Глава 2 Смерть, внушающая подозрения 2 страница

От этой страсти низкий теплый голос бывшей фаворитки вдруг завибрировал, и сердце Людовика неожиданно откликнулось на проявление ее чувств. Ом обернулся к госпоже де Ментенон.

– Благодарю вас за желание мне помочь, мадам, – произнес он ласково, – но я хотел бы закончить наш разговор с мадам де Монтеспан... Мы увидимся с вами позже.

Что тут скажешь? Пришлось сделать реверанс и удалиться. Но красные пятна, вспыхнувшие на щеках мадам де Ментенон, откровенно свидетельствовали о том, в каком гневе она пребывает. В восторге от своей маленькой победы, великолепная Атенаис благоразумно удержалась от язвительных замечаний. Людовик подошел к ней ближе, пристально глядя на бывшую фаворитку, и в глубине его глаз разгорался огонь, которого она уже не надеялась увидеть.

– Осталось ли что-то от страсти? – прошептал он, подойдя так близко, что она почувствовала его дыхание. – Или один только пепел?

– Угли тлеют под пеплом и жаждут вспыхнуть огнем...

Воцарилось молчание, наполненное невысказанными эмоциями, воздух затрепетал предвестием грозы, и на отдаленное ворчание грома отозвался вздох. Когда губы их разомкнулись, Атенаис услышала:

– Я сейчас же отправлюсь охотиться в леса Кланьи. Жди меня там!

Выходя из королевского кабинета, мадам де Монтеспан уже не помнила о поводе, который привел ее туда... Можно ли думать о чем-то другом, кроме мига, когда солнце своими лучами вновь согреет ее одинокую постель? Она тут же уехала в свой замок Кланьи.

А герцогиня Елизавета в тот же вечер слегла с температурой и не смогла поехать к королю, как собиралась прежде. Двор в скором времени перебрался в Фонтенбло, а она, к своей радости, из-за болезни осталась в Сен-Клу, чтобы набираться сил и выздоравливать.

В Фонтенбло между тем разыгралась комедия, которая была бы очень смешна, если бы не трагическая развязка. К королю прискакал из Версаля курьер с сообщением, что северное крыло, которое только-только начали строить, обрушилось. Людовик позеленел от злости и вылил всю свою ярость на Кольбера, который, по мнению короля, был во всем виноват: кто, как не он, отвечал за сохранность королевского имущества, а заодно и за строительство, и, как видно, нанял сущих бездельников.

– Или работники никудышные, или никудышные материалы! – гремел король. – И значит, кто-то нагрел на этом руки! Мой дворец заслуживает лучшего попечения! Позаботьтесь, чтобы подобное не повторилось!

– Сир! – проговорил министр, побледнев как полотно. – Никогда король не говорил со мной таким тоном, и я полагал...

– Все имеет не только конец, но и начало! Вы прекрасно знаете, что я требую совершенства! Отправляйтесь и позаботьтесь, чтобы крыло было восстановлено как можно скорее.

Несколько минут спустя Кольбер, задыхаясь от едва сдерживаемого гнева, уехал из Фонтенбло и направился в Версаль, где буквально испепелил строителей, потом вернулся в свой парижский особняк и лег в постель. Прошло три дня, и Кольбера не стало. Все невольно похолодели.

Когда мадам Кольбер увидела, что ее супруг затворился в кабинете и отказывается обедать и вообще принимать пищу, она отправила к королю слугу, намереваясь известить его о том, что случилось. Король снизошел до того, что отправил своему министру короткую записку, приказывая ему хорошо питаться и заботиться о себе. Но Кольбер никому не хотел отвечать. «Теперь я буду держать ответ перед царем царей...» – повторял он. Раз и навсегда он покончил с китайскими головоломками, которыми мучил его чересчур пристрастный к роскоши король-строитель, постоянно страдая от нехватки денег. Министр ушел если не с ощущением счастья, то уж точно с чувством облегчения; он сложил со своих плеч груз, ставший непосильным для его шестидесяти четырех лет. Многочисленные враги великого министра, отличавшегося безупречной ледяной вежливостью, за которую мадам де Севинье прозвала его «господин Север», возрадовались, среди них был и де Лувуа, его соперник, почувствовавший себя наконец-то всемогущим.

Смерть государыни и последовавшая почти сразу за ней смерть министра притушили блеск двора, который почитал себя самым блестящим в мире. Обе кончины наступили так внезапно и так скоро, что в воздухе вновь завитали мысли об отравлении, перелетая от одной группы встревоженных придворных к другой. Мария-Терезия, находившаяся в полном здравии, сгорела за четыре дня. Кольбер, отличавшийся завидным здоровьем, которого хватило бы лет на сто, ушел еще скорее... Хочешь не хочешь, а поневоле ощутишь трепет!

После этих двух смертей стало очевидно, что король изменил свой образ жизни, что теперь он на пути добродетели и время, посвящаемое раньше утехам плоти, он посвящает ее усмирению и молитвам. Переменилось и все вокруг. Четки и молитвенники заменили дамам веера, и клан набожных святош пополнился совершенно неожиданными новообращенными, такими, как, например, графиня де Граммон, герцогиня дю Люд, мадам де Субиз, мадам де Тианж, сестра мадам де Монтеспан и даже сама маркиза. Кроме того, весь Версаль, а вместе с ним и прекрасная маркиза задавались вопросом: женится ли король снова?

В сорок пять лет, обладая аппетитами, которые были известны всем, вряд ли он собирался жить вдовцом. Так не означает ли его добродетельная жизнь стремления убедить какую-то европейскую принцессу занять место – весьма, прямо скажем, незавидное! – усопшей инфанты? И в этом случае было бы весьма несвоевременно укладывать к себе в постель столь очаровательную юную женщину, как Шарлотта. Хотя, с другой стороны, она была замужней, и значит, на короля его связь не накладывала никаких обязательств... В общем, мадам де Монтеспан в ожидании новых порядков готова была умерить свое любопытство. Особенно после того, как узнала, что участь Шарлотты находится в руках всесильного де Лувуа! Впрочем, тоже одного из ее друзей...

* * *

Однако в Париже все-таки был один человек, которого участь Шарлотты заботила всерьез. Этим человеком была мадемуазель Леони де Куртиль де Шавиньоль, которая пеклась о девочке после смерти ее отца до того самого дня, когда мать отправила ее в монастырь урсулинок в Сен-Жермене, откуда Шарлотта в конце концов сбежала. Мысли о Шарлотте не оставляли Леони с того самого утра, а точнее, с 28 декабря предыдущего года, когда молодой полицейский Альбан Делаланд, в доме которого мадемуазель Леони нашла пристанище после того, как мать Шарлотты выбросила ее на улицу, вернулся домой бледный как смерть, донельзя усталый и даже позабыл с ней поздороваться. Альбан сразу же откупорил бутылку вина, опустошил ее до капельки, а потом опустил голову на стол и глухо зарыдал от отчаяния. Рыдания стихли, когда сон одолел горе молодого человека, и он забылся. Мадемуазель Леони все это время молча сидела на своем табурете, скрестив на груди руки, и терпеливо ждала, прекрасно понимая, что любое ее вмешательство не поможет молодому человеку. Альбана нужно было оставить в покое. Столь бурное проявление отчаяния было неожиданно в этом сдержанном человеке, но, очевидно, у него не выдержали нервы, слишком уж долго они находились в напряжении.

Когда в комнате стало тихо, мадемуазель Леони поднялась со своего места, подошла и внимательно посмотрела на спящего. Она приподняла ему голову, собираясь вытереть лицо, но поняла, что его можно только умыть, и в конце концов решила уложить Альбана в постель. Ничто другое не пошло бы ему сейчас на пользу. Но одна она с таким подвигом не справилась бы. Ей нужна была помощь. Мадам Жюстина Пивер, привратница из особняка принца де Монако на улице Льон-Сен-Поль, приходившая помогать ей по хозяйству, тоже явно не справилась бы с могучим Альбаном, которого нужно было поднять на второй этаж и дотащить до спальни. Поэтому мадемуазель Леони сняла фартук, удостоверилась, что чепец безупречно сидит на ее седых волосах, и отправилась к соседу напротив.

Соседом у них был очень симпатичный немолодой господин, с которым она познакомилась возле их приходской церкви еще в начале зимы. Выходя после мессы, она спускалась по заснеженным ступенькам, поскользнулась, подвернула ногу и упала. Приятный мужчина помог ей подняться и даже предложил подвезти в своей карете – из-за плохой погоды, несмотря на небольшое расстояние, он решил не ходить пешком. Оказалось, что он тоже живет на улице Ботрей в добротном доме, принадлежавшем его брату, советнику парламента. Сам он на протяжении пятнадцати лет занимал пост французского посла в Мадриде, где вынужден был жить набожным аскетом под подозрительным взором инквизиции и среди людей, враждебно настроенных по отношению к Франции. Смерть советника, старого холостяка, не имевшего детей и гораздо более богатого, чем младший брат, избавила его от его тусклого существования и возродила к жизни. Получив наследство, он зажил счастливым эпикурейцем в красивом особнячке с не менее красивым садом, окружив себя книгами и заботами Эглантины, расторопной кухарки, и Фромантена, могучего лакея, служившего ему еще и кучером. Между ним и мадемуазель Леони, в которой он сразу признал даму благородного происхождения, возникла взаимная симпатия. Они оба были остры на язык, взыскательны и придирчивы, знали толк в хороших вещах и достойных книгах. Однако настоящая дружба возникла после того, как Исидор рассказал новой знакомой о своем возвращении из Испании, – это событие он считал одним из главных в своей жизни. Во время путешествия его заботам были поручены две фрейлины Ее величества королевы Марии-Луизы, которые возвращались во Францию по приказу короля Людовика. Одну из них звали Сесиль де Невиль, а вторую Шарлотта де Фонтенак. Вспоминая о них, он до сих пор не мог сдержать слез.

– Никогда в жизни не было у меня ничего приятнее этого долгого путешествия! Мои подопечные были столь очаровательны! Я бы с радостью удочерил или одну, или другую, или обеих вместе, став им заботливым дядюшкой, но они принадлежали королевскому двору, и я не решился сделать им подобное предложение. С тех пор я их больше не видел, – со вздохом заключил он.

Получив столь весомый знак доверия, мадемуазель Леони, назвавшаяся поначалу родственницей Альбана Делаланда, того самого полицейского, о котором Исидор Сенфуэн никак не мог позабыть, потому что по приезде в Париж он увез мадемуазель де Фонтенак на долгих два часа, сочла своим долгом рассказать и свою собственную историю. Собеседник назвал их встречу знамением небес, и с тех пор их добрососедские отношения превратились чуть ли не в родственные. Вот почему в то печальное утро, когда Альбан вернулся домой, походя на корабль, разбитый бурей, мадемуазель Леони без колебаний отправилась за помощью к господину Исидору.

Спустя пять минут она уже возвращалась обратно в сопровождении широкоплечего Фромантена и взволнованного Исидора, который просто дрожал от любопытства. Альбан по-прежнему находился в невменяемом состоянии.

– Все понятно! – коротко сообщил Фромантен.

Не теряя времени, он засучил рукава, взвалил молодого человека, словно мешок с зерном, себе на спину, поднялся на второй этаж и свалил его на постель, после чего выставил мадемуазель Леони за дверь и позвал своего хозяина.

– Его нужно раздеть и уложить как следует, – объяснил он мадемуазель. – А там посмотрим.

Но смотреть было не на что: оказавшись под одеялом, Альбан улегся на спину и захрапел что было силы.

– Часок-другой он поспит, – поставил диагноз господин Исидор. – Это для него сейчас самое лучшее. Так вы сказали, что он выпил одну бутылку? – спросил он, поворачиваясь к мадемуазель Леони. – Человека его сложения одна бутылка вряд ли свалили бы с ног. Я уверен, что он может выпить намного больше. Но лицо у него в самом деле страдальческое. Как вы думаете, что могло с ним произойти?

– Я сама хотела бы это узнать. Если бы вы видели его полчаса назад! Само страдание! Я не оставлю его и буду сидеть рядом, пока он не очнется!

В ее тоне звучала такая решимость, что никто не посмел даже думать, что можно предложить свою помощь сменить мадемуазель на дружеском посту. Да и лучше, наверное, будет, если Альбан, придя в себя, увидит знакомое лицо. И потом, судя по тревожному сну и метаниям страдальца, очнуться он должен был довольно скоро.

Молодой человек проснулся около полуночи. Мадемуазель Леони, сидя с вязаньем возле камина, услышала, как он повернулся на постели, подошла и увидела, что глаза у него открыты. И снова они были полны слез... Она села на край кровати, взяла Альбана за руку и ласково спросила:

– Мы с вами не виделись два дня. Что случилось? Что повергло вас в такое состояние?

Альбан попытался улыбнуться, но вместо улыбки получилась жалкая гримаса.

– Странно, не правда ли? Я не подозревал, что мне будет так больно!

– О чем вы? Или, вернее, о ком? Что-то случилось с... Шарлоттой?

Мадемуазель Леони давно догадывалась о любви Альбана к своей воспитаннице, но ни единым намеком не давала ему понять о том, что она знает о его чувстве.

– Вы все знаете?

– Это было секретом Полишинеля. А теперь скажите, что произошло. С ней случилось что-то страшное?

– Для меня – да. Прошлой ночью в Версале она обвенчалась с жалким придурком де Сен-Форжа. Все произошло так быстро, что я узнал об этой свадьбе в самый последний миг. Я замешался в толпу слуг, которые держали факелы при выходе из церкви. Она... она была так хороша, что могла бы свести с ума даже святого!

– А кто этот де Сен-Форжа?

– Один из дружков-красавчиков брата короля. Пустельга в лентах и бантиках.

– Не думаю, что Шарлотта могла в такого влюбиться.

– Конечно нет! Он всего-навсего ширма. Я убежден, что, став графиней де Сен-Форжа, она будет предназначена совсем другому!

– Кого вы имеете в виду?

– Короля, кого же еще? Нужно было видеть, какими глазами он на нее смотрел! Он просто раздевал ее!

– Вы так думаете? А мадам де Ментенон? Она что скажет?

– Ничего не скажет. Ее там не было. Мадам де Монтеспан затеяла всю эту кутерьму, потому что терпеть не может Ментенонши. Она видела взгляды короля в сторону Шарлотты и была очень довольна. Возобновляется история Фонтанж.

– Вы бредите, Альбан! История с Фонтанж напугала маркизу до смерти!

– Да, напугала, но Ментеноншу она боится еще больше... Вот я вам все и рассказал, а теперь попрошу вас дать мне обещание...

– Какое? – заинтересованно спросила Леони. Ей стало не по себе от взгляда молодого человека, таким он вдруг сделался жестким.

– Я хочу, чтобы вы мне поклялись никогда больше не произносить ее имени в моем присутствии. Никогда! Слышите? Я должен вырвать из сердца эту любовь, потому что она доведет меня до могилы.

– Но...

– Если вы хоть немного цените наши отношения, поклянитесь! Умоляю вас! Работа исцелит меня, но только при условии, что я никогда о ней не услышу!

– Пусть будет по-вашему, клянусь!

Леони держала свое обещание. Хотя ей приходилось нелегко. Внезапное замужество Шарлотты очень ее взволновало. Даже на мгновение она не могла себе представить, что прелестная юная Шарлотта вдруг стала одалиской и безропотно подчинилась сладострастным желаниям стареющего короля. На этот счет она нашла полную поддержку у Сенфуэна дю Булюа, которому не давала никаких клятв, и поэтому могла спокойно говорить о Шарлотте. После разговоров с Исидором ей становилось гораздо лучше: тяжкий груз становится легче, если разделишь его с другом! Бывший советник высказался очень решительно:

– У этой девушки прямой, гордый и твердый нрав, она никогда бы не позволила себя использовать. К тому же, хотя я видел их вместе всего одну секунду, я готов поклясться, что она влюблена в вашего тупицу полицейского!

– Он вовсе не тупица. У него светлая голова, поэтому он всеми силами старается оградить себя от слишком ярких и невыносимых картин, которые рисует его воображение. Они могут свести его с ума... Или сделать цареубийцей. Мне кажется, он способен даже на такую крайность!

– А мне кажется, до нее еще далеко. Однако при нынешнем его состоянии вам лучше не нарушать своей клятвы. И смотреть за ним в оба глаза!

Так Леони и поступила. Дни бежали, сливаясь в серый поток будней. Альбан вновь стал прежним. По крайней мере внешне, но мадемуазель Леони следила за ним, как за молоком на плите. Больше всего ее огорчало, что у нее нет связей при дворе и она не может узнать, что происходит с Шарлоттой. Вот если бы они повстречались, она попыталась бы ее расспросить обо всем. Их последняя встреча была так давно! И вполне возможно, молодая графиня вежливо попросила бы ее не вмешиваться не в свое дело. Против такого предположения господин Исидор сразу же запротестовал: он как-никак целых три недели провел в обществе Шарлотты.

– Я уверен, она была бы счастлива вновь увидеться с вами, – твердо заявил он. – Вы ведь ладили с ней, когда она была маленькой?

– Да, и очень хорошо. Она доверяла мне, потому что знала, что я очень люблю ее отца и он тоже ко мне привязан.

– Ну вот видите! Но как бы там ни было, сейчас королевский двор путешествует по дорогам наших восточных провинций. Когда он вернется, будет видно...

Королевский двор вернулся, и Версаль ожил. Но ненадолго! Смерть королевы погрузила его в траур, а король укрылся сначала в Сен-Клу, а потом в Фонтенбло. Мадемуазель Леони решила отправиться в Сен-Дени на похороны королевы. Сосед горячо одобрил ее желание и даже предложил отвезти ее туда в своей карете.

– Шарлотта обязательно там будет. Все фрейлины обязаны проводить в последний путь свою госпожу. А после похорон мы постараемся улучить минутку и с ней поговорить.

На их беду, народу собралось очень много, и мадемуазель Леони поняла, что приблизиться к придворным дамам ей не удастся. Однако господин Исидор, обретший вместе с богатством и отвагу, быстренько разыскал ризничего этой церкви, и тот за золотую монету провел их через служебные помещения в исповедальню, откуда они пусть и в страшной тесноте, но могли разглядеть всех дам, которые их интересовали. Рядом с исповедальней как раз сидели герцогиня де Креки, вторая статс-дама королевы, и маркиза де Монтеспан, первая статс-дама и казначейша покойной. Началась панихида, и мадемуазель Леони убедилась, что Его величества короля на ней нет. Но нет и Шарлотты!

Тем не менее им пришлось досидеть до конца долгой и пышной церемонии, которая никак не могла закончиться из-за торжественной проповеди Боссюэ. Было жарко, как в печке, мучительно было находиться в тесноте даже таким сухоньким и невысоким людям, как Леони и Исидор. Но они все-таки как-то пристроились в исповедальне: мадемуазель на узенькой лавочке, а господин Исидор на полу.

Когда наконец гроб опустили в крипту и герольдмейстер провозгласил: «Королева скончалась! Королева скончалась! Королева скончалась! Молитесь за ее душу!», присутствующие, следуя установленному порядку, стали расходиться, однако не без некоторой сутолоки – господа и дамы торопились отыскать свои кареты, чтобы отправиться поужинать.

Наши дорогие заговорщики тоже покинули свой укромный уголок, потирая колени и затекшие поясницы. Мадемуазель Леони была чернее тучи: неподобающее отсутствие Людовика на похоронах супруги и непонятное исчезновение молодой женщины, которая из одной только благодарности должна была бы до последней минуты оставаться со своей госпожой, пробудили в ее душе самые черные подозрения. Неужели Альбан прав, а ревность впервые и жизни оказалась прозорливой? Что, если счастливая пара вкушает плоды счастливой любви под узорной семью Фонтенбло?

– Это не только немыслимо, но и неприлично! – подвела она вслух итог своим размышлениям.

– Мы с вами мыслим совершенно одинаково, просто слово в слово! – мягко присоединился к ней господин Исидор. – Даже если кажется святотатством воображать Его величество и нашу дорогую девочку резвящимися в тот миг, когда королеву предают земле, ничего другого мы вообразить с вами не можем. Вся королевская семья была сегодня здесь: дофин и дофина, брат короля с супругой, сестра короля, все принцы, все принцессы, даже все бывшие любовницы во главе с маркизой де Монтеспан, я уж не говорю о чиновниках и придворных... Университетские профессора и те пришли! О чем тут можно говорить!

– Погодите! – прервала его Леони. – Дайте мне минутку подумать!

– О чем, бог мой?

– Подождите, прошу вас.

Исидор замолчал, и они направились к карете, как вдруг мадемуазель Леони остановилась посреди улицы.

– Я знаю, кого еще не было на похоронах.

– Кого же?

– Мадам де Ментенон – вот кого! Я жила в Сен-Жермене достаточно долго, много раз видела ее и хорошо запомнила. И говорю совершенно определенно: по своему положению она должна была находиться среди придворных дофины, как-никак являясь ее статс-дамой, но она... отсутствовала!

– Разумеется, она должна была быть здесь, но мне было бы любопытно узнать, что вы об этом думаете. Если они обе в Фонтенбло, то скажу вам честно, мне трудно поверить, что Его величество, слушая благонравные поучения одной, не посягает на добродетель второй.

Мадемуазель Леони покраснела от гнева.

– Извольте замолчать! Честь молодой женщины не предмет для шуток!

– Но я не шучу, я пытаюсь разобраться в ситуации.

– Я тоже пытаюсь, но, быть может, у нас обоих разыгралось воображение? Ментенон – дама не первой молодости и могла просто-напросто заболеть. Стоит нестерпимая жара, и в воздухе явно пахнет грозой...

– Не спешите, не спешите! Вы плохо разбираетесь и женщинах, особенно такого сорта! Если бы король был здесь, она непременно находилась бы рядом, даже если была бы при смерти. Я хоть и не бываю при дворе, но зато читаю газеты и, стараясь быть и курсе событий, захожу иной раз в кабачок...

– Посещаете злачные места? Только этого не хватало!

От насмешливой улыбки длинный нос Сенфуэна дю Булюа приблизился к острому подбородку.

– Дорогая Леони, – весело начал он, – никогда не поверю, что стаканчик-другой вина или чего-нибудь покрепче, пропущенные в кабачке, могут вас привести в негодование. Пить там не более предосудительно, чем дома, но зато в веселой компании можно узнать все новости. Лучше скажите, что мы теперь будем делать?

– Вернемся на улицу Ботрей, разумеется! Но вы знаете... мне пришла в голову одна мысль!

– Она точно вас не покинет, если вы поделитесь ею со мной, – пообещал Исидор, ободряя пожилую даму.

– А что, если я попрошу аудиенции у герцогини Орлеанской? Шарлотта много лет была у нее на службе, а сама она дружила с королевой. Вы сами видели, как она плакала на похоронах. К тому же я дама знатного происхождения, – добавила мадемуазель Леони, гордо выпрямляя спину. – Для нее не будет унизительным принять меня.

– Она приняла бы вас в любом случае! Герцогиня Елизавета – добрейший человек и самая доступная из королевской знати. Мы проедем с вами через Пале-Рояль и узнаем, там ли герцогиня.

– А если она не в Париже?

– Заедем перекусить в хорошую харчевню – заметьте, я не говорю о кабачке, – и отправимся в Сен-Клу. Хотя не скрою от вас, что я предпочел бы, чтобы вы встретились в Париже.

– Почему?

– Потому что и герцогиня, и герцог охотно выслушивают парижан, они доверяют им, чувствуют с ними связь, в противоположность королю, который их боится и презирает.

Самым трудным оказалось отыскать карету. Не только церковь, но и близлежащие улицы были запружены народом. Панихида длилась так долго, что вокруг церкви собралась большая толпа желающих помолиться за королеву. В конце концов разыскать карету им помог Фромантен. Он отвел лошадей в тупик, взгромоздился на каменную тумбу на углу улицы и принялся махать руками, подавая знак хозяину. Мадемуазель Леони со вздохом облегчения опустилась на подушки сиденья. Однако их неприятности на этом не кончились. Выбраться из толпы тоже оказалось немалым подвигом, и, когда они доехали до улицы Ботрей, было уже одиннадцать часов вечера.

Глава 2 Смерть, внушающая подозрения

На следующий день, когда мадемуазель Леони приехала в Пале-Рояль, ее ожидало серьезное огорчение. Герцог и герцогиня Орлеанские уехали, но не в Сен-Клу, что было бы еще не так непоправимо, а в свой замок в Виллер-Котре. В чудесных лесах этой местности герцогиня Елизавета страстно любила охотиться. Но до Виллер-Котре мадемуазель Леони уж точно не могла добраться. А после охоты в имении семейная чета должна была отправиться в Фонтенбло. Так что снова приходилось ждать.

Погруженная в невеселые мысли, Леони снова уселась и карету, которую ей любезно предоставил господин Исидор, и вдруг заметила своего домовладельца. Альбан стоял у решетки дворца и оживленно беседовал со своим начальником, господином де ла Рейни. Глава королевской полиции, внушавший парижанам немалый страх, считался самым осведомленным человеком во Франции, и мадемуазель Леони вдруг подумала, что и она не отказалась бы с ним побеседовать, тем более что сама имела случай убедиться в том, насколько он проницателен и сведущ. Но присутствие Альбана ей сильно мешало, ведь она поклялась ему никогда больше не произносить при нем имени Шарлотты. Леони была привязана к молодому человеку и дорожила своим положением у него в доме, поэтому она не решилась нарушить данную ему клятву, да еще таким вопиющим образом. Разумеется, она могла бы сама съездить в Шатле и попросить де ла Рейни о встрече, но Альбан снова мог оказаться там и, конечно же, воспринял бы ее настойчивость крайне болезненно и неодобрительно.

Леони затихла, не двигаясь, в карете и смотрела на двух беседующих мужчин. Наконец Фромантен, которому надоело сидеть на козлах без дела, наклонился к окошечку и спросил:

– Куда поедем, мадемуазель?

– Сама не знаю! Герцогиня Орлеанская уехала в Виллер-Котре, а я неподалеку от нас вижу господина де ла Рейни и очень бы хотела обменяться с ним парой словечек, но...

– Вас смущает присутствие господина Делаланда! Смотрите-ка, они продолжают говорить и вместе уходят, а раз так, я осмелюсь кое-что предложить мадемуазель. Конечно, если она мне позволит.

– Говорите не стесняясь, Фромантен.

– Господин Делаланд не так хорошо знаком с моим хозяином, как вы, мадемуазель. И, вполне возможно, ничего не заподозрит, если увидит в Шатле господина дю Булюа. А если хозяин туда съездит...

– Вы совершенно правы, Фромантен, и я сама должна была бы до этого додуматься. Старею! – заключила она с печальным вздохом. – Трогайте, пожалуйста, едем домой.

Мадемуазель Леони поговорила с господином Исидором, и предложение было встречено тем более благожелательно, что сам господин Исидор тоже об этом думал, но не решался предпринимать никаких действий без одобрения мадемуазель Леони. Как никак Шарлотта была ее родственницей, а он, хоть и сохранил чудесные воспоминания о путешествии с двумя юными фрейлинами, которых отозвали из Испании во Францию, никогда бы не посмел вмешаться в семейные заботы мадемуазель Леони из опасения, что она может счесть его наглецом и нахалом. Из чего явствует, что он весьма дорожил отношениями с мадемуазель Леони...

Получив весьма важное поручение, господин Исидор на следующий же день после полудня отправился и Шатле. Там он осведомился, на месте ли господин де ла Рейни, и, получив утвердительный ответ и убедившись, что месье Делаланд отсутствует, послал ему коротенькую записку с просьбой его принять. Из богатого дипломатического опыта он знал, что сильным мира сего нужно в первую очередь выказывать почтение. Несколько минут спустя его ввели в кабинет всемогущего главы французской полиции, отделанный в средневековом стиле.

Де ла Рейни стоял перед пюпитром, он отложил бумагу, которую читал, предложил господину дю Булюа сесть и осведомился, что привело к нему бывшего советника посольства Франции в Мадриде. Прием был вежливым, но откровенно давал понять, что ни одной свободной минуты у главного полицейского нет, поэтому господин Исидор не стал утруждать себя витиеватыми любезностями.

– Я хотел бы знать, где сейчас находится графиня де Сен-Форжа, которую, как мне известно, давно уже никто не видел, – сообщил он.

– Вы спрашиваете об этом у меня? У нее есть муж, он вам и сможет ответить на этот вопрос!

– Так-то оно так, но я знаю, что граф, находясь по-прежнему в свите брата короля, не бывает в обществе своей супруги.

– Вас это удивляет? – с кисло-сладкой улыбкой осведомился де ла Рейни.

– Не слишком. Между тем графиня всегда была на виду. Но со дня смерти Ее величества королевы она исчезла. Даже вчера, во время погребения нашей доброй государыни, ее не было в церкви. Ее родственница, мадемуазель де Куртиль де Шавиньоль, которая вам небезызвестна, весьма обеспокоена этим обстоятельством.

– Так это она вас отправила ко мне? Простите мне мое удивление, но она... она еще и родственница моего сотрудника Делаланда, очень близкого мне человека, она даже живет у него в доме, и для меня большая неожиданность, что мадемуазель не обратилась к нему.

– Вы ставите меня в неловкое положение, господин главный полицейский, потому что я вынужден открыть вам тайну, которая мне не принадлежит. На следующий день после свадьбы мадемуазель де Фонтенак Альбан Делаланд взял клятву с мадемуазель де Куртиль никогда больше не произносить в его присутствии имени ее юной родственницы.

– По какой причине?

– По очень простой. Он безумно ее любит.

– Я считал его более здравомыслящим. Он должен был предполагать, что в один прекрасный день ее выдадут замуж. Однако замужество с графом де Сен-Форжа, мне кажется, не имеет большого значения.

– Разумеется, но его печалит другое обстоятельство. Союз может быть всего лишь ширмой, предназначенной для того, чтобы скрыть любовную связь... которую весьма высокопоставленные лица не хотели бы выставлять напоказ. Маркиза де Монтеспан, похоже, прикладывает к этому немало усилий...