Глава 18. Я и организм

Говоря о развитии интеллекта, мы уже предположили, что существенную роль в развитии Я играет языковой процесс. Я имеет особую природу, отличающую его от физиологического организма как такового. Я - нечто развивающееся; оно не дано с самого начала, от рождения, а вырастает в процессе социального опыта и деятельности, т. е. развивается в данном индивиде как результат его связей с этим процессом в целом и с другими индивидами, в этот процесс вовлеченными. Интеллект, свойственный низшим формам животной жизни, равно как и значительная часть человеческого интеллекта, не содержит в себе Я. В наших привычных действиях - например, в нашем физическом перемещении в мире, которое просто есть и к которому мы приноровлены таким образом, что для этого не требуется никакого размышления, - присутствует некоторая доля чувственного опыта, такого, например, какой имеют люди, когда просыпаются, т. е. чистая данность (thereness) мира. Такого рода качества, окружающие нас, могут существовать в опыте, не имея при этом никакого отношения к Я. В таком случае, разумеется, необходимо провести различие между опытом, который имеет место непосредственно, и нашей организацией опыта, которая преобразует его в опыт Я. По размышлении человек говорит, что некоторый предмет имел место в его опыте, т. е. в опыте его Я. На определенном уровне усложнения мы неизменно тяготеем к организации всего опыта в опыт своего Я. Мы настолько близко отождествляем наши опытные переживания, особенно аффективные, со своим Я, что требуется какое-то время поразмыслить, чтобы осознать, что боль и удовольствие могут существовать, не будучи при этом переживаниями Я. Аналогичным образом мы обычно организуем и свои воспоминания, нанизывая их на нить своего Я. Если мы датируем какие-то вещи, мы всегда датируем их с точки зрения наших прошлых опытных переживаний. Часто у нас бывают воспоминания, которые нам не удается соотнести с конкретным временем и местом. Нашему взору неожиданно является картина, и мы никак не можем объяснить, когда точно имело место данное переживание. Мы совершенно отчетливо помним картину, но не можем ее куда-то с определенностью поместить, и до тех пор, пока мы не сможем найти ей место в своем прошлом опыте, у нас остается чувство неудовлетворенности. Тем не менее, при ближайшем рассмотрении, на мой взгляд, очевидно, что Я не обязательно вовлечено в жизнь организма и не включено в то, что мы именуем нашим чувственным опытом, т. е. опытом в окружающем нас мире, привычными реакциями на который мы располагаем.

Мы можем со всей определенностью провести различие между Я и телом. Тело может существовать и действовать вполне разумным образом без того, чтобы Я было включено в опыт. Я характеризуется тем, что является объектом для самого себя, и это качество отличает его от других объектов и от тела. Глаз, безусловно, может видеть ступню, но он не видит всего тела как целого. Мы не можем увидеть свою спину; при достаточной сноровке мы можем углядеть некоторые ее части, но не можем воспринять в опыте все свое тело в целом. Конечно, существуют такие опытные переживания, которые несколько смутны и с трудом поддаются локализации, однако телесные переживания организованы для нас вокруг нашего Я. Ступня и рука принадлежат Я. Мы можем видеть свои ступни, особенно если смотрим на них через перевернутый театральный бинокль, как посторонние вещи, которые нам трудно распознать как свои собственные. Части тела вполне отделимы от Я. Мы можем утратить какие-то части тела без сколь-нибудь серьезного ущерба для своего Я. Сама по себе способность воспринимать в опыте различные части тела не отличается от восприятия стола. Стол вызывает иные ощущения, нежели рука, когда одна рука ощущает другую, но это переживание чего-то, с чем мы определенно вступаем в контакт. Тело не воспринимает себя в опыте как целое в том смысле, в каком Я каким-то образом входит в опыт Я.

Мне хотелось бы подчеркнуть свойство Я быть объектом для самого себя. Это свойство отражается в самом слове “self”, которое является возвратным местоимением и указывает на нечто такое, что может быть как субъектом, так и объектом. Этот тип объекта существенно отличается от других объектов, и ранее он уже был выделен как сознающий, т. е. переживаемый в опыте самим собой и переживающий самого себя. Предполагалось, что сознание каким-то образом осуществляет эту способность быть объектом для самого себя. Давая бихевиористскую трактовку сознания, мы должны искать такой род опыта, в котором физический организм может становиться объектом для самого себя[2].

Когда некто бежит, удирая от преследователя, он полностью захвачен этим действием, и его опыт может быть настолько занят окружающими объектами, что он в это время вообще не осознает самого себя. Разумеется, для этого мы должны быть целиком и полностью поглощены чем-то, однако, на мой взгляд, мы можем распознать здесь такой род возможного опыта, в который Я не вовлекается. Быть может, нам удастся в какой-то мере пролить свет на эту ситуацию, упомянув те переживания, в которых при очень интенсивном действии в опыте индивида на фоне этого интенсивного действия появляются воспоминания и предвосхищения. Толстой, бывший боевым офицером, сообщает о картинах прошлого опыта, всплывавших у него в самый разгар интенсивного действия. Такие картины вспышками появляются в разуме человека также тогда, когда он тонет. В этих случаях имеет место контраст между опытом, без остатка включенным во внешнюю деятельность, в котором Я как объект не фигурирует, и деятельностью памяти и воображения, в которой Я является основным объектом. Следовательно, Я полностью отлично от организма, окруженного вещами и актами по отношению к вещам, в число которых входят и части его собственного тела. Эти последние могут быть объектами наряду со всеми иными объектами; они являются не более чем внешними объектами и не содержат в себе Я, которое было бы объектом для организма. Это, как мне кажется, часто упускают из виду. Именно этот факт делает столь ошибочными наши антропоморфические реконструкции животной жизни. Как может индивид выйти за пределы самого себя (в опыте) таким образом, чтобы стать объектом для самого себя? В этом состоит самая суть психологической проблемы самости, или само-сознания; и ее решение можно найти, если обратиться к процессу социального поведения или деятельности, в который включен данный человек, или индивид. Аппарат рассудка не был бы полным, если бы не вовлекал самого себя в сферу своего анализа опыта, т. е. если бы индивид не включал и самого себя в то же самое опытное поле, в которое включены другие индивидуальные Я, во взаимосвязи с которыми он действует в каждой конкретной социальной ситуации. Рассудок не может стать безличным, пока не примет объективную, неаффективную установку по отношению к самому себе; в противном случае мы имеем только сознание, но не само -сознание. Для рационального поведения, стало быть, необходимо, чтобы индивид принял объективную, безличную установку по отношению к себе, стал объектом для самого себя. Ибо индивидуальный организм несомненно является существенным и важным фактом, или составным элементом эмпирической ситуации, в которой он действует; и он не может действовать осмысленно, или рационально, без объективной оценки самого себя как такового.

Индивид переживает самого себя как такового в опыте не непосредственно, но лишь косвенным образом, с особых точек зрения других индивидуальных членов той социальной группы, к которой он принадлежит, или же с обобщенной точки зрения этой социальной группы в целом. Ибо он входит в свой собственный опыт как Я, или индивид, не прямо и непосредственно, не через становление субъектом для самого себя, но лишь постольку, поскольку он сначала становится объектом для самого себя таким же точно образом, каким являются для него объектами и входят в качестве объектов в его опыт другие индивиды; а объектом для самого себя он становится только посредством принятия установок других индивидов по отношению к нему в социальной среде, т. е. в том контексте опыта и поведения, в который как он, так и они включены.

Значение того, что мы именуем “коммуникацией”, заложено в том факте, что именно она обеспечивает ту форму поведения, в которой организм, или индивид, может стать для самого себя объектом. Это тот род коммуникации, который мы с вами обсуждали, - не в том смысле, в каком курица что-то кудахчет своим цыплятам, волк лает в сторону членов стаи или мычит корова, а коммуникация в смысле значащих символов, коммуникация, ориентированная не только на других, но также и на самого индивида. В той мере, в какой этот тип коммуникации является частью поведения, он по меньшей мере вводит Я. Разумеется, человек может слышать, не прислушиваясь, видеть вещи, не составляя их отчетливого образа, делать что-то, не сознавая на самом деле, что делает. Но там, где человек реагирует на то, что адресует другому, и где его собственная реакция становится частью его действования (conduct), там, где он не только слышит себя самого, но и реагирует на себя, разговаривает с собой и отвечает себе так, словно бы ему отвечал кто-то другой, мы имеем поведение, в котором индивиды становятся объектами для самих себя.

Такое Я, хотелось бы мне прежде всего сказать, не является физиологическим организмом. Физиологический организм существенно важен для него[3], но мы, по меньшей мере, способны помыслить Я и без него. Люди, верящие в бессмертие, духов или способность Я покидать тело, предполагают существование Я, совершенно отличного от тела. Насколько успешно можно придерживаться таких представлений - вопрос открытый, но мы и в самом деле разделяем Я и организм. Вполне можно сказать, что истоки Я как объекта, насколько мы можем увидеть, обнаруживаются в тех опытных переживаниях, которые приводят людей к представлению о “двойнике”. Первобытные люди полагают, что существует двойник, предположительно локализованный в диафрагме, который временно покидает тело во время сна и окончательно после смерти. Его можно выманить из тела своего врага и, возможно, убить. В младенческие годы он представлен воображаемыми товарищами по играм, которых придумывают себе дети и благодаря которым они начинают в процессе игры осуществлять контроль над своими опытными переживаниями.

Я как нечто, способное быть объектом для самого себя, представляет собой по существу социальную структуру и возникает в социальном опыте. После того, как Я уже возникло, оно в некотором смысле само обеспечивает себя социальными переживаниями, и мы можем, таким образом, представить абсолютно обособленное Я. Вместе с тем, невозможно представить, чтобы Я развилось вне социального опыта. Когда оно возникло, мы можем помыслить человека, который бы на протяжении всего остатка жизни пребывал в полном одиночестве, но, тем не менее, имел бы в лице самого себя компаньона и был способен мыслить и разговаривать с самим собой точно так же, как он общался с другими. Процесс, который я только что упомянул, т. е. процесс, в котором человек реагирует на свое Я так, как на него реагировал бы другой, участвует в собственном разговоре с другими, осознает, чтo говорит, и использует осознание того, чтo он говорит, для определения того, что он скажет дальше, - это процесс, всем нам хорошо известный. Мы постоянно сопровождаем свое обращение к другим людям пониманием того, чтo мы говорим, и используем это понимание в управлении своей развертывающейся речью. Говоря или делая что-то, мы определяем, чтo собираемся сказать или сделать дальше, и по ходу действия постоянно контролируем сам процесс. В разговоре жестами то, чтo мы говорим, вызывает определенную ответную реакцию в другом, которая, в свою очередь, изменяет наше собственное действие, вследствие чего мы отклоняемся от того, что начинали делать, под влиянием реакции другого. Разговор жестами - начало коммуникации. Индивид приходит к тому, что беседует жестами с самим собой. Он произносит что-то, и это вызывает определенный отклик в нем самом, побуждающий его изменять то, что он до этого собирался сказать. Он начинает говорить что-то - допустим, нечто неприятное, - но, начиная это говорить, осознает, что это жестоко. Воздействие, оказываемое на него самого тем, чтo он говорит, держит его под контролем; именно здесь происходит разговор индивида жестами с самим собой. Под значимой речью мы имеем в виду, что действие оказывает влияние на самого индивида, и это влияние, оказываемое его действием на него самого, является частью осмысленного ведения разговора с другими. Теперь мы, так сказать, отсечем социальную сторону и, отложив ее на некоторое время в сторону, рассмотрим человека, который разговаривает с самим собой так, как если бы он разговаривал с другим человеком[4].

Такой процесс абстрагирования не может продолжаться до бесконечности. Человек неизбежно ищет аудиторию, ему непременно нужно излить перед кем-то свою душу. В случае рефлективного интеллекта человек действует мысленно, причем таким образом, что это действие остается частью социального процесса. Мышление становится приготовлением к социальному действию. Сам процесс мышления, конечно же, есть не более чем продолжающийся во времени внутренний разговор, однако он представляет собой разговор жестами и, в конечном счете, предполагает выражение того, чтo человек думает, перед аудиторией. Человек отделяет смысл того, чтo он говорит другим, от актуальной речи и располагает уже готовым смыслом, прежде чем что-то сказать. Он продумывает его и, возможно, записывает в форме книги; однако и это часть социального взаимодействия, в котором данный человек обращается к другим людям, обращаясь в то же время к своему собственному Я, и контролирует обращение к другим людям посредством той реакции, которую вызывает его жест в нем самом. Реагирование человека на самого себя является для Я необходимым свойством, и именно такого рода социальное действование дает нам поведение, в котором происходит появление Я. Мне не известна ни одна форма поведения, кроме языковой, в которой индивид был бы объектом для самого себя, а индивид, насколько я понимаю, не является Я, в рефлексивном смысле этого слова, до тех пор, пока не становится объектом для самого себя. Этот факт придает решающее значение коммуникации, ибо она как раз и является тем типом поведения, в котором индивид реагирует на себя подобным образом.

В повседневном поведении и опыте мы понимаем, что многое из того, что делает и говорит индивид, он делает и говорит ненамеренно. Мы нередко говорим, что такой индивид сам не свой. Мы удаляемся после беседы, сознавая, что упустили из виду что-то важное, что какие-то части нашего Я не отразились в том, что было сказано. Та доля Я, которая находит выражение в коммуникации, определяется самим социальным опытом. Значительная часть Я, конечно же, не нуждается во внешнем выражении. Нас связывает с разными людьми целый ряд различных взаимоотношений. Для одного человека мы - одни, для другого - другие. Некоторые части Я существуют лишь для самого Я, лишь в его взаимоотношении с самим собой. Мы разделяем себя на множество всевозможных Я по отношению к различным нашим знакомым. С одними из них мы обсуждаем политику, с другими - религию. Существует множество всевозможных Я, отвечающих на все широкое многообразие социальных реакций. Возникновение Я обусловлено социальным процессом; Я не может существовать как Я в отрыве от этого типа опыта.

Как я уже отмечал ранее, множественная личность в известном смысле нормальна. Обычно существует организация целостного Я, соотносящаяся с тем сообществом, к которому мы принадлежим, и с той ситуации, в которой мы находимся. Общество - живем ли мы с непосредственно присутствующими людьми, людьми, существующими лишь в нашем воображении, или людьми прошлого, - разумеется, является разным для разных индивидов. Обычно в целостном сообществе, к которому мы принадлежим, существует унифицированное Я, однако оно может быть расколото. Для человека психически неуравновешенного либо человека, внутри которого наметился разлад, некоторые виды деятельности становятся невозможными, и этот комплекс действий может расщепить целостность Я и создать еще одно Я. В результате этого возникают два обособленных “ me ”, два обособленных “ I ”, два разных Я, и складывается состояние, чреватое распадом личности. Имеется описание одного случая, когда профессор педагогики куда-то пропал, оказался потерянным для сообщества, а позднее был найден в лесозаготовительном лагере на Западе. Он освободился от своей профессии и подался в леса, где, если хотите, в большей степени чувствовал себя как дома. Патологическая сторона этого случая состояла в том, что оказалась забытой и утраченной остальная часть Я. Этот итог содержал в себе избавление от некоторых телесных воспоминаний, которые могли бы дать индивиду идентификацию самого себя. Мы часто чувствуем пробегающие сквозь нас трещины внутреннего разлада. Мы рады были бы забыть какие-то вещи, избавиться от чего-то, к чему привязано наше Я в прошлых переживаниях. Здесь мы имеем ситуацию, в которой могут существовать различные Я, и то, какими Я мы будем, зависит от включенного в данную ситуацию набора социальных реакций. Если нам удается начисто забыть все, что связано с каким-то набором деятельностей, мы, очевидно, освобождаемся от этой части Я. Возьмите, к примеру, человека, находящегося в состоянии нерешительности, займите его беседой, а сами одновременно постарайтесь привлечь его взгляд к чему-то, что вы пишете, так чтобы он осуществлял одновременно две отдельных линии коммуникации, и если вам удастся сделать все надлежащим образом, вы сможете увидеть эти два обособленных течения, не сливающихся друг с другом. Вы будете иметь возможность наблюдать протекание двух совершенно различных наборов действий. Таким образом вы можете вызвать диссоциацию человеческого Я. Это процесс установления двух типов коммуникации, которые разделяют поведение индивида. Для одного индивида существует лишь то, что произносится и слышится, для другого - только то, что он видит написанным. Вы, разумеется, должны отграничивать одно опытное переживание от другого. Когда некоторое событие приводит к эмоциональным расстройствам, могут возникнуть диссоциации. То, что обособляется, продолжает развиваться в собственном направлении.

Единство и структура завершенного Я отражают единство и структуру социального процесса в целом; а каждое из элементарных Я, его образующих, отражает единство и структуру одного из многочисленных аспектов этого процесса, в который индивид оказывается вовлеченным. Другими словами, различные элементарные Я, составляющие завершенное Я, или организующиеся в него, являются различными аспектами структуры завершенного Я, соответствующими различным аспектам структуры социального процесса в целом; таким образом, структура завершенного Я является отражением завершенного социального процесса. Организация и единство социальной группы идентичны организации и единству любого из тех Я, которые возникают в ходе того социального процесса, в который группа вовлечена и который она осуществляет[5].

Феномен диссоциации личности вызывается распадением целостного, единого Я на составные Я, образующие его и соотносящиеся с различными аспектами того социального процесса, в котором человек принимает участие и внутри которого сложилось его целостное, или единое Я. Этими аспектами являются различные социальные группы, к которым он принадлежит в рамках этого процесса.