Глава 4 Неожиданная развязка

Зная своего государя, быть может, лучше, чем тот знал самого себя, де ла Рейни почел за необходимость предупредить его о посещении брата, который решил повстречаться с ним как бы невзначай после полуденного завтрака. Поэтому главный полицейский выехал из Парижа затемно, чтобы успеть испросить аудиенции после утренней службы и до заседания Совета. Король, конечно, мог быть в дурном расположении духа, и тогда... Но на этот раз удача улыбнулась де ла Рейни: на лестнице он встретил личного секретаря Его величества Тусена Роз, который в скором времени получит титул маркиза де Койе, человека уже немолодого, опытного, с острым проницательным умом, которого необыкновенно высоко ценил его господин.

Роз поначалу посмеялся над де ла Рейни:

– Частная аудиенция? И вы прибегаете к моему посредничеству, господин главный полицейский? Вы, однако, необыкновенно застенчивы!

– Уверяю вас, не слишком, но я всегда опасаюсь, что с моим появлением связывается что-то неприятное, и стараюсь появляться как можно реже.

– Вы ошибаетесь! Что вам за дело до трепещущих придворных, чья совесть в последнее время не слишком чиста? Вы великий труженик, такой же, как король... как я. Его величество по справедливости оценивает великое дело, которое взвалено на ваши плечи: Париж день ото дня становится все более спокойным городом, безопасным, чистым, красивым. Пойдемте вместе и подождем Его величество в кабинете. Я уверен, что вас ожидает самый благожелательный прием.

Секретарь не ошибся. Людовик сразу выразил главному полицейскому свое удовлетворение.

– Господин де ла Рейни! – воскликнул он. – Нам по душе ваше усердие! Вы приехали так рано, чтобы сообщить нам об этом ужасном случае в Сен-Жермене?

– Король уже знает о нем?

– Конечно. И даже думал, что вы приедете ко мне вчера.

– Вчера, сир, по вызову наместника города я был в Сен-Жермене, осмотрел место преступления и начал расследование. Именно этого требует от меня служба Его величеству королю.

– Вы совершенно правы. Но дело в том, что вчера вечером мадам де Ментенон, сохранившая друзей в Сен-Жермене, обронила мне несколько слов о случившемся. Теперь рассказывайте вы!

Но де ла Рейни не смог начать говорить, его душил приступ гнева, вызвавший чуть ли не слезы, но наконец ему удалось справиться с нахлынувшими эмоциями, однако гримасу на его лице трудно было считать любезной улыбкой.

– Начинайте же! – нетерпеливо потребовал Людовик.

– Простите меня, сир, но я подумал: почему бы Вашему величеству не перепоручить мои обязанности мадам де Ментенон? Мне кажется, она более сведуща, чем я.

Однако в этот день король был и в самом деле в великолепном настроении.

– Ну-ну, стоит ли обижаться? Рассказывайте скорее, что там произошло, – повторил он, поудобнее устраиваясь в кресле.

Де ла Рейни рассказал о деле, не упустив ни малейшей подробности. Он не упомянул только о присутствии в особняке мадемуазель де Куртиль де Шавиньоль. А затем перешел к особо тонкому моменту.

– Вернувшись в Париж, я занялся поисками графа де Сен-Форжа, так как речь шла о смерти его тещи, и отправился в Пале-Рояль.

– Вы виделись с герцогиней Елизаветой?

– Нет, сир, я виделся с герцогом Орлеанским. Поскольку я искал одного из его свитских дворян, то самым естественным было обратиться к нему. Его королевское высочество взял на себя заботу сообщить обо всем супруге и собирался нанести визит сегодня после полудня своему августейшему брату. Без сомнения, граф де Сен-Форжа будет сопровождать его.

– Чего они хотят? – тон Людовика стал гораздо суше.

Уловив перемену, господин Роз деликатно удалился. Де ла Рейни прокашлялся, прочищая горло, но сохранил полнейшее спокойствие.

– Думаю, короля не удивит их просьба. Полагаю, что до Вашего величества дошел слух о странном исчезновении графини де Сен-Форжа, которую никто не видел... вот уже много месяцев.

– Брат хочет получить сведения о ней у меня? Единственное, что я могу, – это его успокоить, за всем остальным он должен обращаться к вам. Полагаю, что вам нужно начать еще одно расследование.

После этих слов де ла Рейни кинулся с головой в омут. Он отважно посмотрел королю в глаза, потом почтительно ему поклонился и сказал:

– Я уже его начал, сир, считая, что преданно служу интересам Вашего величества. Никуда не годится, когда исчезает знатная дама и никто не может сказать, что с ней случилось.

– Может быть. Нам известно, что... кое-кто выражал о ней беспокойство.

– Меня тоже беспокоит ее участь, сир. Я видел ее, и не раз, в доме покойной мадам де Брекур, с которой меня связывала давняя дружба.

– Вам нечего оправдываться. И что же ваше расследование?

– Полагаю, король сможет узнать гораздо больше, задав вопрос об участи графини господину де Лувуа, потому что он начиная с вечера 30 июля занимался этой молодой женщиной, которая была слишком взволнована и поэтому, очевидно, несколько назойлива. По слухам, неведомо откуда взявшимся, как это часто бывает, графиня имела несчастье не угодить королю, и это вынудило господина де Лувуа вмешаться.

– Что дальше?

– Как поступают с провинившимся в столь тяжком преступлении? Их отправляют в тюрьму, сир... Например, в Бастилию.

– Если она в Бастилии, мы попросим нашего министра освободить ее оттуда.

– Но она не в Бастилии. Она была там, но спустя несколько недель за ней приехала карета, чтобы отвезти ее в Венсен под предлогом, что лесной воздух будет для узницы полезнее. Мне передавали, что она болела, если не сказать, угасала...

– Прекрасно! Так чего же вы ждете? Привезите ее из Венсена!

– Невозможно, сир. Ее нет в Венсене, потому что ее никогда туда не привозили.

– Что вы хотите этим сказать?

– Господин дю Шатле, комендант Венсенского замка, в глаза не видел этой узницы. С тех пор как было закрыто дело с отравительницами, ни одна женщина не переступала порога Венсена, чем комендант, надо сказать, был очень доволен. Донжону, принадлежавшему королям и принимавшему весьма знатных особ, не прибавили чести жалкие ворожеи и колдуньи, – закончил де ла Рейни и позволил себе улыбнуться.

Шутливое заключение несколько разрядило напряжение. Проницательный взор главного полицейского не мог обмануться относительно выражения лица короля: Его величество не гневался, он был скорее удивлен, и удивлен до такой степени, что даже забыл величественное «мы».

– Да, я понимаю. Но где же она может быть?

– На свое несчастье, этого я не знаю. Знаю только, что закрытая карета, та же самая, что привезла узницу в тюрьму, увезла ее из Бастилии, и приказ о перемещении был подписан господином де Лувуа.

– В таком случае, – сделал вывод король, – пускай позовут ко мне господина де Лувуа, и он объяснит нам... Во всяком случае, я надеюсь...

Людовик произнес свой приказ таким ласковым тоном, что даже у главного полицейского пробежал мороз по коже.

Министр, как видно, был уже рядом, потому что явился в ту же секунду. Король принял его любезно. Даже слишком...

– Присутствующему здесь господину главному полицейскому, – начал Людовик, – хотелось бы знать, как вы поступили с малюткой де Сен-Форжа. Ее мать умерла, и было бы желательно, чтобы она присутствовала на похоронах.

– Как я поступил с ней, сир? Я был уверен, что король прекрасно осведомлен о ее участи. Разве не было желательно, чтобы молодая особа выплескивала свои чувства в месте, менее взрывоопасном, чем Версаль?

– Например, в Бастилии, – вставил де ла Рейни, на которого грубость де Лувуа всегда действовала угнетающе.

Де Лувуа с живостью повернулся к нему.

– Именно в Бастилии! Стены там той самой толщины, которая не позволит просочиться никаким нежелательным слухам!

– Так почему же вы ее увезли оттуда?

– Вы и об этом знаете? Похоже, вы сочли себя вправе вести расследование, господин главный полицейский?

– Счел себя вправе, господин министр? Расследование – главная моя обязанность, и я не люблю внезапных исчезновений. Особенно когда речь идет о юной и беззащитной женщине. Чтобы не тратить время зря, скажу, что господин Безмо сообщил мне о переводе узницы в Венсен, и я, не желая останавливаться на полдороге, отправился туда и...

– Вам сказали, что ее там нет. Сир, – грузный де Лувуа повернулся снова к королю, – соизвольте уделить мне несколько минут для беседы наедине.

Положительно в это утро настроение короля было просто чудесным, что необыкновенно порадовало де ла Рейни, окончательно убедив его, что к злоключениям Шарлотты Людовик не имеет никакого отношения, потому что, услышав просьбу своего министра, государь рассмеялся:

– Вам не везет, бедный де ла Рейни! Но вы должны знать, что господин де Лувуа охраняет свои тайны так же ревностно, как господин де ла Кинтини^[11]груши в своем саду. Чтобы вас утешить, мы предлагаем вам полюбоваться чудом из чудес, нашей Зеркальной галереей! Вы будете первым, кто ее увидит, потому что двор приглашен только завтра вечером. Галерея очень длинная, и прошу вас: оставайтесь в пределах досягаемости.

– Благодарю вас, Ваше величество, за дарованную мне привилегию.

Де ла Рейни и в самом деле получил королевский подарок. На миг он замер, потрясенный, и чуть было не забыл, зачем приехал в Версаль.

Между тем в Большом кабинете от любезности короля не осталось и следа.

– И что же вы желаете мне сказать? Почему Бастилия, а не монастырь? Почему вы увезли ее? И где она, в конце концов?

– Монастырь? Но разве Его величество не знает, что монастырские приемные снабжают новостями газеты? А в Бастилии нечем дышать. Если Его величество соизволит вспомнить, то мне была предоставлена свобода действий, и действовал я в страшной спешке. Желая пресечь в то же мгновение...

– Да, я помню. И что же дальше?

– А дальше я действовал, уже все хорошенько обдумав. Я рассудил, что мадам де Сен-Форжа молода, неискушена, наивна. Она во власти чувств, рожденных ее привязанностью к королеве. Бастилия сама по себе тяжкое наказание, а эта молодая женщина, в общем-то, ни в чем не виновата. Мы лишь опасались, как бы она не стала источником нежелательных слухов...

– Которые распространились и без нее. Смерть Жерве этому немало способствовала, но мы еще поговорим об этом вместе с де ла Рейни. Так вы, наконец, мне скажете, где спрятали малютку де Фонтенак?

– У себя, сир!

Как только были произнесены эти три слова, произошло именно то, чего де Лувуа опасался: Людовик побагровел от гнева.

– У вас? Вы хотите сказать, в одном из ваших домов в Париже или в Медоне? И конечно, под присмотром вашей попечительной супруги? Де Лувуа! Мне кажется, вы сошли с ума!

Министр был приземист и широк в плечах, он надеялся выдержать ураган, который готов был на него обрушиться. Он один во всем государстве делил с королем такие тайны, какие уберегли бы его от любой опасности, кроме меча палача, если бы король захотел от него избавиться.

– Нет, сир, не в Париже и не в Медоне. У меня есть небольшой охотничий домик, прекрасно защищенный и великолепно спрятанный в лесу. О нем не знает никто, и мадам де Лувуа в том числе. В него я и отправил мадам де Сен-Форжа. Тюрьма бы ее погубила. В Бастилии она начала болеть, а в моем пустынном уголке ей был обеспечен необходимый для выздоровления уход. Хочу подчеркнуть, что она находилась под надежной охраной, но ей оказывалось должное почтение и она ни в чем не нуждалась. У нее было все, кроме свободы.

– Этакая ваша личная тюрьма? Позолоченная клетка, я правильно понял? А скажите-ка мне, господин де Лувуа, как далеко простирается ваш интерес к этой юной даме? Поступая таким образом, вы руководствовались одним лишь намерением удалить ее от двора? Или еще и страстью? Как известно, своим страстям вы не в силах противостоять. Я помню, с каким неистовством вы добивались прелестной маркизы де Курсель^[12]. В конце концов, надеясь обрести покой, она стала вашей.

Де Лувуа побледнел, но ни один мускул не дрогнул на его широком грубом лице.

– Мадам де Курсель искала приключений, сир, чего никак не скажешь о молодой женщине, о которой мы с вами говорим. Отдать ее за простофилю де Сен-Форжа было в некотором роде преступлением. Но с другой стороны, эта возможность могла уберечь ее...

– Уберечь от чего?

– От всевозможных посягательств. Как-никак речь идет о симпатии короля.

– Вы хотите сказать...

– Я сберег ее для вас, Ваше величество! Она безупречна, сир, и я заметил...

– Вы ничего не могли заметить! Разве вы не знаете, что я распростился с... заблуждениями молодости и теперь живу добродетельно, по заповедям Христовым?

– Разумеется, сир, но и раскаявшемуся случается порой пожалеть о сладких часах пролетевшей молодости.

– Как раз эти сладкие часы и приходится искупать, когда входишь в возраст...

– Возраст? О чем вы говорите! В вашем возрасте, сир, еще рано думать об отставке. Чтобы в этом убедиться, достаточно взглянуть на женщин, трепещущих при появлении короля.

– И что же?

– А то, что мадемуазель де Фонтанж от всего сердца любила короля и не забрала его любовь с собой в могилу.

– Может, вы и правы, но меня это мало интересует. Я люблю, дорогой Лувуа...

– Если Его величество говорит, то говорит исключительно правду. Но мне бы хотелось быть уверенным, что речь идет об искреннем порыве сердца, а не о многотрудном самоубеждении.

– Вы бредите?

– Нет, сир, я просто рассуждаю по-человечески. Все знают, что любовь притягивает любовь, особенно когда сердце, к которому она тянется, опустошено. Смерть очаровательной герцогини, конечно, оставила пустоту и горькие сожаления. Могу я спросить короля, что было бы, если бы болезнь не заставила ее увянуть, а потом не свела в могилу? Я думаю, радость по-прежнему царила бы в этом дворце.

– Может быть.

Воцарившееся молчание, судя по лицу короля, было полно приятных мечтаний, и де Лувуа благоразумно не прерывал его. Но вот Людовик очнулся, встряхнувшись, словно огромный пес.

– Вы забыли только об одном: после мадам де Фонтанж нас покинула королева... Но вернемся к нашим делам: удаление мадам де Сен-Форжа ничем не оправдано, и ее нужно вернуть супругу. Безусловно, напомнив, чтобы она поклялась молчать о виденном и слышанном. Отвезите ее к герцогине Орлеанской. Герцогиня любит ее, и, мне кажется, это будет вполне естественный ход событий, тем более что граф служит герцогу. И потом, она будет в некотором отдалении от двора: герцогиня предпочитает жить в своих имениях, а не в наших. Прежде чем уйти, не забудьте позвать ко мне де ла Рейни, я хочу поговорить с ним об убийстве матери графини. Ну и семейка, господи боже мой!

Де Лувуа поклонился. Он не стал говорить, что думает относительно любви герцогини Орлеанской к своим имениям, а не к имениям своего деверя. Он был прекрасно осведомлен о травле, которую затеяли фавориты герцога, чувствуя себя совершенно безнаказанными, потому что прямодушная Лизелотта не считала нужным скрывать своей неприязни к мадам де Ментенон. У де Лувуа были свои заботы. Он сел в карету и поехал в Медон в свой замок. Время до вечера он провел, запершись у себя в кабинете, а когда стемнело, переоделся, приказал оседлать лошадь, вскочил на нее и исчез за поворотом извилистой лесной тропинки...

На следующее утро де Лувуа явился к утреннему выходу короля, он был бледен и, судя по усталым глазам, провел бессонную ночь. Он с явным нетерпением дожидался конца нескончаемого церемониала, в который Людовик превратил свой утренний туалет, сделав его ритуалом. Король заметил беспокойство своего министра и, покидая спальню, кивком пригласил следовать за собой.

– Вы скверно выглядите, – сказал Людовик, нимало не заботясь, чтобы приглушить голос: четкий шаг сопровождавшей его охраны помешал бы услышать любой королевский разговор. – Что за дурную весть вы привезли?

– В самом деле дурную. Дама, о которой шла речь, сбежала.

– Когда?

– Не знаю. В последний раз я был там неделю назад и не могу сказать точно, когда это произошло. В доме настежь открыты двери и окна, и в нем нет ни души.

– А ведь сейчас зима. Я полагаю, что в вашем охотничьем домике были слуги?

– Они исчезли. И самое странное, что ничего не украдено.Если де Лувуа был бледен как полотно, то Людовик пламенел огнем.

– Поздравляю! Вам остается только одно: рассказать все де ла Рейни. Если есть на свете человек, который способен ее отыскать, то это он. Но вы мне ответите за все, и молитесь богу, чтобы с ней не случилось ничего дурного!

Де Лувуа отличался вспыльчивостью и терпеть не мог, чтобы с ним обращались бесцеремонно, такого он никому не прощал, даже королю. Он вскипел и уже не обращал внимания, где он находится и с кем говорит:

– Что с ней может случиться дурного? Ясное дело, ее похитили. Поклонник, достаточно богатый, чтобы купить...

– Извольте замолчать. Помните о том, где вы находитесь! Делайте что приказано, и не возвращайтесь, пока... Ах, мадам де Ментенон! Вы хорошо спали?

К королю подходила вышеупомянутая дама, держа в руках молитвенник, за нею следовали ее духовник и ее племянница. Де Лувуа в ярости развернулся и направился к Лестнице королевы. Спеша вниз, он споткнулся о собственную трость, с помощью которой маскировал легкую хромоту, последствие давнего падения с лошади, и наверняка бы растянулся во весь рост, если бы не спасительная поддержка мощной руки дежурного швейцарца, восстановившего его равновесие. В благодарность швейцарец заслужил злобный взгляд, после чего де Лувуа спустился по лестнице с предельной для своей хромой ноги скоростью, сел в карету и крикнул кучеру: «В Шатле!»

Король приказал ему увидеться с де ла Рейни, и он отправился в Шатле, чтобы встретиться с ним. Де Лувуа любил подчеркнуть свою покорность и исполнительность, потому что на самом деле не считал для себя обязательным ни то, ни другое. И еще он хотел, чтобы итогом розысков главного полицейского стало мертвое тело. Воистину, подобная развязка была бы отнюдь не худшей. Время до того неблагополучно, что разбойника можно встретить на каждом шагу, и молодая женщина, блуждающая по лесу темной ночью, всерьез рискует жизнью. В общем, министр желал, чтобы де ла Рейни или совсем не нашел Шарлотту, или нашел ее мертвой. Себя же он старался уверить в том, что произошло похищение. Мерзавка настолько хороша, что соблазнит любого, он сам тому пример. Но, если ее похитили, в Версале ее больше не увидишь, а это как раз то, что надо. Если же ее не похитили, то он снова возвращался к своему первоначальному пожеланию: мертвое тело, найденное в какой-нибудь чаще... При необходимости можно и помочь...

Де Лувуа ощутил чуть ли не облегчение, когда в Шатле с должным почтением и к его должности, и к его персоне сообщили, что господин главный полицейский уехал, не сообщив, куда и надолго ли. Это не помешало министру разгневаться, обвинив полицию в разгильдяйстве, потому что начальник обязан находиться на месте, когда к нему возникают срочные вопросы! Он отверг помощь дежурного офицера – им в этот день был Альбан Делаланд, – заявив, что величайший министр, каковым он является, может иметь дело только с высшим начальством. В завершение де Лувуа приказал, чтобы де ла Рейни, как только вернется, немедленно отправлялся к нему в Версаль. После чего он ушел, не прощаясь, и громко хлопнул дверью, которую не успели перед ним распахнуть.

– Какая муха его укусила? – поинтересовался Дегре, вернувшийся как раз в эту минуту и чуть было не столкнувшийся с разгневанным министром.

– Могу тебе только сказать, что он желал немедленно видеть патрона, которого, как только он вернется, я должен тут же отправить в Версаль. Что касается остального, я знаю не больше, чем ты.

– А где наш главный?

– В Сен-Жермене, я думаю. В последнее время он все больше молчит. Его можно понять: двойное убийство в особняке Фонтенаков кого хочешь лишит покоя. Кроме слуг, чьи показания ты читал, никто по соседству с домом, где творилось такое, ничего не видел и не слышал! А ведь туда прискакал десяток человек на лошадях, и не заметить их могли только глухие или слабоумные. Однако никто и ничего не заметил!

Огонь в камине почти потух, Дегре раздул угли и подбросил пару поленьев.

– Ты еще молод, и опыта у тебя маловато. Нет ничего удивительного, что никто из соседей не заметил десятка всадников. О двух-трех разбойниках они бы рассказали, но тут явился целый хорошо вооруженный отряд под командованием опытного командира, и стало очевидно, что это вовсе не банда грабителей, а что-то совсем другое... А это всегда внушает опасение. К тому же, если бы жертвы были людьми, внушающими симпатию, или просто-напросто людьми заурядными, соседи бы к ним относились иначе. Но покойная баронесса пользовалась недоброй славой, а ее любовник, который, как ты помнишь, был у нас на подозрении со дня убийства мадам де Брекур, и того хуже. Естественно, что все хотят отстраниться от таких людей, что бы ни происходило. Так что будь де ла Рейни хоть семи пядей во лбу, помощи ему не дождаться.

– Конечно! Я с тобой совершенно согласен. Да и эти двое получили, прямо скажем, по заслугам. Но сейчас в Сен-Жермене поселилась мадемуазель Леони. Она там своя, хорошо знакома с соседями, и если кто-то может что-то узнать, то это только она. Если бы ты знал, какая это удивительная женщина, – добавил Альбан со вздохом, чем вызвал улыбку Дегре.

– Значит, правда, что из-за этой истории ты лишился кухарки?

– Я лишился друга, и дом без нее стал пустым, несмотря на каждодневные посещения добряка Сенфуэна. Он, похоже, не может прийти в себя из-за исчезновения... мадам де Сен-Форжа.

– А ты?

– Я тоже, – признался Альбан с горечью, – но я получил официальный запрет от нашего начальника искать ее.

– Официальный запрет? Дело серьезное, особенно если запретил сам господин главный.

– Похоже, это его заповедная территория. Мне он объяснил, что речь идет чуть ли не о государственной тайне, и я, участвуя в этом деле, подвергаюсь большому риску. Как будто риск когда-нибудь меня пугал! Как и любого полицейского, я думаю. И еще я знаю, что де ла Рейни говорил об этом с королем.

Дегре не без восхищения присвистнул, помолчал и сочувственно похлопал молодого коллегу по плечу.

– Перестань трепыхаться. Де ла Рейни знает, что делает, и если он решил заниматься этим делом лично, то на твоем месте я бы успокоился.

* * *

В этот вечер Людовик XIV пригласил весь двор полюбоваться галереей, которая была построена на месте террасы и должна была соединять его покои с покоями королевы. Вопреки этикету, требовавшему, чтобы король появлялся в любом собрании последним, на этот раз Людовик появился первым, вместе с мадам де Ментенон, дофином, дофиной, своим братом и его женой, и занял массивный серебряный трон. Этот трон выносили в самых торжественных случаях, и на этот раз его поставили в дверях Зала мира, напротив которого на противоположном конце галереи находился Зал войны. Придворные столпились вокруг короля, с нетерпением ожидая обещанного зрелища.

Когда слуги распахнули створки дверей, у всех вырвался вскрик восхищения и изумления.

Семнадцать огромных, закругленных сверху окон смотрели в парк, на подсвеченные фонтаны и Большой канал. Напротив каждого окна была арка, и в эти семнадцать арок было вставлено триста шестьдесят граненых зеркал, которые отражали великолепие парка и убранства галереи. Потолок сиял великолепными росписями Лебрена, посвященными победам Людовика^[13]. С потолка свисали двенадцать хрустальных люстр и две серебряные с каждого края, играя огнями и сияя, словно огромные бриллиантовые подвески. Света и игры люстрам добавляли две тысячи свечей, горевших в серебряных торшерах, жирандолях и канделябрах, украшенных купидонами и сатирами. На паркете из драгоценных пород дерева лежали два белых ковра Савоннери с растительным орнаментом и золотыми солнцами посередине, перекликаясь с белыми с золотой вышивкой занавесями, висевшими вдоль окон. В промежутках между окнами стояли в серебряных ящиках апельсиновые деревья, распространяя вокруг чудесный аромат. Столики, консоли, кресла и табуреты – все было серебряным. А в начале и в конце галереи были установлены четыре статуи из белейшего мрамора – две Венеры и два Аполлона. Каждый входил в эту чудо-галерею на цыпочках, словно в святилище, с ощущением, будто входит внутрь огромного сверкающего бриллианта.

Бриллиантами был украшен черный бархатный камзол короля, а самый крупный мерцал и переливался на его шляпе.

Оказавшись рядом с живым воплощением солнца, брат короля, хоть и был одет в великолепный наряд из перламутрового атласа с пуговицами из розовых бриллиантов, почувствовал потрясение – его даже пронял холодок восторга, и он просто не находил слов. Замерла в восторге и его жена, герцогиня Елизавета, по-детски покусывая палец, она улыбалась во весь рот, счастливая увиденной феерией. Невидимые скрипки господина Люлли услаждали слух чудесной музыкой.

Согласно установленной иерархии, придворные одни за другими подходили приветствовать короля, выражая свое потрясение и восхищение, на этот раз совершенно искренне. Только слепец мог остаться безучастным к подобному чуду. Людовик улыбался, выслушивая похвалы: он был весьма чувствителен к фимиаму, который воскуряли его шедевру.

Внезапно герцог Орлеанский с недоумением сказал:

– Как может быть, что до сих пор нет мадам де Монтеспан? Уж не заболела ли она?

– Я уверен, что она здорова. О болезни она бы нас предупредила. Просто-напросто опаздывает... как обычно!

Но мадам де Монтеспан была здесь – в платье из синего атласа с золотыми блестками, подчеркивающем белизну ее кожи, с одним-единственным букетиком из аквамаринов, приколотым у выреза, и браслетами с такими же аквамаринами на запястьях, – она была великолепна. Сопровождал ее удивленный шепот толпы, но относился он не столько к ней, сколько к молодой женщине, которую она держала за руку и вела к королевскому трону.

Пепельные волосы, бледное точеное личико, платье из черного бархата с белокипенными кружевами, три нитки жемчуга на стройной шее – такой предстала Шарлотта перед королем и, опустив глаза, сделала реверанс. Маркиза не выпускала руки своей подопечной, и в наступившей тишине ее красивый низкий голос прозвучал особенно громко.

– Угодно будет королю принять меня в число своих министров, потому мне удалось то, что не сумели сделать они? – спросила маркиза весело. – С чувством живейшей радости я сопроводила к Вашему величеству мадам де Сен-Форжа, которую считали исчезнувшей.

– Где вы ее нашли? – спросил Людовик, не скрывая изумления.

– У себя в саду, сир! Она была без сознания и лежала под кустом остролиста, как новогодний подарок. Она едва не умерла от холода, пока бежала из дома, где ее держали как пленницу.

На этот раз король не успел высказать своего мнения, его опередила герцогиня Орлеанская: кипя благородным негодованием, она поспешила принять беглянку под свою защиту и покровительство.

– Я знала, я чувствовала, что ей желали причинить зло! Бедное дитя, против которого несправедливо озлобилась судьба, но, благодарение богу, вы оказались у нее на пути, дорогая маркиза. Вам за это воздастся! Вы не можете себе представить, как у меня болело за нее сердце!

– Скажем, что мне повезло, – проговорила прекрасная Атенаис, смеясь. – Что умаляет мои заслуги до одной четверти.

Новый голос вмешался в беседу, неприятно сладкий и тягучий.

– Не следует ли нам услышать рассказ о пережитых перипетиях, наверняка он будет интересным, – лилейным голоском промурлыкала мадам де Ментенон. – Я уверена, что король...

– Нет, – сухо оборвал ее Людовик. – Сейчас не время и не место. Я увижу, – он подчеркнул «я», – этих дам без свидетелей завтра, после окончания Совета. Мадам де Сен-Форжа, мы рады видеть вас, – обратился он к Шарлотте. – Быть может, вы желаете отправиться к вашему супругу?

Герцогиня Орлеанская рассмеялась безудержно и заразительно.

– После того, что она пережила, вряд ли ей будет по силам столь плачевное зрелище! Бедняжка де Сен-Форжа лежит в постели, обложенный пузырями со льдом, пьет травяные отвары от жара и лихорадки. Ему кажется, что он умирает, и он требует священника со святыми дарами! Он...

– Не вижу в этом ничего смешного, – высокомерно заявила мадам де Ментенон. – Сразу видно, что герцогиня Орлеанская недавно сделалась католичкой.

Но она встала на опасный путь. Отпор последовал незамедлительно:

– Вы тоже! Или ваша семья, чья фамилия д'Обиньи, не были дворянами-гугенотами из Пуату? Идите сюда, Шарлотта, ваше место всегда рядом со мной!

– С соизволения Вашего королевского высочества, она побудет еще какое-то время у меня, – проговорила мадам де Монтеспан. – На завтра назначены похороны ее матери. Потом она будет вправе принять решение о своем будущем. А вас, сир, я прошу разрешить удалиться с праздника мадам де Сен-Форжа. Я хотела только, чтобы она поприветствовала своего короля и принцев. Теперь я ее увожу.

– И правильно делаете, она бледна как полотно.

Шарлотта держалась лишь усилием воли. Только из желания доставить удовольствие своей неизменной благодетельнице она согласилась появиться в Версале, когда он сиял ослепительнее, чем всегда.

– Ваше возвращение во время незабываемого вечера поразит всех, а незаметное возвращение и пройдет незамеченным. И запомните: вы ни в чем не виноваты! Вы стали жертвой людской жестокости! – твердила ей мадам де Монтеспан.

Прием, который был им оказан, подтвердил правоту маркизы. Искренняя радость герцогини Елизаветы согрела сердце Шарлотты, но теперь ей так хотелось бы отдохнуть в тишине и покое комнаты, где она очнулась, – в замке Кланьи. Однако сегодня ей придется ночевать в покоях, отведенных мадам де Монтеспан на втором этаже в Версале, в двух шагах от покоев короля. Но и здесь у нее будет мягкая постель и успокоительный отвар, который приготовит для нее Като, верная камеристка маркизы. Спать! После стольких тревожных дней и ночей ничего другого Шарлотта не хотела. И еще не думать! Как непросто вернуться к жизни при дворе и снова захотеть радоваться жизни...

Войдя в свои покои, мадам де Монтеспан увидела там свою сестру Габриэль, маркизу де Тианж. Габриэль была немного старше Атенаис и всегда оставалась ее самой верной опорой. Сестра ждала результата эффектной развязки, задуманной Атенаис, и только после этого собиралась отправиться на поклон к королю, чтобы принести дань восхищения новому чуду Версаля.

– Ну что? – спросила Габриэль сестру после того, как та передала Шарлотту верной Като и вошла в гостиную.

– Полный успех, – отвечала та, опускаясь на диван и беря протянутый ей бокал с испанским вином. – Выражение лица Ментенон было достойно кисти художника. Особенно когда король, так сказать, заставил ее замолчать. Она желала, чтобы все, что случилось с Шарлоттой, было рассказано немедленно и при всех. Зато Людовик был великолепен, и я уверена, что он не имеет отношения ко всей этой истории. Все устроил Лувуа с целью, о которой я даже думать не хочу!

– Он там был?

– Не с самого начала. Пришел, когда мы уже покидали галерею. Шарлотта его не видела, а я притворилась, что не замечаю. Но краем глаза я отметила, что при виде нас он окаменел возле статуи Венеры и из красного стал желтым! Герцогиня Елизавета была герцогиней Елизаветой. Она раскрыла объятия Шарлотте и готова была снова взять на службу свою бывшую фрейлину. И, как обычно, сцепилась со Скарроншей. Но та не удержалась от колкости: упрекнула, что до замужества с братом короля принцесса была протестанткой. Принцесса ей не спустила, а король промолчал.

– Ты веришь, что король на ней женился?

– Да, теперь я могу сказать, что уверена. Он начал вести себя как муж, который вправе выражать недовольство... Иными словами, совершенно естественно.

Деликатно придерживая друг друга за локти, сестры вернулись в галерею обсуждать необыкновенную красоту отделки помещения. Их восхищение было искренним и неподдельным. Можно ли было вообразить себе что-то более необыкновенное, чем Зеркальная галерея, освещенная отблесками огней Большого каскада?

* * *

Войдя на другой день в кабинет короля, воодушевленная, как и вчера, своей благодетельницей, Шарлотта, к своему большому удивлению, увидела там господина де ла Рейни, а он удостоил ее одной из своих редких улыбок. Больше того, поздоровавшись с мадам де Монтеспан, он подал Шарлотте руку, помогая ей встать после низкого реверанса. Король сидел за письменным столом и подписывал бумаги, которые подавал ему его секретарь, господин Роз. На присутствующих он не обращал никакого внимания.

– Вы представить себе не можете, мадам, как я счастлив вас видеть, – прошептал де ла Рейни Шарлотте.

– Почему счастливы?

Улыбка исчезла с лица де ла Рейни, когда он всмотрелся в неподвижное, бесцветное лицо Шарлотты. Даже глаза у нее как будто выцвели и стали скорее серыми, чем зелеными. И на него она смотрела так, будто едва его узнавала.

– Потому что... боялся, как бы с вами не произошло... какого-нибудь несчастья...

– Нет. Со мной ничего не произошло. Бесцветный голос, потухший взгляд – Шарлотта казалась живым автоматом. Де ла Рейни поверх головы Шарлотты вопросительно взглянул на мадам де Монтеспан, она выразительно пожала плечами, давая понять, что тоже ничего не понимает. Между тем Людовик закончил подписывать письма.

– Подойдите, мадам, и садитесь, – пригласил он, указав на два табурета возле своего письменного стола.

Будучи в ранге герцогини, хотя и не имея герцогского титула, маркиза села без малейших колебаний, но Шарлотта, несмотря на туман, словно бы окутавший ее, ясно помнила о своем положении.

– Я не смею, сир. Почтение...

– Повинуйтесь. Мне кажется, что вы едва стоите на ногах.

– Благодарю Его величество и осмеливаюсь признаться, что чувствую некоторую усталость.

– Долго мы вас не задержим. Мы хотели бы услышать, где и как вы жили после того, как вас забрали из Бастилии, куда вас отвезли по необходимости в момент огромной потери. Любое лишнее слово могло тогда привести к катастрофе. Режим в Бастилии был не слишком суров, но мне сказали, что вы там заболели.

– Заболела? Я бы не назвала болезнью желание дышать свежим воздухом и двигаться.

– Как бы там ни было, но ваше состояние настолько обеспокоило господина де Лувуа, что он взял на себя смелость отвезти вас в менее суровое место. Куда именно?

– Не знаю, сир. Ночью приехала закрытая карета, и меня перевезли в небольшой дом, который стоял, насколько я могу судить, посреди леса. Он был обставлен удобной мебелью и выглядел вполне приятно, несмотря на решетки на окнах. Мне прислуживала супружеская пара, я ни в чем не нуждалась, но со мной не говорили, на мои вопросы не отвечали, мне только улыбались, кивали или отрицательно качали головой. Я могла бы счесть слуг немыми, если бы не слышала, как они говорят между собой.

– Навещал ли вас господин де Лувуа? – спросил король, мрачневший все больше, слушая рассказ Шарлотты.

– Да, сир. Он приехал на следующий день после моего приезда и объяснил, что в те дни, когда не стало Ее величества королевы, было необходимо удалить меня от двора. Что ввиду большой срочности меня поместили в Бастилию, но потом было решено, что государственная тюрьма слишком суровое наказание для меня, поскольку я не совершила никакого преступления. Однако всем пойдет на пользу, если я какое-то еще время побуду вдалеке от двора.

Он утверждал, что Ваше величество не питает ко мне неприязни, но мне надо набраться терпения, пройдет время, и я вновь окажусь на свободе.

– Приезжал ли он потом?

– Еще один раз, чтобы узнать, как я себя чувствую, напомнить о необходимости терпеть и рассказать о Вашем величестве...

– Больше визитов не было?

–...Нет, сир.

От внимания де ла Рейни не ускользнуло легкое колебание Шарлотты, а король между тем задал следующий вопрос:

– А теперь расскажите нам, как вам удалось бежать и как вы очутились в парке Кланьи?

– Как бы я ни желала свободы, но я никуда не бежала, сир. Меня выкинули из дома вон.

– Выкинули вон? Что это значит?

– Ночью, когда я еще читала, прежде чем пойти и лечь спать, в дом внезапно ворвалась дама в маске. Она осыпала меня проклятиями, грозила пистолетом, и я едва успела накинуть плащ, прежде чем она выгнала меня из дома, приказав катиться ко всем чертям. Лучшее, что может со мной случиться, сказала она, это встреча с голодными волками, если только они прельстятся такой падалью, как я. Я пошла через лес, шла, сама не зная куда...

Голос Шарлотты дрогнул, и она закрыла лицо руками. Мадам де Монтеспан наклонилась к ней и стала утешать.

– Интересный рассказ, не правда ли, сир? Я хотела, чтобы вы непременно выслушали его из уст Шарлотты, как бы горько ей ни было его повторять.

– Но кем могла быть эта женщина? – возмущенно спросил де ла Рейни.

– Кто может это знать? – ответила маркиза. – Зная, что дом принадлежит господину де Лувуа, первая мысль, которая приходит в голову, что эта женщина – его жена...

– Она тупа до крайности, – сообщил король. – И произносит три слова в час.

– Я знаю. Тогда, может быть, ревнивая любовница? Охотничий домик не был построен для того, чтобы приютить мадам де Сен-Форжа. Наш дорогой министр, вполне возможно, размещает там тайных дам своего сердца. Я с трудом представляю себе славную мадам де Лувуа, ставшую из-за неистовой ревности неумолимой фурией. А представив себе это, мне хочется смеяться...

– Мы обсудим это дело с Лувуа. Он сказал, что, приехав за... своей подопечной, он нашел дом пустым, двери были открыты настежь, слуги тоже исчезли.

– Что совсем неудивительно, зная его ужасный характер, – заметила мадам де Монтеспан. – Он был способен их избить до полусмерти, а потом отправить мужа на галеры, а жену в приют, пока не дождется отправки корабля в Луизиану или на какие-нибудь острова.

– Постарайтесь пролить свет на это странное дело, господин де ла Рейни! А вы, мадам де Сен-Форжа...

Людовик встал и взял Шарлотту за руку – маркиза помогла ей встать и поддерживала ее.

– Нуждаетесь в отдыхе.

– Она поживет несколько дней у меня в Кланьи.

– Ничего другого мы от вас не ждали, маркиза. Набравшись сил, она вступит в права наследства. Она знает, как погибла ее мать?

– Да, сир. Она должна была узнать всю правду.

– Да, конечно. И пока никаких новостей об убийцах, господин начальник полиции?

– Пока никаких, сир. Мы обшарили все места, где обычно нанимают головорезов, которым нипочем чужая кровь, но никаких следов не обнаружили. С каждым днем у меня крепнет уверенность, что эти люди были не из Парижа.

– Но Франция так велика! Мы понимаем, что вы делаете все возможное... Всего вам доброго, мадам де Сен-Форжа. Вы мне скажете, когда пожелаете вернуться на службу к герцогине Орлеанской и воссоединиться со своим супругом, что будет совершенно естественно. Не смейтесь, маркиза. Я не вижу ничего смешного в этих словах.

– О да, сир. Вы всегда отличались умением тонко шутить. Я-то знаю, что чем меньше будут видеться эти супруги, тем лучше будут себя чувствовать. Зато герцогиня Елизавета искренне хочет видеть возле себя свою бывшую фрейлину, к которой она так привязана. Тем более что в последнее время у нее совсем немного поводов для радости.

– А кто в этом виноват? Мало того, что она несдержанна на язык, у нее еще и очень дерзкое перо!

От доброжелательности короля мало что осталось, его тон внезапно стал резким. Шарлотта, заметив перемену, решила заговорить, хотя приглашения еще не последовало.

– Я буду счастлива вернуться на службу к герцогине, которая всегда была добра ко мне, но сначала я предпочла бы пожить у себя... в Сен-Жермене.

Мадам де Монтеспан скривила губы.

– Неужели вы хотите вернуться в дом, где произошла эта ужасная трагедия? Вы не боитесь, что вас будут преследовать кошмары?

– Это единственное место, которое я могу назвать своим домом, к тому же это дом моего отца. Пока был жив мой отец, я была в нем счастлива. Его тень будет защищать меня от других... недобрых.

– К тому же старые слуги на месте и в доме все в порядке, – вмешался в разговор де ла Рейни.

– Все это не отменяет двух повешенных!

– Мы не знали, что вы суеверны, маркиза, – сказал король с ехидной улыбкой. – Вы такая отважная!

– Только днем, сир! Ночью я боязлива и ненавижу сумерки.

– А я их люблю, – тихо проговорила Шарлотта. – И прошу соизволения короля, будучи в первую очередь его покорной служанкой.

Король вновь взял руку Шарлотты и задержал ее в своей.

– Вы получили его, милая графиня. Мы одобряем и ваше мужество, и ваше послушание. Но не запирайтесь в четырех стенах надолго. Вы слишком молоды для уединения. А герцогиня Елизавета будет рада обрести возле себя подругу.

И король легко коснулся губами маленькой ручки, в то время как Шарлотта присела в глубоком реверансе. Глаза бывшей фаворитки заинтересованно вспыхнули.

– Благодарю вас, Ваше величество, – сдержанно ответила Шарлотта.