Диалог в балладах: Катенин versus Жуковский

(Наука. Университет. 2002. Материалы Третьей научной конференции. - Новосибирск, 2002. - С. 135-138)

Спор между Жуковским и Катениным о национальном содержании жанра баллады в русской поэзии неоднократно был предметом исследования литературоведов. Вместе с тем эта крайне продуктивная в художественном плане дискуссия не рассматривалась до сих пор как единый диалог, в ходе которого репликами выступают отдельные произведения.

Считается, что непосредственным поводом для начала дискуссии послужила публикация в " Вестнике Европы" (1808, № 9) баллады Жуковского " Людмила" - вольного перевода баллады " Ленора" Г. Бюргера. Однако хронологически это не так. " Война" начинается лишь после публикации второго " переложения" той же баллады

Жуковским - " Светлана" появляется в том же " Вестнике Европы" в 1813 году (№ 1 и 2). Именно " Светлана" становится поводом для первой " реплики" Катенина - в № 13 " Сына Отечества" за 1815 год появляется его баллада " Наташа".

Предметом полемики пока является не столько баллада как литературный жанр, сколько тема. Участник Отечественной войны, Катенин не видит иной темы, достойной поэта, кроме подвига русского народа. Жуковский, также участвовавший в военных событиях, автор самого громкого поэтического произведения эпохи (" Певца во стане русских воинов"), с точки зрения Катенина, совершил шаг назад. Катенин поправляет его: вневременной, лишенной исторической актуальности " Светлане" он противопоставляет " Наташу", сюжетная канва которой привязана к героической современности: “ Именинница Наташа! В день твой, в день Бородина, За здоровье друга чаша Налита тобой вина. И о нем пируют гости; А его в тот час уж кости На ближайшем там селе Преданы родной земле”. [1, c. 81]

Страх героини Жуковского оказывается пустым сном. Героиня Катенина страха не испытывает; в этом отношении Катенин является нам гораздо более последовательным романтиком, нежели Жуковский, Наташа у него “… К жизни с милым умерла …”[1, c. 82], т. е. перешла в иную реальность, более возвышенную и более героическую, нежели та, в которой ее ждала бы измена погибшему возлюбленному.

" Наташа" еще не воспринимается как элемент принципиальной полемики даже самим ее автором. Следующий обмен репликами уже будет носить принципиальный характер. В " Вестнике Европы" (1814, № 3) Жуковский опубликует свой перевод " Ивиковых журавлей" Шиллера - Катенин уже откровенно противопоставит им своего " Убийцу" (" Сын Отечества", 1815, № 23). Эта вариация темы носит подчеркнуто " антишиллеровский" характер и откровенно направлена против Жуковского [2].

Высокой античной легенде о гибели поэта, в которой все действующие лица лишены характеров, которая откровенно литературна, противопоставляется подчеркнуто бытовая ситуация [3]: русское село, крестьянин, в основе состояния которого лежит совершенное когда-то преступление. Наказание катенинского убийцы приходит не вместе с криками журавлей, заставляющих его выдать себя - свое наказание он носит в самом себе в виде страха разоблачения. Отмщение за убитого Ивика случайно, его посылают боги (ведь журавли могут и не лететь мимо). Страх приходит к убийце каждую ночь, неизбежно, вместе с месяцем, заглядывающим в запотевшее оконное стекло. И разоблачение героя - в самом укладе крестьянской жизни: его в конце концов выдает жена.

Катенин сознательно призывает Жуковского искать истоки поэтического творчества в национальной истории, культуре, народном творчестве. Ему не хватает " русскости" в романтизме Жуковского. И его следующая реплика - " Леший" (" Сын Отечества", 1815, № 47) - полностью основана на русском фольклоре. При этом сюжет баллады " Леший" мог быть позаимствован из любого национального фольклора: сказка о детях, попавших в плен к людоеду или ведьме, есть и у Шарля Перро (" Мальчик-с-пальчик"), и у братьев Гримм (" Гензель и Гретель"). В данном случае Катенина волнует не столько сюжет, сколько возможность олитературить фольклорные формулы и спародировать многие формулы сугубо литературные. Среди них - и формула Жуковского; мать похищенного Лешим мальчика “… Ищет сына по лесам. Здесь не найдет; дай ей боже С ним увидеться хоть там ” [4, c. 91]

Финальные строки баллады - откровенный вызов Жуковскому, для которого противопоставление " здесь" и " там" - один из основополагающих поэтических элементов [5].

Теперь право на реплику принадлежит Жуковскому. Такой репликой, по нашему мнению, становится " Лесной царь" (1818, " Fur wenige", ч. 4). Сюжет стихотворения Гете неожиданно коррелирует с балладой Катенина. Но " низкому", литературно необработанному фольклорному началу у Катенина Жуковский противопоставляет поэтически упорядоченный мир бесспорного классика; многословному нагнетанию ужаса - тщательно продуманную ритмическую организацию баллады. Если в " Убийце" превосходство Катенина - психолога по сравнению с автором " Ивиковых журавлей" было бесспорно, то в " Лесном царе" Жуковского настолько же очевидным становится его первенство.

" Леший" строится на сочетании фольклорных клише: старая мать, непослушный ребенок, сгущающаяся в лесу тьма. Ни один из персонажей Катенина (может быть, за исключением Лешего, показанного в виде злобно улыбающегося старичка) не обладает собственной психологией. Не то - у Жуковского. Как катенинского Убийцу выдает его собственный страх, так и мальчика в " Лесном царе" убивает его собственный страх [6]. Конфликт " Лесного царя" - противопоставление страха, который постепенно губит ребенка, и непонимание происходящего его отцом, двух разных видений мира. Это более сложная ситуация, нежели у Катенина, где мать и сын видят мир одинаково (леший для них обоих, в конце концов, - равная реальность).

Именно между " Лешим" и " Лесным царем" опубликована та баллада Катенина, которая традиционно рассматривается как " яблоко раздора" - " Ольга (Из Бюргера)" (1816, " Вестник Европы" № 9, " Сын Отечества" № 24). Поскольку Жуковский не отвечает публично на брошенный ему вызов, все, что может стать предметом поэтической полемики, в " Ольге" концентрируется предельно. Начиная от подзаголовка " Из Бюргера" - " Ленора" Г. Бюргера была переведена Жуковским еще в 1808 г. - и заканчивая общей стилистикой баллады. Именно в этот момент полемика, инициированная Катениным, перестает быть частным поэтическим спором двух поэтов и превращается в общелитературную дискуссию о судьбе жанра баллады и о том, насколько романтическое направление может быть усвоено русской литературой.

Прежде всего, потому, что Катенин впервые распространяет свои поэтические возражения до масштабов всей культурной традиции, к которой принадлежит Жуковский.

Характерны приемы, к которым прибегают обе дискутирующие стороны.

Если Н.И. Гнедич, первым публично " вступившийся" за Жуковского, акцентирует внимание читателей на " нелитературности" отдельных выражений и образов в балладах Катенина, следует учитывать, что он выступает от имени авторитетной литературной школы, и посланные им " знаки" воспринимаются почитателями этой школы вполне адекватно. Катенин собственной школы не имеет; авторитет А.С. Шишкова и прочих " славенофилов" не может быть призван им на помощь хотя бы потому, что он не отрицает самого жанра баллады как достойного внимания - с этой точки зрения, абсолютно прав В.К. Кюхельбекер, когда он в 1824 г. причислит Катенина к " романтикам" из " славянского" лагеря [8]. Поэтому один из основных приемов, к которым прибегают оппоненты Катенина, - приписывание опубликованных в его защиту статей ему самому. Фактически это позволяет им дезавуировать аргументы Катенина как не заслуживающие внимания и не находящие поддержки в читательской аудитории.

В частности, таким образом удается помешать публикации второй части известной статьи Н.И. Бахтина, которая действительно была инспирирована самим Катениным.

Ответом Жуковского стала публикация в 1831 году еще одного перевода бюргеровой баллады - уже максимально (насколько это в принципе было возможно для Жуковского в этот период) приближенной к оригиналу и даже в названии ориентированного на первоисточник -- " Ленора". Очевидно, что Жуковский учел многие возражения, высказанные как самим Катениным (опосредованно, через поэтический текст), так и защищавшими позицию Катенина Грибоедовым и Бахтиным. Лексика карамзинистских кружков и салонов (" ранний ветерок", особенно раздражавший в " замогильной" балладе Грибоедова [9]) уступили место стилистически более нейтральной; если Жуковский и не прибегает к резким катенинским выражениям (" сволочь" и т.д.), то, во всяком случае, общую атмосферу смертельного ужаса он все-таки старается воссоздать. Таким образом, полемика, начатая Катениным в 1814 - 1815 гг., завершилась спустя 16 лет. В следующем, 1832 году, выйдет и единственный прижизненный поэтический сборник Катенина, в котором почетное место займет " Ольга".

Показательно также, что за это время современники успели забыть, с чего началась и как именно развивалась полемика. Даже такой внимательный читатель, как Пушкин, спутает хронологию в своей рецензии на " Сочинения и переводы в стихах Павла Катенина": " После " Ольги" явился " Убийца", лучшая, может быть, из баллад Катенина." Это свидетельствует, что в сознании современной читательской аудитории полемика между Катениным и Жуковским в принципе свелась к дискуссии вокруг конкретного перевода баллады Бюргера, хотя по изначальному замыслу Катенина она носила гораздо более общий характер.