Третий период 6 страница

Она вскочила со стремительностью молодой женщины, бросилась к окну, выждала, пока священник поравнялся с ней, и торжественно поклонилась. Священник церемонно поднял шляпу и прошел мимо. Миссис Катерик опустилась на стул и посмотрела на меня с мрачным злорадством.

— Вот! — сказала она. — Что вы теперь думаете о женщине с погибшей репутацией? Как выглядят теперь ваши расчеты?

Необычный путь, избранный ею в борьбе за самоутверждение, удивительное фактическое доказательство восстановленной ее репутации, которое она только что мне представила, так меня ошеломили, что я слушал ее в немом изумлении. Однако это не помешало мне предпринять новую попытку застичь ее врасплох. Если б я сумел вывести ее из равновесия, в припадке гнева она могла проговориться и дать мне ключ к разгадке.

— Как выглядят теперь ваши расчеты? — повторила она.

— Так же, как они выглядели, когда я вошел, — отвечал я. — Я не сомневаюсь в прочности положения, которое вы завоевали в этом городе, и не собираюсь подрывать его, даже если б мог. Я приехал к вам, убежденный, что сэр Персиваль, насколько мне известно, — ваш враг так же, как и мой. Если мне есть за что ненавидеть сэра Персиваля, вам тоже есть за что его ненавидеть. Можете отрицать это сколько хотите, можете не доверять мне сколько вам угодно, можете гневаться на меня, но из всех женщин в Англии вы, если только у вас есть самолюбие, — вы именно та женщина, которая должна была бы помочь мне уничтожить этого человека.

— Уничтожайте его сами, — сказала она. — Потом возвращайтесь. Тогда посмотрим.

Она проговорила эти слова тоном, каким раньше еще не разговаривала, — отрывисто, яростно, мстительно. Я потревожил гнездо многолетней змеиной ненависти, но только на миг. Как притаившееся пресмыкающееся, эта ненависть вдруг проявилась, когда миссис Катерик жадно подалась вперед ко мне. Как притаившееся пресмыкающееся, эта ненависть спряталась, когда она мгновенно выпрямилась опять на своем стуле.

— Вы мне не доверяете? — сказал я.

— Нет.

— Вы боитесь?

— Разве это на меня похоже?

— Вы боитесь сэра Персиваля Глайда?

— Кто, я?!

Ее лицо загорелось, руки ее снова зашевелились на коленях. Я настойчиво продолжал, не давая ей ни минуты для передышки.

— Сэр Персиваль занимает высокое положение в обществе, — сказал я. — Неудивительно, если вы его боитесь. Сэр Персиваль — влиятельный человек, баронет, владелец прекрасного поместья, потомок знатной семьи…

Она несказанно изумила меня взрывом хохота.

— Да, — повторила она с горчайшим, неописуемым презрением. — Баронет, владелец прекрасного поместья, потомок знатной семьи! Да, конечно! Знатной семьи — особенно по материнской линии…

Мне было некогда раздумывать над словами, которые вырвались у нее, но я почувствовал, что, как только я буду за порогом ее дома, над ними стоит призадуматься.

— Я здесь не для того, чтобы рассуждать с вами о его семейных делах, — сказал я, — я ничего не знаю о матери сэра Персиваля…

— И так же мало знаете о самом сэре Персивале! — резко перебила она.

— Советую вам не быть слишком уверенной в этом, — возразил я. — Я знаю о нем довольно много, а подозреваю еще больше.

— Что вы подозреваете?

— Я вам скажу, чего я не подозреваю. Я не подозреваю, что он отец Анны.

Она вскочила на ноги и бросилась ко мне, как фурия.

— Как вы смеете говорить со мной об отце Анны? Как вы смеете говорить, кто был ее отцом, а кто не был! — выкрикнула она с исказившимся лицом и прерывающимся от ярости голосом.

— Тайная связь между вами и сэром Персивалем не в этом, — настаивал я. — Тайна, которая омрачает его жизнь, родилась не с рождением вашей дочери и не умерла с ее смертью.

Она отступила на шаг.

— Вон! — сказала она и властно указала на дверь.

— Ни в вашем, ни в его сердце не было и мысли о ребенке, — продолжал я, решив припереть ее к стене и выбить почву из-под ее ног. — Между вами не было никакой любовной связи, когда вы отваживались на тайные свидания с ним. Дело заключалось совсем не в этом, когда ваш муж застал вас вместе в ризнице старой церкви.

При этих словах ее рука упала, гневный румянец, покрывавший ее лицо, мгновенно сменился тусклой бледностью. Я увидел, как что-то молниеносно промелькнуло в ней, я увидел, как эта черствая, непреклонная, бесстрашная женщина содрогнулась от ужаса, несмотря на все свое самообладание, когда я произнес «в ризнице старой церкви»…

С минуту или больше мы стояли, молча глядя друг на друга. Я заговорил первый.

— Вы все еще отказываетесь довериться мне? — спросил я.

Лицо ее оставалось бледным, но голос уже окреп. Она ответила мне с прежним вызывающим хладнокровием.

— Да, отказываюсь, — сказала она.

— Вы по-прежнему хотите, чтоб я ушел?

— Да. Идите — и никогда больше не возвращайтесь.

Я подошел к двери, подождал с минуту и обернулся, чтобы снова взглянуть на нее.

— Может быть, у меня будут неожиданные для вас вести о сэре Персивале, — сказал я, — в таком случае я вернусь.

— Для меня не может быть неожиданных вестей о сэре Персивале, кроме…

Она остановилась, бледное лицо ее потемнело, и бесшумной, крадущейся походкой она вернулась к своему стулу.

— …кроме вести об его смерти, — сказала она, усаживаясь снова, с еле заметной злобной усмешкой. В глубине ее глаз вспыхнула и тут же погасла ненависть.

Когда я открыл двери, чтобы уйти, она бросила на меня быстрый взгляд. Губы ее раздвинулись в жестокую улыбку — она оглядела меня с головы до ног со странным затаенным интересом, и нетерпеливое ожидание отразилось на мрачном ее лице. Не рассчитывала ли она в глубине своего сердца на мою молодость и силу, на мои оскорбленные чувства и недостаточное самообладание? Не взвешивала ли она в уме, к чему все это приведет, если я и сэр Персиваль когда-нибудь встретимся? Уверенность, что она именно так и думает, заставила меня немедленно уйти. Я даже не смог попрощаться с нею. Мы молча расстались.

Когда я открывал входную дверь, я увидел того же священника, он шел обратно той же дорогой. Я подождал на ступеньках, чтобы дать ему пройти, и обернулся на окна гостиной.

В глубокой тишине сквера миссис Катерик услышала приближающиеся шаги и подскочила к окну, чтобы увидеть священника. Сила страстей, которые я разбудил в ее сердце, не могла ослабить ее отчаянную решимость не выпускать из рук единственного доказательства общественного признания, с таким трудом давшегося ей путем многолетних, неослабевающих стараний. Не прошло и минуты, как мы расстались, но она снова стояла у окна, стояла именно так, чтобы священник увидел ее и поклонился ей вторично. Он приподнял свою шляпу. Я увидел, как черствое, зловещее лицо за окном смягчилось и озарилось удовлетворенной, гордой улыбкой, я увидел, как голова в мрачном черном чепце церемонно поклонилась в ответ. Священник поздоровался с ней на моих глазах в один и тот же день дважды!

IX

Уходя, я чувствовал, что миссис Катерик помогла мне, сама того не желая. Не успел я завернуть за угол, как мое внимание привлек звук захлопнувшейся двери.

Оглянувшись, я увидел невысокого человека в черном костюме на ступенях дома, соседнего с домом миссис Катерик. Человек этот не раздумывал, в каком направлении ему идти. Он быстро направился в мою сторону. Я узнал в нем того «конторского клерка», который опередил меня в Блекуотер-Парке и пытался завязать со мной ссору, когда я спросил его, можно ли осмотреть усадьбу.

Я подождал, предполагая, что он подойдет и заговорит со мной. К моему удивлению, он быстро прошел мимо меня, не говоря ни слова и даже не посмотрев в мою сторону. Это было прямо противоположно тому образу действий, которого я от него ожидал. Из любопытства, вернее из подозрительности, я решил, со своей стороны, не терять его из виду и выяснить, куда он так спешит. Не заботясь о том, видит он меня или нет, я шел за ним. Он ни разу не оглянулся и торопливо шел по улице по направлению к станции.

Поезд должен был вот-вот отойти, два или три запоздавших пассажира толклись у окошка кассы. Я присоединился к ним и отчетливо услышал, как клерк попросил билет до Блекуотер-Парка. Я не ушел с вокзала, пока не убедился, что он действительно уехал в этом направлении.

Для всего, что я видел и слышал, напрашивалось только одно объяснение. Бесспорно, этот человек вышел из дома, примыкавшего к дому, где жила миссис Катерик. Очевидно, по распоряжению сэра Персиваля он снял там комнату в ожидании, что мои расследования приведут меня рано или поздно к миссис Катерик. Он, несомненно, видел мой приход и уход и поспешил с первым же поездом в Блекуотер-Парк, куда, естественно, должен был отправиться сэр Персиваль (очевидно, знавший о предпринятых мною шагах), чтобы быть на месте, если я вернусь в Хемпшир.

Похоже было на то, что не пройдет и нескольких дней, как мы неизбежно встретимся.

К каким бы результатам это ни привело, я решил идти прямо к намеченной цели, не сворачивая с дороги ни для сэра Персиваля, ни для кого другого. Тяжелая ответственность, лежавшая на моих плечах в Лондоне, — ответственность за малейший мой шаг, дабы это не привело к обнаружению убежища Лоры, — не существовала для меня в Хемпшире. Я мог разгуливать по Уэлмингаму в каком угодно направлении — последствия за несоблюдение необходимых предосторожностей падали на одного меня.

Зимний вечер уже спускался над городом, когда я уходил со станции. Не стоило продолжать мои розыски в незнакомом месте после наступления темноты. Я направился в ближайший отель, снял номер и заказал себе обед. Затем я написал Мэриан, что цел и невредим и полон надежд на успех. Уезжая, мы условились, что она будет писать мне в Уэлмингам до востребования (я рассчитывал получить ее первое письмо на следующее утро). Я просил ее написать мне вторично по тому же адресу. Если б мне пришлось уехать и ее письмо пришло в мое отсутствие, я мог оставить на почте распоряжение переслать его мне.

К концу вечера ресторан отеля совсем опустел. Я мог теперь поразмыслить над тем, чего я достиг сегодня, совершенно беспрепятственно, как если б я был у себя дома. Перед сном я внимательно продумал все сказанное мне миссис Катерик во время нашего необыкновенного свидания и проверил те поспешные выводы, к которым пришел в течение дня.

Ризница приходской церкви в Старом Уэлмингаме была исходной точкой, от которой мои мысли начали возвращаться назад, памятуя, что говорила миссис Катерик и как она вела себя при этом.

Когда миссис Клеменс в разговоре со мной впервые упомянула о ризнице приходской церкви, я счел ее самым неподходящим и неожиданным местом из всех, которые сэр Персиваль мог выбрать для любовных свиданий с женой церковного причетника. Под этим впечатлением, а вовсе не по какой-либо другой причине я упомянул о ризнице в разговоре с миссис Катерик. Свидание в церкви было одной из тех мелких подробностей всей этой истории, которые были мне не совсем понятны. Я был готов к тому, что она смутится или рассердится, но совершенно не ожидал, что при упоминании о ризнице она придет в такой ужас.

Я давно связывал тайну сэра Персиваля с сокрытием какого-то серьезного преступления, о котором знала миссис Катерик, но дальше этого мои предположения не шли. Ужас этой женщины был прямо или косвенно связан с ризницей старой приходской церкви и убеждал меня, что она была больше чем просто свидетельницей преступления, — она несомненно была соучастницей сэра Персиваля.

В чем же состояло это преступление? Помимо всего, в нем было что-то, вызывавшее презрение миссис Катерик, иначе она не повторила бы мои слова относительно высокого общественного положения сэра Персиваля с такой явной пренебрежительной насмешкой. Преступление было опасным и постыдным. Она принимала в нем участие. Оно было связано с ризницей старой приходской церкви.

Тщательно рассмотрев еще одно обстоятельство, я пришел к дальнейшим выводам.

Миссис Катерик чувствовала нескрываемое презрение не только к сэру Персивалю, но и к его матери. Она со злобной иронией отозвалась о знатной семье, чьим потомком он был, особенно по материнской линии. Что это значило? Объяснений могло быть только два: или мать его была отнюдь не знатного происхождения, или на репутации его матери было какое-то позорящее ее пятно, о котором знали и сэр Персиваль и миссис Катерик. Я мог проверить первое предположение, просмотрев метрическую книгу, где был зарегистрирован брак его родителей, и таким образом выяснить девичью фамилию и происхождение его матери, тем самым подготовившись к дальнейшему расследованию.

С другой стороны, если бы правильным было второе предположение, — что за пятно могло быть на репутации матери сэра Персиваля? Припоминая рассказ Мэриан о родителях сэра Персиваля и об уединенном образе жизни, который, непонятно почему, они вели, я задал себе вопрос: может быть, мать сэра Персиваля не была замужем за его отцом? Это сомнение можно было легко устранить тоже путем проверки метрической книги. Но где найти эту книгу? Тут я решил, что мой прежний вывод был правильным — метрическую книгу надо было искать в ризнице приходской церкви Старого Уэлмингама.

Таковы были результаты моего свидания с миссис Катерик, таковы были различные соображения, неизменно ведущие только к одному выводу и подсказывавшие мне мои дальнейшие действия.

На следующее утро небо было хмурым и облачным, но дождя не было. Я оставил свой чемодан на хранение в отеле и, узнав, в каком направлении лежит Старый Уэлмингам, отправился в путь к старой церкви.

Мне пришлось сделать больше двух миль. Дорога медленно поднималась в гору.

На самой вершине стояла церковь — старинное, одряхлевшее от времени здание с тяжелыми подпорками по сторонам, с неуклюжей четырехугольной башней в центре. Ризница, такая же древняя и дряхлая, примыкала к церкви, но имела свой отдельный выход. Вокруг церкви сохранились следы старого поселка, в котором когда-то жила миссис Клеменс со своим мужем. Жители давно переехали в новый город. Некоторые дома были разобраны, от них остались одни стены. Другие дома, брошенные на произвол судьбы, совсем разрушились от времени, в некоторых до сих пор еще ютились обездоленные бедняки. Все вместе представляло собой довольно грустное зрелище, однако, несмотря ни на что, не столь гнетущее, как новый город, который я только что покинул. Вокруг лежал простор порыжевших полей, на которых приятно отдыхал глаз; деревья, хоть и облетевшие, разнообразили монотонность окружающего и помогали мысленно предвкушать лето и отдых под тенистой сенью ветвей.

Обойдя церковь, я прошел дальше мимо покинутых домов в поисках кого-нибудь, кто мог бы направить меня к причетнику, и увидел двух мужчин, выскочивших из-за угла навстречу мне. Самого высокого из них — крепкого, мускулистого человека в костюме лесника — я никогда раньше не видел. Другой был одним из тех, кто следил за мной в Лондоне, когда я ходил в контору мистера Кирла. Я тогда же постарался запомнить его лицо и теперь был уверен, что не ошибаюсь, — это был именно он.

Он и его спутник не делали попыток заговорить со мной, и оба держались на приличном расстоянии, но появление их по соседству с церковью говорило само за себя. Как я и предполагал, сэр Персиваль готовился к встрече со мной. Вчера вечером ему доложили о моем визите к миссис Катерик, и сегодня эти двое стояли на сторожевом посту в ожидании моего прихода в Старый Уэлмингам. Если мне были нужны дальнейшие доказательства того, что теперь мои расследования велись наконец в правильном направлении, присутствие здесь этих двух соглядатаев полностью подтверждало мои догадки.

Я удалялся от церкви, пока не дошел до одного из обитаемых домов. К дому примыкал небольшой огородик — в нем копался какой-то человек. Он показал мне жилище причетника. Это был коттедж, стоявший в отдалении от других домов, на окраине заброшенного местечка. Причетник был дома. Он как раз собирался идти в церковь. Это был бодрый, добродушный, разговорчивый старик, не замедливший сообщить мне, что весьма пренебрежительно относится к деревне, в которой живет, чувствуя свое превосходство над соседями в силу того, что однажды имел счастье побывать в Лондоне.

— Очень хорошо, что вы так рано пришли, сэр, — сказал старый причетник, когда я упомянул о цели моего прихода. — Еще десять минут, и меня бы здесь не было. Дела прихода, сэр! Много дел, много суетни, весь день на ногах! А возраст мой уже не маленький. Но, да благословит вас господь бог, я еще крепок на ноги! Лишь бы человека ноги держали, а тогда он может еще работать. Вы ведь тоже так считаете, правда, сэр?

С этими словами он снял ключи, висевшие на гвозде у камина, и запер за нами дверь своего коттеджа.

— Нет у меня никого, кто присмотрел бы за домом да за хозяйством, сэр, — весело сказал старый причетник, очевидно радуясь полному освобождению от всех домашних обуз и хлопот. — Жена моя лежит вон там, на кладбище, дети все переженились. Злополучное местечко, не так ли, сэр? Но приход большой. Не каждый сумел бы справиться, как я, со всеми делами! Вот что значит образование, оно перепало и на мою долю, и даже в большей мере, чем это было необходимо. Я ведь говорю правильным, королевским английским языком (да здравствует наша королева!), а этого здесь никто не может. Вы, конечно, лондонец, сэр? Я был в Лондоне лет двадцать пять тому назад. Что новенького произошло там за это время, сэр?

Болтая таким образом, он довел меня до церкви. Я осмотрелся, не видно ли где моих шпионов, но их не было. Вероятно, после того как они проследили за моим визитом к причетнику, они спрятались, чтобы я не мог увидеть их, и беспрепятственно наблюдали за мной.

Дверь ризницы из старого мореного дуба была оббита крупными гвоздями. Причетник вложил свой огромный, увесистый ключ в замочную скважину с видом человека, знающего наперед, с какими трудностями ему придется встретиться, и не знающего, сумеет ли он их преодолеть.

— Мне придется провести вас в церковь отсюда, сэр, — сказал он. — Дверь между церковью и ризницей заперта на засов со стороны ризницы, а то мы могли бы войти через церковные двери. Отвратительный замок, сэр! А ключ! Огромный, как ключ от тюремных дверей. С ним очень трудно справиться. Его давно пора бы сменить. Сотни раз говорил я об этом церковному старосте — он все твердит: я займусь этим, — и ни с места. Да, захолустный уголок, сэр. Не похож на Лондон, правда, сэр? О господи, мы здесь погружены в спячку! Мы отстали от жизни!

Поворачивая ключ то так, то этак, он наконец заставил замок податься, — массивная дверь застонала, загремела и открылась.

Ризница была гораздо просторнее, чем это можно было предположить снаружи. Полутемная, заплесневелая, унылая, старая комната с низким, проложенным дубовыми балками потолком. По стенам ризницы стояли огромные деревянные шкафы, источенные червями, ветхие от времени. В одном из этих шкафов висело на гвоздях несколько стихарей, оттопыриваясь снизу, — у них был неблагочестивый вид каких-то пыльных драпировок. Под ними на полу стояли три ящика, наполовину прикрытые крышками: солома вылезала во все стороны из их щелей и трещин. В углу лежали в беспорядке груды каких-то бумаг, некоторые из них большие, свернутые, как архитектурные планы, другие — нанизанные друг на друга, как счета или документы. Когда-то комнату освещало небольшое оконце в стене, но его заложили кирпичами и сделали оконное отверстие в потолке. Воздух в комнате был спертый, пахло плесенью, да к тому же дверь, ведущая отсюда в церковь, была наглухо заперта. Эта тяжелая дубовая дверь была закрыта на два огромных засова вверху и внизу.

— Тут могло бы быть больше порядка, сэр, правда? — сказал веселый причетник. — Но что поделаешь, когда находишься в таком заброшенном, богом забытом местечке. Вот взгляните на эти ящики. С год или около того они были готовы к отправке в Лондон, да так и остались здесь, только ризницу загромождают. Тут они и останутся, пока совсем не развалятся. Я скажу, сэр, как уже говорил: это вам не Лондон! Мы пребываем в спячке! Да! Мы все отстали от жизни!

— А что в этих ящиках? — спросил я.

— Куски деревянной резьбы от кафедры священника, панели от алтаря и скульптуры с органных хоров. Двенадцать апостолов в дереве, у всех у них отбиты носы. Они поломались, их черви источили, они крошатся, рассыпаются в пыль. Ломкие, как глина, сэр, и старые, как эта церковь, если не старше.

— А зачем их хотели отправить в Лондон? Для реставрации?

— Вот именно, сэр, для починки, а те, что уже нельзя починить, — для копии в новом дереве. Но, помилуй бог, на это не хватило средств, вот они и валяются тут, пока денег не соберут, а собирать-то не с кого. С год назад, сэр, шесть джентльменов отобедали в честь этой будущей починки в гостинице в новом городе. Они говорили речи, провозглашали тосты, принимали резолюции, подписывались — и напечатали тысячу объявлений. Такие красивые объявления, сэр, разукрашенные готическими буквами и напечатанные красной краской. В объявлениях говорилось, что позорно не ремонтировать церковь и не чинить знаменитые, старинные деревянные скульптуры. Вон они лежат и будут лежать до скончания веков вместе с планами архитектора, сметой и другими бумагами. Дело чуть до драки не дошло, но с места не сдвинулось. Небольшие пожертвования поступали сначала, но что поделаешь! Это ведь не Лондон, сэр! Денег хватило, только чтобы запаковать деревянные обломки и заплатить за объявления — и все. Так они тут и валяются, как я вам уже сказал. Некуда их девать — никому в новом городе до нас дела нет, мы в захолустье, мы всеми позабыты, сэр. В ризнице страшный беспорядок, а откуда ждать помощи? Вот что хотел бы я знать!

Мне не терпелось просмотреть метрическую книгу, и я не стал поощрять старика к дальнейшему разглагольствованию. Я согласился с ним, что помощи ждать неоткуда и привести ризницу в порядок невозможно, а затем предложил не откладывать в долгий ящик намеченные нами дела.

— Да, да. Итак, примемся за метрические книги, — сказал причетник, вынимая из кармана небольшую связку ключей. — За какие, приблизительно, годы, сэр?

Когда мы с Мэриан впервые говорили о помолвке Лоры, она упомянула о возрасте сэра Персиваля — ему было сорок пять лет. Сделав соответствующий расчет и помня, что с того времени, когда я получил эти сведения, прошло больше года, — я пришел к заключению, что он родился в 1804 году, и в метрической книге надо искать приблизительно эту дату.

— Я хочу начать с 1804 года, — сказал я.

— А затем, сэр? — спросил причетник. — Назад с этого года или вперед, к нашему времени?

— Назад, начиная с 1804 года.

Он отворил один из шкафов, тот самый, где висели стихари, и вынул огромную книгу в лоснящемся от старости переплете из коричневой кожи. Меня поразило, как открыто и доступно для каждого хранились метрические книги. Двери шкафа почти развалились, такими они были ветхими, замок был небольшой и несложный, я мог бы легко открыть шкаф с помощью моей трости.

— Разве можно считать это надежным местом для хранения метрических книг? — осведомился я. — Книги представляют из себя чрезвычайно важные документы и должны были бы храниться под лучшим замком, в сейфе.

— Вот любопытно! — сказал причетник, захлопывая книгу и весело шлепая ладонью по переплету. — Те же самые слова говорил мой старый хозяин много лет назад, когда я был мальчишкой. «Почему книга (он говорил об этой самой книге), — почему она не хранится в сейфе?» Он повторял это тысячу раз. Он был стряпчим в те годы, сэр, и его выбрали в секретари прихода. Прекрасным человеком был старый джентльмен, сэр, и необычайно аккуратным. При жизни он хранил копию этой книги в Нолсбери и время от времени сверял ее с новыми записями в подлиннике. Вы не поверите, но в установленный день, раз в три месяца, он приезжал сюда верхом на своем старом белоснежном пони, чтобы собственноручно сверить копии. «Откуда я знаю, — говаривал он, — откуда я знаю, что книга в ризнице не будет похищена или уничтожена? Почему бы книгу не хранить в сейфе? Почему я не могу заставить других быть такими же аккуратными, как я? В один прекрасный день с метрической книгой в церкви что-нибудь случится, и тогда приход поймет, какую ценность представляет моя копия». После этого он обычно брал понюшку табаку и гордо оглядывался вокруг — ну, лорд, да и только! Таких, как он, теперь и не сыщешь. Не найдешь, пожалуй, и в Лондоне… За какой год вы сказали, сэр, тысяча восемьсот… который?

— Тысяча восемьсот четвертый, — отвечал я, мысленно решив не давать старику отвлекать меня разговорами, пока дело не будет сделано.

Причетник надел очки и, заботливо послюнявив пальцы, начал переворачивать страницы.

— Вот оно, сэр! — сказал он, снова весело шлепнув по книге. — Вот год, который вам нужен.

Не зная, в каком месяце родился сэр Персиваль, я начал просматривать записи с января месяца. Метрическая книга содержалась по-старомодному — записи производились от руки и разделялись между собой чертой, сделанной чернилами.

Я просмотрел январь 1804 года, ничего там не нашел и начал смотреть в обратном направлении. Декабрь 1803 года, ноябрь, октябрь — ничего.

Вот! В записях от сентября 1803 года я нашел регистрацию брака родителей сэра Персиваля.

Я внимательно рассматривал запись. Она помещалась в самом низу страницы и за недостатком места была очень сжатой.

Предыдущая брачная запись запомнилась мне в связи с тем, что имя жениха было Уолтер, как и мое. Последующая запись (за той, которая была мне нужна) запомнилась мне из-за курьезного факта: двое братьев сочетались браком в один и тот же день. Запись о браке сэра Феликса Глайда ничем не отличалась от других записей, — пожалуй, только тем, что была втиснута внизу страницы. О жене его говорилось в обычных терминах: «Сесилия Джейн Элстер из Парк-Вью-Коттеджа Нолсбери, единственная дочь покойного Патрика Элстера, эсквайра из Бата».

Я переписал эту запись в свою памятную книжку, чувствуя себя подавленным и не зная, что предпринять дальше. Тайна, которая до той минуты казалась почти в моих руках, снова была недосягаемой и непонятной.

Что дало мне посещение ризницы? Какие новые пути к разгадке тайны подсказывало оно мне? Ровно никаких. Что я узнал о запятнанной репутации матери сэра Персиваля? Ровно ничего! Факт, ставший мне известным из метрической книги, полностью обелял ее имя. Новые сомнения, новые препятствия, новые отсрочки вставали передо мной нескончаемой вереницей. Что мне следовало предпринять теперь? Оставалось разузнать как можно подробнее про «мисс Элстер из Нолсбери», чтобы выяснить, почему и за что миссис Катерик питала такое презрение к матери сэра Персиваля.

— Вы нашли, что искали, сэр? — спросил старик, когда я закрыл книгу.

— Да, — отвечал я, — но мне нужны еще кое-какие сведения. Наверно, церковный причетник, служивший в этой церкви в 1803 году, уже умер?

— Умер, сэр, года за три или четыре до того, как я начал служить здесь, а это было в 1827 году. Я получил это место, сэр, — продолжал мой разговорчивый знакомый, — когда причетник, служивший здесь до меня, бросил службу и уехал. Говорили, что это произошло из-за его жены, — будто бы он из-за нее бросил и дом и работу, а сама она до сих пор живет в новом городе. Я не знаю подробностей этой истории, знаю только, что заступил его место. Мистер Уансборо помог мне получить службу — сын моего старого хозяина, о котором я вам рассказывал. Он такой простой, добродушный джентльмен — любит охоту, держит охотничьих собак и тому подобное. Теперь он секретарь прихода вместо своего отца.

— Кажется, вы сказали, что ваш старый хозяин жил в Нолсбери? — спросил я, припоминая, как разговорчивый причетник угощал меня длинным рассказом об аккуратном старом джентльмене, перед тем как раскрыл метрическую книгу.

— Да, конечно, сэр, — отвечал причетник, — старый мистер Уансборо жил в Нолсбери, там же живет и молодой мистер Уансборо.

— Вы только что сказали, что он секретарь прихода, как был его отец. Я не очень хорошо представляю себе, что такое секретарь прихода.

— Неужели, сэр? А ведь вы из Лондона! В каждой приходской церкви есть секретарь прихода и причетник. Причетник — это человек вроде меня (я более образован, чем большинство из них, но не хвастаюсь этим). А секретарями прихода обычно назначают юристов, и, если надо вести какие-нибудь дела церковного прихода, обычно это делают они. Так же, как и в Лондоне. Каждый церковный приход имеет своего секретаря, и верьте мне — все они юристы.

— Молодой мистер Уансборо тоже?

— О, конечно, сэр! Он юрист — в Нолсбери, на Хай-стрит, — в старой конторе своего отца. Сколько раз я там бывал, сколько раз видел, как старый джентльмен трусил верхом на своем белом пони, гордо поглядывая направо и налево и раскланиваясь со всеми! О господи, он был очень популярен, он был бы популярен и в Лондоне.

— А как далеко отсюда до Нолсбери?

— Довольно далеко, сэр, — сказал причетник с преувеличенным представлением о расстояниях и о затруднительности передвижения с места на место, обычным для всех сельских жителей. — Около пяти миль, уверяю вас!

Сейчас было утро. Для прогулки в Нолсбери и обратно в Уэлмингам времени было достаточно. Никто лучше, чем местный стряпчий, не мог бы разъяснить мне, как обстояло дело с репутацией матери сэра Персиваля до ее замужества. Я вышел из ризницы с намерением отправиться в Нолсбери.

— Очень благодарен вам, сэр, — сказал причетник, когда я сунул ему в руку несколько монет. — Вы на самом деле собираетесь пройтись туда и обратно в Нолсбери? Ну, что ж! Вы еще крепки на ноги — это просто благословение божье, правда?.. Вот дорога, заблудиться вы не можете. Хотел бы я пойти с вами! Приятно было встретить в нашем захолустье джентльмена из Лондона, новости послушать. Пожелаю вам всего наилучшего, сэр, еще раз благодарю.