Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
VIII. Почему массы вторгаются всюду, во все и всегда не иначе как
НАСИЛИЕМ Начну с того, что выглядит крайне парадоксальным, а в действительностипроще простого: когда для заурядного человека мир и жизнь распахнулисьнастежь, душа его для них закрылась наглухо. И я утверждаю, что этазакупорка заурядных душ и породила то возмущение масс, которое становитсядля человечества серьезной проблемой. Естественно, что многие думают иначе. Это в порядке вещей и толькоподтверждает мою мысль. Будь даже мой взгляд на этот сложный предмет целикомневерным, верно то, что многие из оппонентов не размышляли над ним и пятиминут. Могут ли они думать как я? Но непреложное право на собственный взглядбез каких-либо предварительных усилий его выработать как раз исвидетельствует о том абсурдном состоянии человека, которое я называю" массовым возмущением". Это и есть герметизм, закупорка души. В данномслучае - герметизм сознания. Человек обзавелся кругом понятий. Он полагаетих достаточными и считает себя духовно завершенным. И, ни в чем извне нуждыне чувствуя, окончательно замыкается в этом кругу. Таков механизм закупорки. Массовый человек ощущает себя совершенным. Человеку незаурядному дляэтого требуется незаурядное самомнение, и наивная вера в собственноесовершенство у него не органична, а внушена тщеславием и остается мнимой, притворной и сомнительной для самого себя. Поэтому самонадеянному так нужныдругие, кто подтвердил бы его домыслы о себе. И даже в этом клиническомслучае, даже ослепленный тщеславием, достойный человек не в силах ощутитьсебя завершенным. Напротив, сегодняшней заурядности, этому новому Адаму, и вголову не взбредет усомниться в собственной избыточности. Самосознание унего поистине райское. Природный душевный герметизм лишает его главногоусловия, необходимого, чтобы ощутить свою неполноту, - возможностисопоставить себя с другим. Сопоставить означало бы на миг отрешиться от себяи вселиться в ближнего. Но заурядная душа не способна к перевоплощению - длянее, увы, это высший пилотаж. Словом, та же разница, что между тупым и смышленым. Один замечает, чтоон на краю неминуемой глупости, силится отпрянуть, избежать ее и своимусилием укрепляет разум. Другой ничего не замечает: для себя он - самоблагоразумие, и отсюда та завидная безмятежность, с какой он погружается всобственный идиотизм. Подобно тем моллюскам, которых не удается извлечь израковины, глупого невозможно выманить из его глупости, вытолкнуть наружу, заставить на миг оглядеться по ту сторону своих катаракт и сличить своюпривычную подслеповатость с остротой зрения других. Он глуп пожизненно ипрочно. Недаром Анатоль Франс говорил, что дурак пагубней злодея. Посколькузлодей иногда передыхает[*Я не раз задавался таким вопросом. Испокон вековдля многих людей самым мучительным в жизни было, несомненно, столкновение сглупостью ближних. Почему же в таком случае никогда не пытались изучать ее -не было, насколько мне известно, ни одного исследования? Нет его и настраницах Эразма]. Речь не о том, что массовый человек глуп. Напротив, сегодня егоумственные способности и возможности шире, чем когда-либо. Но это не идетему впрок: на деле смутное ощущение своих возможностей лишь побуждает егозакупориться и не пользоваться ими. Раз навсегда освящает он ту мешанинупрописных истин, несвязных мыслей и просто словесного мусора, что скопиласьв нем по воле случая, и навязывает ее везде и всюду, действуя по простотедушевной, а потому без страха и упрека. Именно об этом и говорил я в первойглаве: специфика нашего времени не в том, что посредственность полагает себянезаурядной, а в том, что она провозглашает и утверждает свое право напошлость, или, другими словами, утверждает пошлость как право. Тирания интеллектуальной пошлости в общественной жизни, быть может, самобытнейшая черта современности, наименее сопоставимая с прошлым. Прежде вевропейской истории чернь никогда не заблуждалась насчет собственных " идей" касательно чего бы то ни было. Она наследовала верования, обычаи, житейскийопыт, умственные навыки, пословицы и поговорки, но не присваивала себеумозрительных суждений, например о политике или искусстве, и не определяла, что они такое и чем должны стать. Она одобряла или осуждала то, чтозадумывал и осуществлял политик, поддерживала или лишала его поддержки, нодействия ее сводились к отклику, сочувственному или наоборот, на творческуюволю другого. Никогда ей не взбредало в голову ни противопоставлять " идеям" политика свои, ни даже судить их, опираясь на некий свод " идей", признанныхсвоими. Так же обстояло с искусством и другими областями общественной жизни.Врожденное сознание своей узости, неподготовленности к теоретизированию[*Этоне подмена понятий: выносить суждение означает теоретизировать] воздвигалоглухую стену. Отсюда само собой следовало, что плебей не решался дажеотдаленно участвовать почти ни в какой общественной жизни, по большей частивсегда концептуальной. Сегодня, напротив, у среднего человека самые неукоснительныепредставления обо всем, что творится и должно твориться во вселенной.Поэтому он разучился слушать. Зачем, если все ответы он находит в самомсебе? Нет никакого смысла выслушивать, и, напротив, куда естественнеесудить, решать, изрекать приговор. Не осталось такой общественной проблемы, куда бы он не встревал, повсюду оставаясь глухим и слепым и всюду навязываясвои " взгляды". Но разве это не достижение? Разве не величайший прогресс то, что массыобзавелись идеями, то есть культурой? Никоим образом. Потому что идеимассового человека таковыми не являются и культурой он не обзавелся. Идея -это шах истине. Кто жаждет идей, должен прежде их домогаться истины ипринимать те правила игры, которых она требует. Бессмысленно говорить обидеях и взглядах, не признавая системы, в которой они выверяются, сводаправил, к которым можно апеллировать в споре. Эти правила - основы культуры.Не важно, какие именно. Важно, что культуры нет, если нет устоев, на которыеможно опереться. Культуры нет, если нет основ законности, к которым можноприбегнуть. Культуры нет, если к любым, даже крайним взглядам нет уважения, на которое можно рассчитывать в полемике[*Кто в споре не доискивается правдыи не стремится быть правдивым, тот интеллектуально варвар. В сущности, так иобстоит с массовым человеком, когда он говорит, вещает или пишет]. Культурынет, если экономические связи не руководствуются торговым правом, способнымих защитить. Культуры нет, если эстетические споры не ставят целью оправдатьискусство. Если всего этого нет, то нет и культуры, а есть в самом прямом и точномсмысле слова варварство. Именно его, не будем обманываться, и утверждает вЕвропе растущее вторжение масс. Путник, попадая в варварский край, знает, что не найдет там законов, к которым мог бы воззвать. Не существуетсобственно варварских порядков. У варваров их попросту нет и взывать не кчему. Мерой культуры служит четкость установлений. При малой разработанностиони упорядочивают лишь grosso modo[6], и чем отделаннее они, тем подробнеевыверяют любой вид деятельности[*Скудость испанской интеллектуальнойкультуры не в большей или меньшей нехватке знаний, а в той привычнойбесшабашности, с какой говорят и пишут, не слишком заботливо сверяясь систиной. Словом, беда не в большей или меньшей неистинности - истина не внашей власти - а в большей или меньшей недобросовестности, которая мешаетвыполнять несложные и необходимые для истины условия. В нас неискореним тотдеревенский попик, что победно громит манихеев, так и не позаботясь уяснить, о чем же они, собственно, толкуют]. Всеми признано, что в Европе с некоторых пор творятся диковинные вещи.В качестве примера назову две - синдикализм[7] и фашизм. И диковинность ихотнюдь не в новизне. Страсть к обновлению в европейцах настольконеистребима, что сделала их историю самой беспокойной в мире. Следовательно, удивляет в упомянутых политических течениях не то, что в них нового, а знаккачества этой новизны, доселе невиданный. Под маркой синдикализма и фашизмавпервые возникает в Европе тип человека, который не желает ни признавать, нидоказывать правоту, а намерен просто-напросто навязать свою волю. Вот чтовнове - право не быть правым, право произвола. Я считаю это самым нагляднымпроявлением новой жизнедеятельности масс, исполненных решимости управлятьобществом при полной к тому неспособности. Политическая позиция предельногрубо и неприкрыто выявляет новый душевный склад, но коренится она винтеллектуальном герметизме. Массовый человек обнаруживает в себе ряд" представлений", но лишен самой способности " представлять". И даже неподозревает, каков он, тот хрупкий мир, в котором живут идеи. Он хочетвысказаться, но отвергает условия и предпосылки любого высказывания. И витоге его " идеи" - не что иное, как словесные аппетиты, наподобие жестокихромансов. Выдвигать идею означает верить, что она разумна и справедлива, а темсамым верить в разум и справедливость, в мир умопостигаемых истин. Суждениеи есть обращение к этой инстанции, признание ее, подчинение ее законам иприговорам, а значит, и убеждение, что лучшая форма сосуществования -диалог, где столкновение доводов выверяет правоту наших идей. Но массовыйчеловек, втянутый в обсуждение, теряется, инстинктивно противится этойвысшей инстанции и необходимости уважать то, что выходит за его пределы.Отсюда и последний европейский клич: " Хватит дискуссий! " - и ненависть клюбому сосуществованию, по своей природе объективно упорядоченному, отразговора до парламента, не говоря о науке. Иными словами, отказ отсосуществования культурного, то есть упорядоченного, и откат к варварскому.Душевный герметизм, толкающий массу, как уже говорилось, вторгаться во всесферы общественной жизни, неизбежно оставляет ей единственный путь длявторжения - прямое действие. Обращаясь к истокам нашего века, когда-нибудь отметят, что первые нотыего сквозной мелодии прозвучали на рубеже столетий среди тех французскихсиндикалистов и роялистов, что придумали термин " прямое действие" вкупе сего содержанием. Человек постоянно прибегал к насилию. Оставим в сторонепросто преступления. Но ведь нередко к насилию прибегают, исчерпав всесредства в надежде образумить, отстоять то, что кажется справедливым.Печально, конечно, что жизнь раз за разом вынуждает человека к такомунасилию, но бесспорно также, что оно - дань разуму и справедливости. Ведь исамо это насилие не что иное, как ожесточенный разум. И сила действительнолишь его последний довод. Есть обыкновение произносить ultima ratio[8]иронически - обыкновение довольно глупое, поскольку смысл этого выражения взаведомом подчинении силы разумным нормам. Цивилизация и есть опыт обузданиясилы, сведение ее роли к ultima ratio. Слишком хорошо мы видим это теперь, когда " прямое действие" опрокидывает порядок вещей и утверждает силу какprima ratio[9], а в действительности - как единственный довод. Это онастановится законом, который намерен упразднить остальные и впрямую диктоватьсвою волю. Это Charta Magnus[10] одичания. Нелишне вспомнить, что масса, когда бы и из каких бы побуждений нивторгалась она в общественную жизнь, всегда прибегала к " прямому действию".Видимо, это ее природный способ действовать. И самое веское подтверждениемоей мысли - тот очевидный факт, что теперь, когда диктат массы изэпизодического и случайного сделался повседневным, " прямое действие" сталоузаконенным. Все человеческие связи подчинились этому новому порядку, упразднившему" непрямые" формы сосуществования. В человеческом общении упраздняется" воспитанность". Словесность как " прямое действие" обращается в ругань.Сексуальные отношения сводят на нет свою многогранность. Грани, нормы, этикет, законы писаные и неписаные, право, справедливость! Откуда они, зачем такая усложненность? Все это сфокусированов слове " цивилизация", корень которого - civis, гражданин, то естьгорожанин, - указывает на происхождение смысла. И смысл этого всего -сделать возможным город, сообщество, сосуществование. Поэтому, есливглядеться в перечисленные мной средства цивилизации, суть окажется одна.Все они в итоге предполагают глубокое и сознательное желание каждогосчитаться с остальными. Цивилизация - это прежде всего воля ксосуществованию. Дичают по мере того, как перестают считаться друг с другом.Одичание - процесс разобщения. И действительно, периоды варварства, все доединого, - это время распада, кишение крохотных сообществ, разъединенных ивраждующих. Высшая политическая воля к сосуществованию воплощена в демократии. Этопервообраз " непрямого действия", доведший до предела стремление считаться сближним. Либерализм - правовая основа, согласно которой Власть, какой бывсесильной она ни была, ограничивает себя и стремится, даже в ущерб себе, сохранить в государственном монолите пустоты для выживания тех, кто думает ичувствует наперекор ей, то есть наперекор силе, наперекор большинству.Либерализм, и сегодня стоит об этом помнить, - предел великодушия: этоправо, которое большинство уступает меньшинству, и это самый благородныйклич, когда-либо прозвучавший на земле. Он возвестил о решимости мириться сврагом, и, мало того, врагом слабейшим. Трудно было ждать, что родчеловеческий решится на такой шаг, настолько красивый, настолькопарадоксальный, настолько тонкий, настолько акробатический, настольконеестественный. И потому нечего удивляться, что вскоре упомянутый род ощутилпротивоположную решимость. Дело оказалось слишком непростым и нелегким, чтобы утвердиться на земле. Уживаться с врагом! Управлять с оппозицией! Не кажется ли уженепонятной подобная покладистость? Ничто не отразило современность такбеспощадно, как то, что все меньше стран, где есть оппозиция. Повсюдуаморфная масса давит на государственную власть и подминает, топчет малейшиеоппозиционные ростки. Масса - кто бы подумал при виде ее однороднойскученности! - не желает уживаться ни с кем, кроме себя. Все, что не масса, она ненавидит смертно.
Данная страница нарушает авторские права?