После Карахармана

Р. Левакович утверждает, что после сражения Яхья повернул к устью Днепра, «чтобы соединиться с оставшимся (казачьим. — В.К.) флотом, [который] исчез из-за плохой погоды, и с намере­нием потом пристать в другом месте, чтобы отправиться на оса­ду Константинополя». Яснее о том же сказано у В. Катуальди: «Яхия в виду непогоды не мог и не хотел преследовать турецкого отряда и повернул с оставшимися казаками к устью Днепра, спе­ша соединиться с главным отрядом, который, сначала разбро­санный, кончил все-таки тем, что собрался и направился к ус­тью той же реки».

Согласно Р. Леваковичу, решение о возвращении в Сечь было принято только после соединения авангарда с основной флоти­лией. Причины решения объясняются так: «Когда весь флот объединился, казаки захотели вернуться на Запорожье, чтобы отдохнуть и взять новые боезапасы с намерением вернуться, снаб­женные как должно, на осаду Константинополя...». О возвра­щении в Сечь «за военными запасами» говорит и «капитан» Иван.

Приведенные утверждения вызывают большие сомнения. Почему надо было соединяться непременно около днепровс­кого устья, так далеко от Босфора, а не в каком-то более близком к нему месте? Подобное могло произойти, если бы казачье командование не договорилось заранее о возможном пункте встречи на случай разделения флотилии. Однако соединение разбросанных штормом отрядов в ходе других экспедиций свидетельствует о том, что такая возможность обычно предусматривалась. Поскольку флотилия, на которой находился Яхья, давно прошла Босфор (что игнорирует Р. Левакович), полагаем, что и решение возвращаться домой казаки приняли еще до сражения. После Карахармана же они просто продолжили свой путь.

Иван рассказывал, что «в устье Борисфена» им удалось взять и сжечь якобы 300 турецких лодок. У Р. Леваковича находим подробное описание этого дела, произошедшего 23 (13) августа, через 17 дней после Карахармана. «Войдя за два часа до рассвета в устье Борисфена, (претендент. — В.К.) нашел там 300 турецких лодок, и, обнаружив их, [казаки] напали на них внезапно и убили всех подошедших турок». По мнению францисканца, Яхья, произведя немедленное нападение, проявил предусмотрительность, «поскольку, как он сказал, под покровом ночи турки могли бы убежать и оставить лодки, а если бы это было днем, то ему бы пришлось либо убежать, либо сражаться с риском, так как число Яурок было значительно больше, и у них были [пушки]».

Среди прочих, продолжает Р. Левакович, в своей палатке был убит и темишварский паша, спавший в рубашке и не успев­ший даже одеться. Он «привел силой 3 тысячи христиан этого пашалыка и разных краев Болгарии, которые, приблизившись к казачьему войску, кричали громким голосом, что они все хрис­тиане и хотят служить султану» (Яхье)⁶¹. По освобождении «им дали оружие и распределили по флоту». Эти христиане и плен­ные османы показали, что «при захвате лодок погибло около 7 тысяч турок». По Р. Леваковичу, казаки «захватили большую добычу, нашли много съестного и боевых запасов» и 300 пушек, «которые были специально изготовлены в Константинополе, чтобы использовать их против казаков». Последние погрузили орудия на чайки, а взятые лодки сожгли.

Видимо, в основе приведенного повествования лежало ре­альное событие, но указанные цифры слишком велики: и 300 за­хваченных лодок, и 300 пушек, и 3 тыс. освобожденных христи­ан, не говоря уже о 7 тыс. убитых турок, — после этого числа В. Катуальди поставил знак вопроса.

Затем, согласно Р. Леваковичу, казаки «отошли на 3 мили от форта Очакова, чтобы подождать отряд своего флота... На тре-тий день (т.е. 26 (16) августа. — В.К.) прибыл весь флот, сильно потрепанный морем, и проявил большую печаль оттого, что не пришлось участвовать в вышеуказанном сражении. Султан (Яхья. — В.К.), утешив свой флот, приказал распределить добы­чу с вышеупомянутых лодок поровну между теми, кто присут­ствовал, и теми, кто отсутствовал». Разместив по судам 300 ору­дий, казаки «стреляли в воздух в знак радости»⁶².

По словам самого Яхьи, запорожцы, ходившие, как мы пола­гаем, в рассматриваемый поход, «пришли с моря в Успеньев день», т.е. 15 августа. Эта дата вполне соотносится со временем разгрома турецких лодок, который Р. Левакович относит к 13 августа, и на один день отстает от гипотетического воссоединения отрядов флотилии. Поход, таким образом, продолжался 3, 5 месяца.

П.А. Кулиш думает, что запорожцы вернулись в Сечь «в жал­ком виде», так как «в этом году казакам не " пофортунило", как в прошлом⁶³... Казацкие tirones (ученики ратного дела. — В.К.) вернулись... на Запорожье, растеряв по Черному морю свои соб­ственные и взятые на прокат... чайки... погубив множество от­важного народа, издержавшись попусту на " добычную дорогу" и очутясь в неоплатных долгах у армян и жидов». Этой трагичес­кой картине можно не верить, зная, что на самом деле потери казаков не были столь ужасными, что в поход ходили не одни несмышленые «ученики» и что безысходные долги автор, соб­ственно, додумал от себя⁶¹.

Но все же, как справедливо говорит С. Рудницкий, экспеди -ция в целом оказалась «неудачей казаков, хотя и не великой». Дело заключалось в несоответствии размеров экспедиции и ее результатов. Тот же автор замечает, что и раньше случались не­удачные меньшие набеги, «но это было первый раз, когда поход, снаряженный в таких размерах, окончился неудачею». Подоб­ного же мнения придерживается и М.С. Грушевский. Добавим, что безрезультатной оказалась и вся затея с претендентом на царьградский престол.

Итальянский документ XVII в. утверждает, что поскольку поляки, запуганные угрозой Турции начать войну, послали свои войска на Днепр, казаки, находившиеся с Яхьей, «были вынуж­дены вернуться и защищать свои дома и семьи». Так же излага­ют события Л. Фаброни и Д. Дзаббарелла, а «капитан» Иван даже говорит, что когда запорожцы вернулись домой за военны­ми запасами, то «нашли поляков, которые напали на казаков». Этого не могло быть, так как вторжение польской армии про­изошло уже после возвращения казаков с моря.

В. Катуальди поправляет приведенные сведения: «Получив после сражения в устье Днепра. — В.К.) известие, что поляки, побуждаемые и угрожаемые турками, готовились к походу против казаков, люди Яхии спросили у него позволения отправить­ся домой, клятвенно обещая как можно скорее вернуться к затеянному делу». Разумеется, в действительности не могло быть и речи о такой просьбе со стороны запорожцев, никак не зависев­ших от «царевича», который, напротив, весьма зависел от них. Упомянутый итальянский документ рассказывает, что сече­вики будто бы приглашали Яхью возглавить их в войне с поляка­ми и обещали, справившись с ними, вновь последовать за пре­тендентом на Стамбул. Яхья же не внял мольбам казаков и отвечал, что «он не хочет поднимать оружие против христианских государей». В письме Д. Дзаббареллы, более того, сказано, что запорожцы якобы «хотели сделать его (Яхью. — В.К.) королем России, если он согласится повести их на поляков, но он поло­жил свою саблю на землю и сказал, что он христианин и пред­почитает скорее лишиться жизни, чем воевать с христианами». Эти известия нельзя расценить иначе, как явную и доволь­но нелепую выдумку, призванную возвысить самозванца. Она выглядит несуразно в отношении запорожских «лыцарей», пред­водители которых на порядок превосходили Яхью и по боевому опыту, и по авторитету среди сечевиков и украинского населе­ния.

Военные действия с поляками закончились подписанием осенью того же года Куруковского соглашения. Одним из его условий являлся полный запрет совершать морские походы про­тив Турции, для чего запорожцы должны были сжечь свои суда. Вскоре же выяснилось, что выполнять это обязательство в пол­ном объеме Сечь не намеревалась.

Московское правительство не имело возможности равным образом наказать Войско Донское, но обрушило гнев на при­бывшую в Москву донскую станицу. За казачьи набеги на Крым и Турцию, в том числе взятие Трабзона в рассматриваемом по­ходе, и совместные боевые действия с запорожцами атаман А. Ста­рой и несколько членов его станицы 21 октября были сосланы на Белоозеро, где находились два года.

В грамоте царя Михаила Федоровича, обращенной к дон­ским казакам, выражалось острое недовольство действиями Вой­ска: «А преже того писано к вам во многих наших грамотах... чтоб вы под турского (султана. — В.К.) городы не ходили и на море судов и катарг не громили... и вы то наше царское повеле-нье поставили ни во что... и нам то в великие подивленье, что вы так делаете... и тем меж нас и турского салтана и крымского царя делаете ссору и нелюбье...» Напомнив о репрессиях в отноше­нии казаков при прежних государях и в последнее время при Борисе Годунове, царь требовал объяснений и угрожал блока­дой Дона.

«Чем отозвались на сие казаки и какое действие имела гра­мота, — замечает В.Д. Сухорукое, — мы не знаем, известно толь­ко, что они и в следующем 1626 году ходили на море...» Из цар­ской грамоты на Дон от 27 сентября 1627 г., однако, видно, что донцы обещали на море не ходить и «судов... и турского салтана городов и мест» не воевать. Обещание давалось в «дипломати­ческих целях» и, конечно, не было сдержано.

1 сентября 1625 г. Яхья покинул Сечь. По словам «капита­на» Ивана, «царевич Александр хотел от них (запорожцев. — В.К.) уйти, и... они ему дали бумагу и клятву, что каждый раз, как он вернется или же пошлет кого-нибудь из своих слуг с вы­шеупомянутой бумагой и определенным знаком, они пойдут со всеми силами куда он прикажет, чтобы служить его делу». Р. Левакович рассказывает, что он в Пьемонте спросил у Яхьи об этой бумаге, и тогда претендент достал ее из шкатулки и дал в руки автору; документ был написан «на рутенском языке». Об обязательстве запорожцев перед Яхьей сообщают также Л. Фаб-рони и Д. Дзаббарелла.

Иван уверял, что «царевич», «чтобы избежать гнева поля­ков, поехал на Танаис ко всеобщему большому неудовольствию (запорожцев. — В.К.) и... с Танаиса... поехал в порт Св. Нико­лая» (Архангельск). Согласно Р. Леваковичу, претендент при расставании говорил сечевикам: «... если вы меня любите, то прошу вас проводить меня... к вашим союзникам, а моим друзь­ям — казакам Танаиса... Там я подожду, пока вы не придете к соглашению (с королем. — В. К.), и тогда мы начнем наш поход (на Стамбул. — В.К.)».

Видя, что Яхью не отговорить, запорожцы «дали ему 120 ко­ней, с которыми он через степи направился клевому берегу Днеп­ра и несколько дней спустя прибыл к донским казакам, которые его приняли очень хорошо». О том, что «царевич» «удалился с другими казаками на Танаис», пишет и Л. Фаброни.

В действительности же Яхья из Сечи направился на Украи­ну и 17 сентября прибыл в Киев к митрополиту Иову, а оттуда по совету владыки и в сопровождении его представителя попа Филиппа поехал в Россию в надежде перетянуть на свою сторону Москву. 2 декабря самозванец прибыл в Путивль и вскоре затем был перемещен в Мценск. Согласно Л. Фаброни, царь принял гостя «с великими почестями» и сделал ему богатые по­дарки. Это, безусловно, большое преувеличение, но приняли Яхью вежливо.

В январе 1626 г. он обратился к Михаилу Федоровичу и его отцу, патриарху Московскому и всея Руси Филарету, с просьбой, «чтоб они... велели ему итти через свое государьство на Дон и казаком, которые тут на Дону, позволили б с ним итти; и он бы прошол с ними рекою Доном да Чорным морем в реку Дунай и Дунаем-рекою в Болгарскую землю, а болгары -- ево государьства люди и учнут збиратца тотчас. А будет государь того не по­жалует, донским казаком итти с ним не поволит, и государи б пожаловали ево, велели дати мушкетов, сколько они, государи, пожалуют, и пропустить ево Доном же рекою, чтоб ему проехать Черным морем в Болгары».

«А будет казаком помочи учинить и мушкетов дать не ве­лят, — заключал Яхья, — и они б, государи, пожаловали ево, велели пропустить через свои государьства на Великий Новго­род или на Архангельской город, чтоб ему проехать к шюрину своему, ко князю Флоренскому (Флорентийскому. — В.К.)...» В том же месяце Яхья повторил свою просьбу, добавив, что если царь повелит донцам идти с ним через Черное море, то и «каза­ки запорожские с ним пойдут же».

Царское правительство, придя к официальному выводу, что претендент на царьградский престол является самозванцем, и не желая вступать в открытое столкновение с Турцией, поколе­бавшись, отказало Яхье в поддержке.

Ему было объявлено следующее царское решение: «И тово учинить, что ево на Дон отпустить, немочно, потому что на Дону живут казаки, вольные люди, и государева повеленья мало слу­шают, и воровство от них чинитца многое, и зато на них бывает его государьской гнев, а люди они немногие, большие войны им турскому (султану. — В.К.) учинити нельзе; а с турскими пре­жними салтаны было у великого государя [друже]ство и любовь, и ссылка, а с крымским царем потому ж ссылка и любовь, а не­дружбы меж царьского величества и турсково салтана по ся мес­то не бывало и с крымским царем нелюбья нет...»

Яхье также было сказано, что он не может вернуться в Польшу и Литву или выехать за границу через Новгород и что, «кроме Архангельского города, в немецкие государьства проехать ему некуды».

Не дослушав толком от царских следователей это решение, Яхья, по их словам, «стал ужасен и учал плакать», и успокоился только после четких разъяснений, что его выпустят за рубеж через Архангельск. В 1627 г. претендент отбыл оттуда в Гам­бург⁶⁵.

Из Западной Европы, как указывал Р. Левакович, Яхья по­слал болгарских «капитанов» с письмами к Иову и казакам, что­бы уведомить их о своем благополучном путешествии, а также направил М. Пилато к господарю Валахии и Молдавии Радулу. Оказалось, что последний умер, а из Киева посланцы вернулись с очень любезным ответом митрополита и запорожцев.

Согласно В.В. Макушеву и П.А. Кулишу, похождения Яхьи в Западной Европе продолжались до 1635 г., после которого про­падает всякий след самозванца. Это не так, и последние извест­ные его контакты с казаками относятся к 1637 г. Русский пред­ставитель Степан Чириков, приехавший в Азов 24 июня указан­ного года, сообщал оттуда в Москву, что в Войске Донском получен лист от Яхьи с предложением собираться в Чернигов, что донцы в поддержке претенденту отказали, но что после того у запорожцев, которые находились во взятом казаками Азове, был свой круг, где читали тоже письмо, и сечевики стали соби­раться в дорогу⁶⁶. Донские казаки в то время занимались Азовом, и им было не до поддержки притязаний «царевича Алек­сандра».

Теперь посмотрим, отразилась ли карахарманская неудача на босфорских действиях казаков в ближайшие за ней годы.

8 марта (26 февраля) 1626 г.Ф.деСезидоносилЛюдовикуХШ, что султан хотел бы весной идти на персов, но муфтий и везиры предостерегают его от этого шага: падишах не может покинуть Стамбул, чтобы «не оставить важнейшую часть своей империи во власти короля Татарии (хана. — В.К.}, который объединен с казаками» и может попытаться, придя по суше или через Чер­ное море, взять столицу. Разумеется, морским путем к Стамбулу могли подойти только казаки.

Той же весной английский посол отправил из османской столицы целую серию депеш, рассказывавших о слухах относи­тельно нового прихода казаков, начинавшейся панике на Бос­форе и в Стамбуле и турецких приготовлениях. «Казаки подго­товили лодки, чтобы заполонить море», — писал Т. Роу своему коллеге в Гааге Д. Карлтону 25 марта, добавляя, что англичане в Стамбуле желают казакам «небольшой удачи, если они придут сюда». «Армада, — сообщал посол, — приготовлена для охраны Босфора...» О том же Т. Роу докладывал 8 апреля герцогу Джорджу Вильерсу Бэкингему: «Казаки приготовились заполонить море, а армада здесь — охранять побережье и канал».

Однако подробнее всего обстановка тех месяцев охаракте­ризована в депеше посла Э. Конвею от 6 мая⁶⁷. Т. Роу передавал..слухи о том, что казаки «готовы с 700 фрегатами⁶⁸ напасть на какое-нибудь место возле этого города⁶⁹; снаряжение предоставлено им от короля (Польши. — В.К.) и польский капитан на каждую лодку. Они угрожают сражаться с армадой великого синъора⁷⁰ и поклялись окружить и взять приступом адмиральскую галеру. Все селения на Босфоре до ворот Константинополя дрожат, и город не без страха, ослабевши некими предсказаниями и астрологами, которые предрекают великое несчастье от север­ного народа»⁷¹.

«Двадцать галер, — сообщал посол, — охраняют устье кана­ла; капитан-паша еще примерно с 40 галерами выйдет в течение десяти дней, почти уже побежденный своим собственным и все­общим страхом».

Через день, 8 мая, Т. Роу еще раз писал Д. Бэкингему, что слухи о казаках наполнили турок «суеверным страхом» и заодно новыми подозрениями в отношении самого дипломата.

Депеши посла хорошо передают нервозную атмосферу в пра­вящих кругах и среди населения османской столицы, хотя и с некоторыми неточными представлениями о казачьих реалиях. Ни о каких польских капитанах на запорожских чайках не могло идти и речи даже при гипотетическом желании Речи Посполитой непосредственно руководить казачьими действиями на море. У поляков просто не было людей, способных командовать чай­ками, да и казаки никогда бы не допустили к командованию своими судами посторонних и совершенно неопытных лиц. Впрочем, и в XIX в. это не понял И.В. Цинкайзен, который при пересказе депеши Т. Роу упоминал даже «искусных» польских капитанов. Но еще удивительнее читать утверждение современ­ного историка о том, что король Сигизмунд «снабдил казаков значительным запасом боевых припасов, а их суда... вооруже­нием и искусными водителями».

Донесения английского и французского послов подтверж­даются голландским сообщением 1626 г. Известный купец И. Мас­са прислал из Голландии царю Михаилу Федоровичу вестовой печатный лист, где излагался слух из Стамбула, что янычары и сипахи «волнуют и не хотят против персидцкого (шаха. — В.К.) итти, покаместа им денег не дадут, а для того, что казаки на Черном море турскому (султану. — В.К.) великую шкоду учини­ли, и турскои посылает на тех казаков пятдесят караблей». Со­став флота по этому сообщению точно совпадал с общим чис­лом галер, названным Т. Роу.

О панике в Стамбуле сообщал также С. Конецлольский в письме киевскому воеводе Т. Замойскому от 25 (15) июля. Со­гласно этому известию, она была вызвана слухами о выходе в Черное море уже 1 тыс. чаек.

Паническим слухам о громадном числе казачьих судов по­верили не только тогдашние жители Босфора, но и некоторые позднейшие историки. М.А. Алекберли полагает, что запорож­цы в самом деле «собрали значительную силу, около 700 чаек», но «ограничились действиями в районе Очакова и Босфора, по­теряв при этом 25 чаек». Автор, не поясняя, что это за «ограни­чение», при котором действия происходят в самом центре Ос­манской империи, рядом с ее столицей, приводит и другие све­дения: в экспедиции участвовали не 700, а только 400 чаек, и из них было потоплено до 20.

Ю.П. Тушин называет утверждения М.А. Алекберли о 400— 700 судах предположением и выражает сомнение в том, что «пос­ле тяжелых потерь во время морского похода 1625 г. и жестокой борьбы с поляками... запорожские казаки смогли выставить та­кое число чаек, которого они не собирали даже в наиболее бла­гоприятные для себя годы»⁷². Историк предлагает свой вариант: в 1626 г. 70 запорожских судов предприняли поход к Босфору, закончившийся неудачей, — было потеряно 25 чаек⁷¹.

Нам трудно поверить обоим авторам, некритически исполь­зующим предшествующую литературу и неточно ее понимаю­щим. Так, И.Х. фон Энгель, на сведениях которого основывает­ся М.А. Алекберли, вовсе не говорит, что поход был на Босфор. Согласно немецкому автору, ссылающемуся в свою очередь на Ф. де ла Круа, в 1626 г. казаков на Черном море преследовало несчастье: турецкий адмирал пустил ко дну от 15 до 20 чаек. У И.В. Цинкайзена, ссылку на которого также дает М.А. Алек­берли, мы не нашли сведений о босфорском походе 1626 г.⁷⁴

М.С. Грушевский пишет о некоторых действиях запорож­цев на море в 1626 г., но считает, что тревога турок, связанная с ожиданием мощного набега, «на этот раз была напрасна» и что против такого набега были верхи казачества, заключившие со­глашение с польскими властями⁷⁵.

Вместе с тем в этом году казачьи суда, видимо, все же побы­вали поблизости от Босфора. В голландском сообщении от мая 1626 г. сказано, что казаки грабили до стамбульского пригорода Фанара. Т. Роу о таком дальнем заходе в пролив молчит, и поэтому возникает вопрос, не путает ли источник пригород столи­цы с босфорским маяком. Для нашей темы еще интересно, что, согласно голландским же сообщениям от 29 июля и 12 августа, казаки взяли и разгромили Карахарман. В связи с неудачей в Карахарманском сражении это действие выглядит вполне оп­равданным в психологическом отношении.

1627 г. на Босфоре также прошел относительно спокойно⁷⁶, хотя снова поднималась волна страха, связанная со слухами о подготовке казаков к очередному набегу. Е. Збараский в письме от 13 (3) июня указанного года сообщал Сигизмунду III извес­тие, полученное из Стамбула: «... пришла из Очакова в Порту весть, что шестьсот челнов казаков вышло на Черное море, отче­го тревога была великая и задержались с посылкой галер на Чер­ное море для строительства... замка под нами (в устье Днеп­ра. - В. К.)» ⁷⁷.

Некоторый сбой Босфорской войны и известное ослабле­ние казачьих ударов по черноморскому побережью можно было бы объяснить последствиями Карахарманского сражения. С. Руд­ницкий как раз замечает, что тогдашняя неудача «должна была повлиять пагубно на отвагу и уверенность» казаков. Но, как мы видели, в это не верили сами турки, и скорее всего в первую очередь сказалось давление запорожско-польского соглашения и московской опалы, наложенной на Дон, и, можетбыть, усиле­ние оборонительных мер со стороны Турции.

Не исключено, что это подметил шляхетский писатель Ш. Старовольский. В 1628 г. он опубликовал свою книгу «Ры­царь польский», в последней главе которой «О запорожских ка­заках», упомянув предыдущие казачьи «набеги в Азию вплоть до Трапезунта» на захваченных турецких галерах, утверждал: «Но так обычно случалось прежде; теперь же турок, поставив все свои корабли на охрану моря, значительно затруднил предприятия тех, кто взял за обычай жечь или грабить поместья даже в самой близости от Константинополя. И они не могут поживиться ина­че, как применив какую-либо уловку или военную хитрость».

Однако именно в 1628 г. пауза закончилась, и казаки снова появились на Босфоре. Сведения о новом нападении приводит грамота московского царя на Дон, которую публикаторы «Дон­ских дел» датируют 2 сентября 1627 г. Эту хронологическую ошибку, повторенную затем Н.А. Смирновым и М.Н. Тихоми­ровым, заметил В.П. Загоровский. Можно добавить, что грамо-ту и соответственно набег ошибочно датируют 1627 г. также А.А. Новосельский, Б.В.Лунин, Ю.П.Тушин, Н.А. Мининков и другие историки.

В.П. Загоровский обратил внимание на то, что упоминае­мое в грамоте посольство Семена Яковлева отправилось из Мос­квы в Турцию весной 1628 г. и что отсюда и документ следует датировать 2 сентября 1628 г. Собственно говоря, ошибка вид­на из логики самого текста грамоты. Здесь сообщается, что ту­рецкий посол Ф. Кантакузин в «нынешнем» 136 г. приезжал в Москву и был отпущен из нее на родину, но 7136 г. начался лишь днем раньше, 1 сентября, и, следовательно, надо было ска­зать: в прошлом 136 г. Ф. Кантакузин же прибыл в Москву 11 де­кабря 1627 г. и на обратном пути вместе с С. Яковлевым был передан из Войска Донского в Азов около 13 июля 1628 г.

О набеге к Стамбулу грамота говорит следующее: «И ныне нам... учинилося ведомо, что вы, атаманы и казаки, сложась с запорожскими черкасы, на море ходили и городы турского (сул­тана. — В. К.) воевали, и приходили близко самого Царьгорода, и многие городы взяли, и села и деревни пожгли, алюдей поби­ли, исАзовомвоевалисьпотовремя, как пришли на Дон послы наши и турской посол, и то все турской посол и капычеи (капуджи — дворцовые привратники. — В.К.), и турчаня, которые с ними, видели, как вы с моря пришли и полон с собою привезли; и за тем послом нашим и турскому послу на Дону было долгое мешканье».

Причина последнего, несомненно, заключалась в том, что казаки, как и в других случаях, не передавали послов в Азов, пока не вернулась с моря действовавшая там флотилия⁷⁸. По-видимому, это произошло незадолго до 13 июля. Поход, судя по документу, был вполне успешным.

Далее в грамоте прописывался выговор Войску Донскому и одновременно содержалось «прощение», сопровождавшееся, впрочем, очередными угрозами. «А вы, атаманы и казаки, — го­ворилось в послании, — нашего царского указу и повеленья не слушаете и наше государског жалованье ставите ни во что, дела­ете так, забыв свои головы; меж нас, великих государей, ссору делаете, сложились з запорожскими черкасы, а сами ведаете, что запорожские черкасы служат польскому королю, а польской король нам неприятель и всякое зло на наше государство умыш­ляет, и хочет того, чтоб нас со всеми государи ссорить...»

После риторического вопроса, не думают ли казаки, что ве­ликий государь не может с ними «управитца», следовало утверждение, что если бы «не заступленье и милость» к ним патриар­ха Филарета, то он, царь, учинил бы «указ». Однако по совету патриарха же, продолжала грамота, «положили есмя то на милость, наказанья вам ныне учинить не велели, ожидая от вас в ваших винах исправленья». Если же походы на море продолжатся, то «мы вперед терпеть не учнем, и милости нашей к вам вперед не будет: велим за то ваше непослушанье казнити смертью. И вы б, атаманы и казаки, такова дурна вперед отстали... искали б естя к себе нашие милости, а не опалы».

Ю.П. Тушин почему-то рассматривает изложенную ин­формацию о походе как «сообщение турецкого посла в Моск­ве», хотя, как мы видели, казаки вернулись с моря, когда Ф. Кан­такузин уже находился на пути домой. Скорее всего, о походе сообщил с Дона в Москву С. Яковлев. Османскому же послу было особенно оскорбительно ожидать и наблюдать возвра­щение донской флотилии из-под своей столицы. Неприят­ность усугублялась тем, что он привозил в Москву предложе­ние о турецко-русском союзе против Польши с соответствую­щими взаимными обязательствами удерживать от набегов татар и казаков, а московское посольство везло послание Мураду IV, в котором царь заверял падишаха, что донцы на море не ходят, с турками «ничем не зацепляются» и впредь не бу­дут, и просил султана, чтобы «в том... верил слову... государскому».

Турецкие источники подтверждают, что в 1628 г. донцы дей­ствительно совершили массированное нападение на Босфор. «Опустошительный набег на стамбульские окрестности 150-ти шаек (чаек. — В. К.) донских казаков, когда они между прочим разграбили местечко Новую деревню, — пишет тюрколог В.Д. Смирнов, —...упоминается всеми современными истори­ками (автор ссылается на «Фезлеке» Кятиба Челеби, хронику Мустафы Наймы и «Ревзетуль-эбрар». — В.К.) под 14 шевваля 1037 (1628) года». 14 шаввала, по нашему пересчету, соответствует 8 июня⁷⁹. Мы видим, что Еникёй снова, как и в 1624 г., стал объек­том атаки и разгрома. Можно предположить, что были также атакованы какие-то пункты севернее Еникёя — Сарыер, Бююк-дере, Тарабья или Бейкоз. Состав флотилии, совершавшей этот набег, явно преувеличен османскими современниками⁸⁰.

Казачьи нападения 1610—1620-х гг. показали, что замки Румелихисары и Анадолухисары оказались не в состоянии при­крыть имперскую столицу, не говоря уже о том, что они не игра­ли никакой роли в обороне северной части Босфора. Стала оче-видной необходимость предпринять какие-то кардинальные меры, способные предотвратить появление казаков в проливе и их угрозу Стамбулу. По мнению правящих кругов и командова­ния вооруженных сил Турции, лучше всего было возвести новые сильные крепости на Босфоре, но гораздо севернее прежних, при самом входе в пролив из Черного моря.

Мощным толчком к принятию такого решения послужил сокрушительный набег казаков 9 июля 1624 г., о чем свидетель­ствуют современники. Приближенный Мурада IV Кучибей, го­воря о побудительном мотиве сооружения новых фортов на Бос­форе, имеет в виду разгром 1624 г.«После того как в год вступле­ния на престол султана Мурада IV⁸¹ днепровские казаки... совершили нападение, — читаем у Эвлии Челеби, — в ответ на это вышеназванный султан приказал воздвигнуть у входа в Бос­фор крепость Кавак, а напротив нее — крепость Юрус»⁸². «Вслед­ствие этого (разгрома босфорских селений 1624 г. — В. К.), — говорится в греческой записи на рукописи афонского монасты­ря, — построили две новых башни... одну на европейском бере­гу, другую на азиатском».

Согласно Эвлии, конкретное решение о строительстве кре­постей было принято на совещании у султана, обсуждавшем гра­бежи и сожжение Тарабьи и Еникёя, а также Бююкдере и Сарыера. Мурад IV обменивался мнениями со своими везирами и по совету Реджеб-паши и Кузу Али-аги приказал соорудитьдва силь­ных замка на обеих сторонах пролива, чтобы закрыть вход каза­кам из Черного моря. Кучибей говорит, что форты «понадоби­лось построить в проливе» для «отражения... разбоев и зло­действ» казаков и «для защиты стамбульской стороны» (в другом варианте сочинения того же автора: «для защиты стамбульских окрестностей»).

Цель строительства прекрасно понимали и европейские со­временники. В итальянском источнике фигурирует задача удер­жания казаков перед Босфором, а Ж. Шарден писал, что крепо­сти возводились, «чтобы преградить вход в пролив казакам, мос­ковитам и полякам, приходившим прежде на своих судах и совершавшим набеги в виду самого Константинополя»⁸³.

В начале Босфора, в местности, которая при византийцах называлась Гиерон, на мысу с одноименным названием, когда-то⁸⁴ уже существовали два замка. Древнейшим из них являлся располагавшийся на азиатском берегу пролива, севернее по­зднейшего Анадолукавагы, и именовавшийся Гиероном, или Генуэзским замком, а при турках — Юрусом. В свое время это был замок-храм халкедонцев, а под конец византийской эпо­хи — замок генуэзцев, которые собирали там пошлину. Он был захвачен Баезидом I при движении на Балканы и переходе Босфора и затем большей частью сохранен. В XV в., при Мехмеде II, в замке стоял турецкий гарнизон, которого в [XVII в. уже не было, но местные жители, как уже говорилось, при появлении казачьей опасности зажигали на замке огни.

Эвлии Челеби Юрус представился в виде старого потемнев­шего замка прямоугольной формы, располагавшегося на вер­шине высокой горы, имевшего в окружности 200 шагов и со всех сторон окруженного каштановым лесом. Эта вершина, по по­зднейшим исчислениям, имела 120 м высоты⁸⁵.

На европейском берегу Босфора, рядом с местом, где впос­ледствии соорудили турецкую крепость, находился замок-храм византийцев, называвшийся Леоматон (Бестелесный)⁸⁶. Впос­ледствии его также именовали Генуэзским замком, хотя генуэз­цам он не принадлежал.

Замок был завоеван Мехмедом II весной 1452 г. и в отличие от азиатского не пощажен. И. фон Хаммер считает, что, воз­можно, оттуда султан брал камень для сооружения Румелихисары; оставшийся камень уже в XVII в. послужил для строитель­ства Румеликавагы, а прочее было разрушено временем⁸⁷.

История сооружения двух новых османских замков у входа в Босфор не изучена (по крайней мере, в известной нам литерату­ре), и в этой истории много неясностей.

И. фон Хаммер, ссылаясь на итальянский источник, заме­чает, что в 1626 г. было «завершено укрепление замка, располо­женного в устье Черного моря для удержания казаков перед Бос­фором выше Бююкдере»⁸⁸. Согласно Эвлии Челеби, обе крепос­ти — Румеликавагы и Анадолукавагы — были окончены за год. В сочинении современника строительства Р. Леваковича сказа­но, что в 1625 г. султан «построил кое-какие деревянные укреп­ления у входа во Фракийский Босфор», затем, что в том же году турки «у входа в Босфор... построили две новые крепости, как было указано выше, задерживая много судов и лодок, чтобы они помешали пройти (в пролив. — В. К.) казачьему флоту».

У В. Катуальди, базирующегося на указанном сочинении, находим упоминания о том, что в 1625 г. вход в Босфор был укреплен несколькими деревянными фортами, что в том же году были сооружены две новые крепости в проливе и что тогда же под впечатлением Карахарманского сражения османское пра­вительство распорядилось срочно завершить строительство кре-пости у входа в Босфор: «Несомненно то, что страх турок был очень велик, если их правительство немедленно приказало окон­чить работы по сооружению крепости близ входа в Босфор в Буюкдере».

М. Бодье, имея в виду 1625 г., говорит, что капудан-паша перед выходом в море с 43 галерами против казаков «бросил якорь на Босфоре, и, чтобы воины, бывшие с ним, не были бес­полезными, он использовал их для возведения форта в канале, чтобы остановить казаков без другой защиты; построив его, он снабдил его людьми, пушками и всем, что было необходимо для обороны...»

Создается впечатление, что деревянные укрепления возво­дились временно, пока сооружались каменные замки. Где рас­полагались деревянные форты, в самом ли деле близ Бююкдере или, может быть, на месте будущих Румеликавагы и Анадолука-вагы (и тогда Бююкдере упоминалось в качестве ориентира по­тому, что было более значительным поселением, чем Сарыер, выше которого строились каменные замки), сказать затрудня­емся. По всей видимости, сооружение и доделка двух новых кре­постей продолжались не один год. В литературе встречается ут­верждение, что они построены в 1628 г.⁸⁹. Ж. Шарден же в 1672 г. утверждал, что замки «возведены только 40 лет тому назад», т.е. около 1632 г.

Новые крепости размещались при устье пролива — по выражению русского пленника XVII в., в «дверях Черного моря под­ле воды», а по словам Е. Украинцева, «въехав в гирло версты с 2 или 3... у самой воды»⁹⁰, — одна против другой, и так близко, что «люди, говоря громким голосом, слышали друг друга на обе­их сторонах пролива». Эвлия Челеби определял это расстояние в полмили; последующие определения дали 395 саженей, или 843 м, т.е. на 15 м меньше расстояния между Румелихисары и Анадолухисары.

В описании, составленном русским пленником, сказано, что новые замки, которые он называл малыми городками, «крепос­тью... тверды, а пушак в них великих и малых зело многа». В со­чинении иеромонахов Макария и Селиверста, побывавших на Босфоре в 1704 г., новые и старые замки пролива, сделанные «для ради сторохи, чтоб с Черного моря до Царягорода никто не прошел без ведома», характеризовались как «четыре города му­рованные», в которых «гармат (орудий. — В. К.) велми много сто­ят, а все по-над водою поприправлено». Через несколько лет И. Лукьянов также напишет, что в новых босфорских крепостях «пушек зело много», а сами «городки для воинского опасу сде­ланы зело крепко». Е. Украинцев, проходя мимо замков, «го­родков небольших», в которых «живут янычаре», отметил: «И видно, что стоят у воды под теми городками пушек неболь­ших по 10 и больше...»

Европейский замок, известный как Румеликавагы (Руме-ликавак), в переводе «Румелийский тополь», Эвлия Челеби называет Богазхисаром («Крепостью пролива») и Каваком". П.А. Толстой в описании Османской империи дал замку стран­ное на первый взгляд наименование Исарчикин Дирумелия. Комментируя это название и не поняв, о чем идет речь, М.Р. Ару-нова и С.Ф. Орешкова высказали предположение, что посол имел в виду, «возможно, крепость Румелифенери на Босфоре либо крепость Юрус, о которой пишет Эвлия Челеби», хотя Юрус размещался не на румелийской, а на анатолийской стороне про­лива. П.А. Сырку указывает, что в XVII в. Румеликавагы называ­ли еще «Второй греческой крепостью» (Isar Eschi Rumeli)⁹², и, по всей вероятности, у П.А. Толстого мы видим именно это, но искаженное название⁹³.

Замок располагался на вершине прибрежных скал Караташа и, согласно Эвлии, имел прямоугольную форму, окружность в 1 тыс. шагов, железные ворота, выходившие в сторону кыблы (на юг), арсенал, два зернохранилища и мечеть. Гарнизон состоял из 300 воинов во главе с диздаром, который вместе с бостанджи­баши осуществлял исполнительную власть. Уже отмечалось, чтр бостанджибаши возглавлял охрану султанских дворцов и садов, и его властные полномочия в этом месте как бы подчеркивали значение замка для падишаха. Если верить Эвлии, то Румелика­вагы имел 200 больших и малых пушек. П.А. Толстой в 1704 г. указывал, что в замке ранее «было 12 пушек и ныне прибавлено 10», но, возможно, не считал малые орудия⁹⁴.

Противолежащий замок Анадолукавагы (Анадолукавак), в переводе «Анатолийский тополь», Эвлия именует «Азиатским замком» и, как и соседний древний замок, Юрусом, что порож­дает некоторую путаницу⁹⁵. У П.А. Толстого он называется так же, как называли и европейскую крепость, — Кавак. Наконец, в XVII в. употреблялось название «Вторая восточная крепость» (Eschi Isar Anadol)⁹⁶.

Анадолукавагы построили у подножия мыса Гиерона, или, согласно описанию Е. Украинцева, над «лиманцем», под горой, на которой стоял «немалый город каменный древнего строения». По Эвлии, замок был крепкой прямоугольной в плане постройкой, с меньшей окружностью, чем Румеликавагы, — в 800 ша­гов, с высотой стен в 20 локтей, воротами, открывавшимися на юг, гарнизоном из 300 человек и 80 домами для них. Число пу­шек турецкий автор определял в 100, замечая, что все они были направлены в сторону противоположного босфорского замка и входа из моря в пролив. П.А. Толстой в отличие от Эвлии указы­вал, что артиллерийское вооружение Анадолукавагы являлось более сильным, чем у его европейского соседа, поскольку «было в нем 18 пушек, а ныне прибавлено еще столко ж»⁹⁷.

Наблюдатели XVII — начала XVIII в. отмечали, что две ста­рые и две новые босфорские крепости, «города большие», сто­яли «в местах крепких» и что Румеликавагы и Анадолукавагы было «мудро пройти», а Эвлия Челеби прямо утверждал, что новые замки «предотвратили опустошения казаков». Однако тогда же высказывались и другие мнения. «Все те каштели, — писал П.А. Толстой о четырех крепостях, — были худы, а ныне их покрепили и... аще... и прибавили в них пушек для всякого подозрения и опасения, которое турки имеют от Азова, но суть те каштели — слабая крепость и малая защита тому гирлу...»

Дипломат, конечно, имел в виду защиту Босфора от создавав­шегося флота Петра!, но и казачий флот, как показали события, новые замки не остановили, хотя, по-видимому, и несколько за­труднили его действия. Оказалось, что создание целой системы обороны Босфора из четырех крепостей не принесло Стамбулу ожидавшуюся полную защищенность от вторжений казаков.

Сделаем выводы:

1. Карахарманское сражение, одно из самых замечательных на Черном море, до последнего времени оставалось крайне сла­боизученным. На основе различных источников устанавлива­ются дата сражения (по всей вероятности, 6 августа 1625 г.), ме­сто сражения (не перед Босфором, как в источниках «круга Яхьи», а у Карахармана, на побережье современной румынской Добруджи), состав турецкой эскадры (21—22 галеры) и казачьей флотилии (не от 200 до более чем 400 чаек, как считалось ранее, а, видимо, около 130). Причины отказа казаков от атаки Стам­була, возможно, связаны с ослаблением казачьих сил из-за раз­деления запорожской и донской флотилий и отсутствием под­держки Яхьи со стороны немусульманского населения Турции.

2. Казаки в сражении атаковали первыми и едва не взяли на абордаж флагманский корабль капудан-паши и многие другие га­леры. Однако резкая перемена погоды, вызвавшая шторм, поставила казаков в чрезвычайно невыгодное положение, тогда как гале-₍ ры смогли использовать паруса, что и вызвало перелом в ходе сражения. Туркам с огромным трудом удалось отбиться от казаков.

3. В Стамбуле результат сражения подавался как выдающа­яся победа над казаками, сражение сравнивали с битвой при Лепанто, а главнокомандующего Реджеб-пашу — с Помпеем. На самом же деле казачья флотилия отнюдь не погибла целиком, потери у казаков были гораздо меньше, чем представляют ту­рецкие источники, сильно пострадааа и османская эскадра. В це­лом все же это была неудача казаков, хотя и не слишком боль­шая. При возвращении на родину запорожская флотилия на­несла удар по турецким силам в устье Днепра.

4. Яхья по возвращении в Сечь пытался привлечь на свою сторону московское правительство, перебрался в Россию и про­сил разрешения отправиться на Дон, чтобы вместе с донскими казаками продолжить «константинопольское дело». Получив отказ, «царевич» вернулся в Западную Европу и в дальнейшем снова пытался установить контакты с казачеством.

5. Карахарманская «победа» не успокоила население Бос­фора и Стамбула. В 1626—1627 гг. там ожидали новое массиро­ванное нападение казаков, в связи с чем наблюдались очеред­ные волны паники. В 1626 г. казаки, очевидно, побывали по­близости от Босфора, но в Босфорской войне произошел кратковременный сбой, связанный, по-видимому, не столько с карахарманской неудачей, сколько с запорожско-польским со­глашением.

6. В 1628 г. донская флотилия совершила мощный набег на Босфор, сопровождавшийся разгромом Еникёя и, возможно, других населенных пунктов северной части пролива.

7. Османское правительство, видя, что замки Румелихисары и Анадолухисары не могут удержать казаков, приняло решение построить две новые крепости на Босфоре, недалеко от его чер­номорского устья, которые должны были стать преградой для проникновения казаков в пролив. Во второй половине 1620-х гг. были сооружены замки Румеликавагы и Анадолукавагы, являв­шиеся сильными, хорошо вооруженными укреплениями.