаточно условными и расплывчатыми он считает такие термины, как взяточничество, незаконное присвоение, нарушение долга, мошенничество, непотизм, фаворитизм. Широкое использование данных категорий, призванных фиксировать неформальные каналы, по которым общественные политические ресурсы переходят в собственность к частным лицам, с точки зрения Ле Вайна, затрудняет разграничение (если оно существует) между чисто уголовными преступлениями и политической коррупцией. Достаточно интересным представляется предположение Ле Вайна о том, что все политические товары, включая самые что ни на есть «осязаемые» трансформируются и утрачивают свое подлинное предназначение в процессе распределения и потребления (использования). Данная трансформация, начинающаяся в момент перехода товаров в руки первого реципиента, обозначается термином конверсия, а каналы, по которым движутся товары, называются в работе системой превращений [822, с. 6-7].