Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Взаимопроникновение познания и создания






(О техническом в науке и научном в технике)

 

Что такое техника? В чем ее сущность? Есть ли у нее свое метафизическое измерение? Или же техниа должна быть понята, исходя из ее эмпирической данности, т.е. как совокупность инструментов, аппаратов, машин, служащих средством для реализации человеческих целей?

Ответы на эти вопросы даются разные. Попытки раскрыть сущность техники, исходя из определенных метафизических оснований, характерны для О.Шпенглера, Э.Юнгера, Г.Фрайера, М.Шелера, М.Хайдеггера, Х.Ортеги и Гассета: все они предполагают то или иное спекулятивно-философское толкование феномена современной техники. В последний период однако возникло критическое отношение к спекулятивным определниям сущности техники, протест против априорного конструирования этой «сущности». В таком критическом духе написана книга “Techne, Technik, Technologie”, созданная коллективом авторов во главе с С.Мозером и Х.Ленком.1

«Современная техника, - пишет С.Мозер, - это автономное образование истории нового времени, так же как наука и искусство. Она не есть просто сумма отдельных методов. Скорее последние суть конкретные проявления этого автономного и универсального процесса. И тем не менее этот её универсальный характер не может быть дедуцирован из некой метафизики истории. Отдельные технические феномены, такие как метод, машина, аппарат могут и должны быть подвергнуты также философско-методологтческому анализу, для того чтобы понять технику в целом, хотя сущность последней и не может быть получена «индуктивно» из таких единичных анализов».2 Спекулятивный способ рассмотрения техники порицает и Х.Ленк, подчеркивая, что «техника не есть единый идеальный объект, который должен быть постигнут с помощью интуитивного созерцания сущности».3

Резон в таком критическом подходе, несомненно, есть. Прежде чем определить понятие техники, нужно провести как конкретный анализ различных видов технического инструментария и форм инженерно-технической деятельности, так и социокультурное рассмотрение всей совокупности того, что составляет условие и продукт этой деятельности. Одним словом, для создания науки о технике необходимо объединение совместных усилий не только философов, социологов, культурологов, но и философски образованных инженеров. В противном случае трудно избежать идеологических клише в оценке техники, примером которых может служить рассуждение Шпенглера о том, что сущность техники – это война. «От правойны ранних животных путь ведет к современным изобретателям и инженерам; от праоружия – хитрости – к конструкции машины, с помощью которой ведется сегодняшняя война с природой…».4 Это отвлеченное рассуждение есть лишь распространение на область техники исходного принципа философии Шпенглера: борьба, война составляет основу всего сущего. «Эта борьба есть жизнь, а именно в смысле Ницше: борьба, проистекающая из воли к власти, жестокая, неумолимая, беспощадная».5

Ещё один пример такого отвлеченно-спекулятивного подхода – определение техники, предложенное Г.Беком: техника – это «изменение природы посредством духа».6 Раскрывая смысл этого определения, Бек поясняет, что техника – это четырехактный процесс «выхождения–из-себя и вхождения–в–другое»: 1) природа выходит из себя и входит в дух; 2) дух выходит из себя и входит в природу; 3) природа выходит из себя и входит в саму себя; 4) дух выходит из себя и входит в самого себя.7 Вряд ли такая абстрактная схема дпет ясное понятие того, что такое современная техника.

Для понимания природы современной техники важно исследование её генезиса. Ибо хотя создание технических усовершенствований – характерная черта человеческого существа во все периоды его исторической жизни, тем не менее техника последних двух столетий качественно, а не только количественно отличается от техники доиндустриальных обществ. Важнейшей особенностью новоевропейской техники является ее органическая связь, сращенность с наукой, с экспериментально-математическим естествознанием. Такой сращенности традицонные общества древности и средних веков вообще не знали. Характерно, что само слово «техне», от которого и происходит наше понятие техники, ведет свое начало из античной Греции, где оно означало «искусство» в широком смысле слова, т.е. все то, что создано руками человека. Греки строго различили природу и искусство, различали мир, как он существует сам по себе, и сферу артефактов, именуемую сегодня «второй природой». С этим различием было связано противопоставление науки о природе, с одной стороны, и механики, с другой. И хотя, как известно, уже Архит (V в. до н.э.) решал математические задачи с привлечением механических средств, а в эпоху эллинизма, у Архимеда, мы видим разработку одной из областей механики – статику, тем не менее вплоть до XVII в. не возникла механика как наука о природе. Наука физики (fusik¾ ™pist»mh), согласно Аристотелю, рассматривает природу вещей, их сущность, свойства, движения; механика же (mecanik¾  tš cnh) есть искусство, позволяющее создавать инструменты для осуществления таких действий, которые не могут быть произведены природой. В качестве искусства построения машин механика не может добавить ничего существенного к познанию природы, ибо имеет дело не с тем, что есть в природе, а с тем, чего в ней нет, она есть средство перехитрить, а не познать природу.8

Создание в XVII веке механики как науки о природе имело в качестве своей предпосылки преодоление античного и средневекового противопоставления естественного и искусственного. И сама эта предпосылка, и вытекающее из нее следствие (наука механики, вообще экспериментально-математическое естествознание) оказали решающее влияние на создание новоевропейской техники.

Задаваясь вопросом о происхождении современной техники, некоторые исследователи обращаются к средневековой культуре. Так, например, Д.Бринкман убежден, что духовным источником «технического бума» в Европе последних двух столетий является секуляризация идеи спасения, составлявшей ядро христианства. Сущность техники, по Бринкману, «заключена в той иррациональной душевной движущей силе, которая скрывается и одновременно являет себя во всех конструкциях и изобретениях, какими бы рациональными и целесообразными они ни выглядели».9 Тут нельзя не вспомнить Макса Вебера, видевшего в протестанской этике одну из важнейших предпосылок развития капитализма в Европе.

Другой исследователь техники, католический философ Фр.Дессауэр, тоже в христианстве ищет истоки происхождения новой техники, считая, что она родилась из стремления человека христианской культуры продолжить божественное творение. «Веление: «Наполняйте землю и обладайте ею» (Бытие, 1, 28) – это веление техники».10

Спору нет, христианство сыграло важную роль как в усовершенствовании техники, 11 так и в создании новой мотивации, стимулировавшей рост технических изобретений и их практического внедрения.

Однако едва ли не наиболее существенным для рождения новой техники было то обстоятельство, что именно христианская религия и теология помогли преодолеть пропасть между естественным и искусственным, природой и техникой, какая существовала в древних культурах. Как известно, Аристотель определял естественное как то, что «носит в самом себе начало движения и покоя».12 Для христианской теологии такое определение не подходит: поскольку природа есть творение Бога, то начало ее движения и покоя – не в ней самой, а в Творце. Средневековый мыслитель тоже, конечно, отличал естественное от искусственного, но это различие он видел не там, где ученый и философ античности. Для схоластики естественное – это то, что создано бесконечным Творцом, а искусственное – то, что создано человеком, творцом конечным. И подобно тому, как создание дома или плаща опосредовано соответствующей «идеей» в сознании человека, так и сотворение растения, животного или человека предполагает наличие соответствующей идеи в божественном уме. При этом человек и Бог нуждаются в действующих, т.е. механических причинах для реализации своих идей. Схоластика, особенно начиная с ХIV века, ищет действующие причины там, где античная физика указывала на причины целевые. Так, Жан Буридан в своих « Quaestiones » и Комментарии к «Физике» утверждает, что в природном мире не действуют целевые причины, что природная связь явлений определяется лишь причинами действующими.13 Уже здесь, как мы видим, началась критика объективной телеологии Аристотеля, полностью отброшенной физикой ХVII – XVIII вв.

Это был важный шаг на пути преодоления различия между искусственным и естественным, составлявшего предпосылку аристотелианской физики. Такой способ расуждения как раз и подготовил то представление о мире как машине (machin mundi), которое легло в основу точного естествознания, прежде всего механики. У ее создателей, таких как Галилей и Декарт, мы находим важнейшие предпосылки современной техники. Одна из этих предпосылок – сам эксперимент, без которого немыслимо новое естествознание; не случайно Галилей, Гюйгенс, Ньютон и другие выдающиеся экспериментаторы могут быть названы и великими изобретателями. Эксперимент всегда есть изобретение, материализация некоторой идеи, которая посредством эксперимента превращается из гипотезы в теорию.

Конечно, нельзя упускать из виду и отличие научного эксперимента от собственно технического изобретения. Последнее преследует практическую цель, тогда как назначение эксперимента – теоретическое: он служит средством подтверждения истинности определенного теоретического допущения, т.е. имеет целью познание природы.14 Но это различие целей не должно скрывать от нас техническую природу эксперимента, связанную – что очень важно – с математизацией естественных наук.

Впервые математическое обоснование физики последовательно проводится Галилеем, причем не в качестве–гипотетического, как это было в античной и средневековой астрономии (принцип «спасения явлений»). Галилей существенно преобразовал понимание научной рациональности применительно к физике. Как отмечает М.Клавелен, «Галилей подчеркивает бесчисленные преимущества, которые дает отождествление доказательства в физике с доказательством математическим».15 Объяснение у Галилей означает преобразование проблемы из физической в математическую; последняя затем и решается средствами математики. Это позволяет придать полученным на единичном примере выводам универсальное значение. Так, например, параболическая траектория, описываемая артиллерийским снарядом, рассматривается Галилеем как частный случай движения тела по горизонтальной плоскости, которое затем падает вниз с сохранением приобретенной инерции движения по горизонтали. Этот же принцип Галилей применяет и к движению тела, брошенного вверх, не прибегая при этом к новым допущениям, как это делали физики буридановской школы. Осуществляемая Галилеем геометризация доказательства позволяет придать физическому примеру ту всеобщность, которую он без этого не может иметь, поскольку открывается возможность не принимать во внимание физические факторы, всякий раз особые. Вместо физического движения Галилей анализирует сконструированную им математическую модель, и эта – как правило мысленная – конструкция носит у него название эксперимента. Как показывает В.Г. Горохов, для Галилея «математический объект (например, точка) всегда соотносится не только с физическим объектом (физическим телом, например, камнем), но и с искусственно созданным техническим объектом (например, пушечным ядром)… Экспериментальный объект выступал у него в качестве инженерной реализации предварительно построенного в теории идеального объекта. Таким образом, Галилей впервые отчетливо разработал новый стиль научно-инженерного мышления…».16 Добавим, что третий компонент – искусственно созданный объект – служит как бы посредником между первым и вторым: он-то и превращает физический объект в идеализованный.

Техника, таким образом, оказывается включенной в саму сррдцевину новоевропейского естествознания; в союзе с математикой она служит предпосылкой новой рациональности, важнейшими параметрами которой являются точность и расчет. Как справедливо отмечает Фр.Рапп, благодаря введению эксперимента как средства познания природы «феномены, созданные «искусственно», принципиально не отличаются от спонтанно протекающих «естественных» процессов: между теми и другими существует непрерывный переход, причем особо следует подчеркнуть, что спонтанные природные процессы могут быть вызваны также и экспериментально».17 Сама реальность, изучаемая современной физикой, в значительной мере создается с помощью технической аппаратуры, а потому не всегда легко сказать, является ли она в самом деле «естественной» или «искусственной». Касаясь этого вопроса, В.Гейзенберг указывает, что мы больше не познаем природу, как она существует сама по себе; открываемые нами законы природы характеризуют не элементарные частицы сами по себе, а наше знание о них.18 И в самом деле, в качестве своего объекта изучения физик все больше имеет дело с природой, созданной естественнонаучным экспериментом; аналогично этому современный человек в своей практической деятельности имеет дело главным образом не с «первой», а со «второй» природой.

Вернемся однако к проблеме генезиса современной техники. Принципы нового научного метода, предложенного Галилеем, углубил и развил Декарт. Декарт мыслил мир как сложную систему машин и тем самым ещё теснее сближал между собой сферы естественного и технического, познания и конструирования. «Между машинами, созданными руками мастеров, и различными телами, созданными одной природой, я нашел только ту разницу, что действия механизмов зависит исключительно от устройства различных трубок, пружин и иного рода инструментов, которые, находясь по необходимости в известном соответствии с изготовившими их руками, всегда настолько велики, что их фигура и движения легко могут быть видимы, тогда как, напротив, трубки или пружины, вызывающие действия природных вещей, обычно бывают столь малы, что ускользают от наших чевств. И ведь несомненно, что в механике нет правил, которые не принадлежали бы физике (частью или видом которой механика является); поэтому все искусственные предметы вместе с тем предметы естественные. Так, например, часам не менее естественно показывать время с помощью тех или иных колесиков, …. чем дереву… приносить известные плоды».19 Для познания природы необходимо и достаточно, по Декарту, чтобы эффекты, достигаемые с помощью сконструированного человеком механизма, совпадали с эффектами, которые производит механизм, сконструированный Богом, т.е. с явлениями природы. В его лице естествоиспытатель опять-таки рассуждает как инженер.

Но именно поэтому Декарт придает столь большое значение Методу, с помощью которого, как он убежден, только и может быть достигнуто познание природы и господство над ней. Метод, как его понимал Декарт, должен превратить познание в организованную деятельность, освободив его от всяких случайностей, от таких субъективных (а потому и случайных) факторов, как наблюдательность, острый ум, удача, счастливое стечение обстоятельств. Образно говоря, Метод должен превратить научное познание из кустарного промысла в промышленность, из спорадического и случайного открытия истин в систематическое и планомерное их производство. Научное знание, как им его хотел бы видеть Декарт, - это не отдельные открытия, постепенно соединяемые в некоторую общую картину природы, а создание всеобщей понятийной сетки, заполнить отдельные ячейки которой не составляет большого труда. Процесс познания приобретает характер поточной линии, главное в которой – непрерывность, измерение и порядок.20 Должна существовать наука, объясняющая всё, относящееся к порядку и измерению, её Декарт именует «всеобщей наукой» (mathesis universalis) и мыслит её по аналогии с алгеброй, стараясь по возможности уподобить алгебре арифметику и геометрию. Алгебра для Декарта – образец математической науки именно потому, что в ней математика максимально сближена с исчислением, техникой счета, с помощью которой можно «считать» любую реальность. Это в известной мере – подход инженера, видящего в математике средство для расчета деталей машины в нужных пропорциях.

Нужно сказать, что картезианский Метод, несмотря на всё влияние его создателя в XVII в., не нашел в тот период своей полной реализации ни в науке, ни в технике; последняя вплоть до XIX века была обязана своим развитием главным образом талантливым изобретателям, таким как, например, Александр Белл, открывший телефон, или Т.А.Эдисон.21 Идеал, вдохновлявший Декаота, парадоксальным образом стал осуществляться только в ХХ веке. Как отмечает немецкий философ, автор интересных работ по проблемам техники К.Хюбнер, современная техника “хочет методически исследовать бесконечное поле технических возможностей; она хочет шаг за шагом выяснять до сих пор не исследованное и производить новое. Дух техники прошлых эпох не обнаруживал и следа чего-либо подобного. Правда, техника и сегодня многими нитями связана с задачами, которые ставит перед ней государство, общество, экономика и т.д. Но подлинно новым, существенно определяющим её является динамика её освободившейся творческой способности. Эта свобода находит свое наиболее чистое выражение в кибернетике, которая вырабатывает общую систему понятий для описания технических устройств и методов”.22 Предложенный Декартом метод научно-технического конструирования как раз и определил ту динамику творческой способности современной техники, о которой говорит К. Хюбнер.

Современный изобретатель должен быть научно образованным. Математическое естествознание, с которым оказалась внутренне связанной техника нового и особенно новейшего времени, 23 обеспечивает как её высокую точность, так и непрерывный процесс в сфере технических открытий. Понятие прогресса, с ХVIII века ставшее ключевым для самосознания новоевропейского человека, наиболее правомерно применить именно к области техники; ни к какой другой сфере это понятие не может быть применено столь однозначно. Об этом свидетельствует не только экологическая катастрофа, этот всем очевидный продукт индустриальной цивилизации, но и катастрофа генетическая, к которой может привести употребление тысяч новых химикатов, чъё действие на человеческий организм сегодня предсказать невозможно. Казалось бы, очевиден фантастический прогресс в средствах передвижения, сделавший для человека легко доступными все уголки земного шара, - но тут возникает непредвиденная ранее угроза всемирной эпидемии, поскольку человечество из «оседлого» превращвется в «путешествующее». Наконец, самое впечатляющее и самое перспективное из созданий современной техники – компьютер, открывающее огромные новые возможности, позволяющие ученым говорить о грядущей постиндустриальной цивилизации, тоже несет с собой и новые опасности. К ним прежде всего относится опасность невиданной ранее централизации информации, создающая предпосылки для манипулирования поведением людей со стороны государства, манипулирования, далеко превосходящего самые мрачные предсказания Оруэлла и Хаксли. Поэтому так существенно избегать завышенных ожиданий, которыми, как правило, сопровождаются все технические революции. Технический прогресс порождает иллюзию всемогущества, беспредельных возможностей человека, и эта установка сознания нередко оказывается источником опасных социальных утопий. Современному человеку следует осознать забытую истину: за всё, что он получает от прогресса техники, надо платить.

 






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.