СЕНЕКА (ОК.4—65 Н.Э.)

[ОТДЕЛЬНЫЕ ВЫСКАЗЫВАНИЯ]

...По учению стоиков, в создании вещей участвуют два эле­мента: материя и причина. Материя инертна, способна прини­мать любую форму и мертва, пока ничто не приводит ее в дви­жение. Причина же, или разум, придает материи форму, дает ей по своему усмотрению то или другое назначение и произво­дит из нее различные вещи. Итак, должно быть нечто, из чего состоит предмет, и затем то, что создало его. Первое есть мате­рия, второе — причина. Ер.аd Luc., 65, 2 (1.504).

Вселенная, которую видишь, обнимающая весь божествен­ный и человеческий мир, образует единство: мы — члены еди­ного тела. Природа создала нас родными друг другу, поскольку она сотворила нас из одной и той же материи для одних и тех же целей. Ер.аd Luc., 95, 52 (1.506).

Разум — это не что иное, как часть божественного духа, по­груженная в тело людей. Ер.аd Luc., 66, 12 (1.506).

Высшее благо заключено в разуме, а не в чувствах. Что в человеке самое лучшее? Разум. Силой разума он превосходит животных и идет вровень с богами. Итак, разум в его совер­шенстве есть благо, присущее человеку, тогда как все осталь­ные чувства — общие с животными и растениями. Ер.аd Luc., 76, 8-9 (1.506-507).

В борьбе за существование животные, вооруженные зубами и когтями, кажутся сильнее человека, но природа одарила че­ловека двумя свойствами, которые делают это слабое существо сильнейшим на свете: разумом и обществом. Dе benef., Г/, 8 (1.507).

Общительность обеспечила человека господством над зверя­ми. Общительность дала ему, сыну земли, возможность всту­пить в чуждое ему царство природы и сделаться также влады­кой морей... Она не дает случаю одолеть его, ибо ее можно призвать для противодействия случаю. Устрани общительность, и ты разорвешь единство человеческого рода, на котором поко­ится жизнь человека. Dе benef., IV, 18 (1.507).

Философия научила нас почитать божество, любить людей, верить, что у богов власть, а среди людей тесное сообщество. Ер.аd Luc., 90, 3 (1.507).

О БЛАЖЕННОЙ ЖИЗНИ

I. Все люди хотят жить счастливо.., но они смутно представ­ляют себе, в чем заключается счастливая жизнь. А достигнуть последней в высшей степени трудно... Главнейшая наша задача должна заключаться в том, чтобы мы не следовали подобно скоту за вожаками стада... Величайшие беды причиняет нам то, что мы сообразуемся с молвой и, признавая самыми правильными те воззрения, которые встречают большое сочувствие и находят многих последователей, живем не так, как этого требует разум, а так, как живут другие. Вот откуда эта непрерывно нарастаю­щая груда жертв заблуждений!.. (1.509).

II....Развитие человечества не находится еще в столь блестя­щем состоянии, чтобы истина была доступна большинству. Одоб­рение толпы — доказательство полной несостоятельности. Пред­метом нашего исследования должен быть вопрос о том, какой образ действий наиболее достоин человека, а не о том, какой чаще всего встречается; о том, что делает нас способными к обладанию вечным счастьем, а не о том, что одобряется чернью, этой наихудшей истолковательницей истины. К черни же я от­ношу не только простонародье, но и венценосцев. Я не смотрю на цвет одежд, в которые облекаются люди. При оценке чело­века я не верю глазам; у меня есть лучшее, более верное мерило для того, чтобы отличить истину от лжи. О духовном достоин­стве должен судить дух... (1.509—510).

III....Считаю нужным заметить, что я не примыкаю исклю­чительно к одному из главнейших представителей стоической школы, сохраняя и за собою право иметь собственное сужде­ние. Я буду следовать одному, у другого сделаю частичное за­имствование. Может быть, представляя свое заключение после всех остальных авторов, я не буду отвергать ни одного положения своих предшественников, а скажу только: «Вот это допол­нение принадлежит мне». Впрочем, я принимаю общее прави­ло всех стоиков: «Живи сообразно с природой вещей». Не укло­няться от нее, руководствоваться ее законом, брать с нее при­мер, — в этом и заключается мудрость. Следовательно, жизнь счастлива, если она согласуется со своей природой. Такая жизнь возможна лишь в том случае, если, во-первых, человек посто­янно обладает здравым умом; затем, если дух его мужествен и энергичен, благороден, вынослив и подготовлен ко всяким, об­стоятельствам; если он, не впадая в тревожную мнительность, заботится об удовлетворении физических потребностей; если он вообще интересуется материальными сторонами жизни, не соблазняясь ни одной из них; наконец, если он умеет пользо­ваться дарами судьбы, не делаясь их рабом,...результатом такого расположения духа бывает постоянное спокойствие и свобода ввиду устранения всяких поводов к раздражению и к страху. Вместо удовольствий, вместо ничтожных, мимолетных и не только мерзких, но и вредных наслаждений наступает сильная, неомрачимая и постоянная радость, мир и гармония духа, ве­личие, соединенное с кротостью. Ведь всякая жестокость про­исходит от немощи (1.510—511).

V....В...позорном и пагубном рабстве будет находиться тот, на кого попеременно будут оказывать свое влияние удовольствия и страдания, деспотические силы, действующие крайне произ­вольно и необузданно. Поэтому нужно себя поставить в незави­симое от них положение, а его создает не что иное, как равноду­шие к судьбе. Тогда осуществится вышеуказанное неоценимое благо: спокойствие и возвышенность духа, чувствующего свою безопасность; с исчезновением всяких страхов наступает выте­кающая из познания истины великая и безмятежная радость, приветливость и просветление духа. Все это будет для него ус­ладой не потому, что это благо, а потому, что это плоды нахо­дящегося в нем самом добра....Человек, не имеющий понятия об истине, никоим образом не может быть назван счастливым. Следовательно, жизнь счастлива, если она неизменно основы­вается на правильном, разумном суждении. Тогда дух человека отличается ясностью; он свободен от всяких дурных влияний, избавившись не только от терзаний, но и от мелких уколов; он готов всегда удерживать занятое им положение и отстаивать его, несмотря на ожесточенные удары судьбы (1.511—512).

VI. Те, которые считают удовольствие высшим благом, ви­дят, какое позорное место они отвели последнему. Поэтому они говорят, что удовольствие неотделимо от добродетели, и присо­вокупляют, что нравственная жизнь совпадает с приятной, а приятная — с нравственной. Не понимаю, как вообще можно соединять в одно целое столь противоположные элементы. По­чему, скажите, пожалуйста, нельзя отделить удовольствия от доб­родетели? Очевидно, потому, что добродетель, основное начало всех благ, служит также источником того, что вы так любите и к чему так стремитесь. Но если бы удовольствие и добродетель были неразрывно связаны, то мы не видели бы, что одни дея­ния приятны, но безнравственны, а другие, наоборот, безуп­речны в нравственном отношении, но зато трудны и осущест­вимы лишь путем страданий (1.512—513).

VII. К этому следует присовокупить, что удовольствия встре­чаются даже в самой позорной жизни, между тем как доброде­тель вообще не допускает порочной жизни, и что некоторые несчастны не вследствие отсутствия удовольствия, а, напротив, из-за избытка их. Ничего подобного не было бы, если бы удоволь­ствие составляло неотъемлемую часть добродетели. В действи­тельности же последняя часто не сопровождается удовольствием, да она никогда и не нуждается в нем. Что же, вы сопоставляете не только исходные, но даже противоположные элементы? Добродетель — это нечто величественное, возвышенное, царствен­ное, непобедимое, неутомимое, удовольствие же — нечто низкое, рабское, немощное, преходящее, караулящее и гнездящееся в непотребных местах и трактирах. Добродетель встретишь в хра­ме, на форуме, в курии; она на передовом посту защищает го­родские стены; она покрыта пылью; у нее загорелое лицо и мозолистые руки. Напротив, удовольствие чаще скрывается и ищет мрака..; оно изнежено и слабосильно; от него пахнет ви­ном и благовонной мазью; оно бледно или нарумянено; на нем отвратительные следы косметических средств. Высшее благо вечно, неистощимо, оно не вызывает ни пресыщения, ни рас­каяния, так как правильный образ мыслей не допускает заблуж­дения; он не ставит человека в необходимость негодовать на принятые решения и отменять их, так как всегда руководству­ется основательными соображениями; удовольствие же погаса­ет в момент наибольшего восторга. Да и роль его ограничена:

оно быстро исполняет ее; затем наступает отвращение, и после первого увлечения следует апатия. Вообще никогда не бывает устойчивым явление, отличающееся стихийностью движения. Таким образом, и не может быть ничего прочного в том, что происходит мигом и в самом, процессе своего осуществления

обречено на гибель. Достигши кульминационного пункта, оно прекращается, неминуемо клонясь уже с самого начала к свое­му концу (1.513—514).

VIII. Мало того. Удовольствие достается как хорошим лю­дям, так и дурным, и порочные находят такое же наслаждение в своем непристойном поведений, как добродетельные — в об­разцовом. Вот почему древние принимают за правило, что сле­дует стремиться не к приятнейшей жизни, а к праведной, имея в виду, что удовольствие не руководящее начало разумной и доброй воли, а только случайно сопутствующее ей явление. Нужно сообразоваться с указаниями природы; разумный чело­век наблюдает ее и спрашивает у нее совета. Жить счастливо и жить согласно с природой — одно и то же. Что это значит, я сейчас поясню. Мы должны считаться с естественными потреб­ностями организма и заботиться о необходимых для их удов­летворения средствах добросовестно, но без опасения за буду­щее, памятуя, что они даны нам на время и скоротечны; мы не должны быть их рабами и допускать, чтобы чуждое нашему су­ществу властвовало над нами; телесные утехи и вообще факто­ры, имеющие в жизни несущественное значение, должны на­ходиться у нас в таком положении, какое в лагере занимают вспомогательные и легковооруженные отряды. Они должны иг­рать служебную, а не господствующую роль. Только при этом условии они могут быть полезны для нашего духа. Внешние преимущества не должны развращать и подчинять себе челове­ка: последний должен преклоняться лишь перед своим духов­ным достоинством. Пусть он окажется искусным строителем собственной жизни, полагаясь на себя и будучи готов одинако­во встретить как улыбку судьбы, так и ее удар. Пусть его уверен­ность опирается на знание, а знание пусть отличается постоян­ством: однажды принятые им решения должны оставаться в силе, не допуская никаких поправок. Мне незачем присовокуп­лять, так как это само собой разумеется, что такой человек бу­дет спокоен и уравновешен и во всем его поведении будет ска­зываться ласковость и благородство. Его чувствам будет присущ истинный разум, который от них и будет получать свои элемен­ты, так как у него нет другого исходного пункта, другой точки опоры для полета к истине и для последующего самоуглубления (1.514-515).

IX. Удовольствие не награда за добродетель и не побуди­тельная причина к ней. Добродетель привлекательна не пото­му, что доставляет наслаждение, а наоборот, она доставляет наслаждение благодаря своей привлекательности. Высшее благо заключается в самом сознании и в совершенстве духа. Когда последний закончит свое развитие и сосредоточится в свою пределах, ему ввиду полного осуществления высшего блага не­чего больше желать. Ведь понятие о целом не допускает воз­можности какой-нибудь не входящей в его состав части, равно как нельзя допустить, чтобы что-либо находилось дальше кон­ца (1.515).

XV....Только нравственное может быть частью нравственно­го, и высшее благо потеряет свою чистоту, если в нем окажется примесь худшего качества... Кто объединяет удовольствие и доб­родетель в союз — и притом даже неравноправный, — тот вслед­ствие непорочности одного блага парализует всю присущую дру­гому благу силу и подавляет свободу, которая остается непрек­лонной лишь в том случае, если она составляет самое драгоцен­ное сокровище. У него возникает потребность (а это и есть вели­чайшее рабство) в милости судьбы. И вот начинается тревож­ная, подозрительная, суетливая, опасающаяся всяких случай­ностей жизнь, беспомощно бьющаяся в потоке явлений....Раз­ве человек может повиноваться богу, спокойно относиться ко всем событиям, не роптать на судьбу и благодушно истолковы­вать превратности своей жизни, если он чувствителен к малей­шему влиянию удовольствия и страдания? Но он не может быть также дельным защитником и спасителем своей родины и за­ступником друзей, если он падок на удовольствия. Так пусть же высшее благо поднимается на такую высоту, откуда никакая сила не могла бы его низвергнуть, куда не проникает скорбь, надежда, страх и вообще все, что умаляет права высшего блага. Подняться туда может только добродетель; с ее помощью труд­ности подъема преодолимы. Обладающий добродетелью чело­век будет твердо стоять на своем высоком посту и переносить все, что бы ни случилось, не только терпеливо, но и охотно, зная, что все случайные невзгоды в порядке вещей (1.515—516).

XX. Если философы и не поступают всегда так, как говорят, то все-таки они приносят большую пользу тем, что они рассуждают, что они намечают нравственные идеалы. А если бы они и дейст­вовали согласно своим речам, то никто не был бы счастливее их. Но и так нельзя относиться с пренебрежением к благородным словам и к людям, воодушевленным благородными помыслами. Занятие полезными научными вопросами похвально, даже если оно не сопровождалось существенным результатом... Я буду по­мнить, что моя родина — весь мир, что во главе его стоят боги и что эти строгие судьи моих деяний и слов находятся надо мной и около меня. А когда природа потребует, чтобы я возвратил ей свою жизнь или я сделал это по требованию своего разума, я уйду, засвидетельствовавши, что я дорожил чистой совестью и стремился к добру, что ничья свобода, и прежде всего моя собст­венная, по моей вине не была ограничена... (1.518).