Черити никогда не подводит1

Я бесцельно прослонялась по дому целое утро, как призрак, с той разницей, что это за

мной по пятам гнались привидения.

Все ночь напролет мне снилось лязганье машинной дверцы и таинственный звук,

несшийся на высокой ноте непонятно откуда. Горящие глаза Дэниела вновь следили за мной,

в них полыхало голодное пламя. Несколько раз я просыпалась, обливаясь холодным липким

потом.

После полудня я села за сочинение о войне 1812 года, но то и дело устремлялась

взглядом, а заодно и помыслами к ореховому дереву за окном. Переписав вступительное

предложение в десятый раз, я мысленно дала себе пинка и спустилась в кухню, чтобы

заварить ромашкового чая.

Пошарив в кладовке, я достала бутыль жидкого меда в виде медведя. Именно этот сорт

я обожала в ту пору, когда готова была питаться одними бутербродами с заботливо срезанной

коркой, щедро намазанными арахисовым маслом и медом одновременно. Но теперь масса, по

каплям вытекавшая из бутылки в крепкий чай, показалась мне слишком тягучей и зернистой.

Я завороженно наблюдала, как сгустки меда исчезают в глубинах дымящейся кружки.

— Найдется еще чайку?

Я подпрыгнула от неожиданности, услышав отцовский голос.

Стянув кожаные перчатки, он расстегнул шерстяное пальто. Его нос и щеки

раскраснелись от мороза.

— Мне не помешало бы выпить чего-нибудь бодрящего.

— М-м-м, конечно, — я вытерла лужицу чая с кухонного стола. — Будешь

ромашковый?

Папа сморщил красный, как у оленя Рудольфа, 2 нос.

— В шкафу был еще мятный, сейчас достану.

— Спасибо, Грейси. — Отец пододвинул себе стул.

Сняв с плиты чайник, я налила ему в кружку кипятка.

— Тяжелый день?

В течение последнего месяца отец был так занят сбором пожертвований и бесконечным

чтением у себя в кабинете, что мы уже давно толком не разговаривали.

Папа обхватил пальцами горячую кружку.

— У Мэри-Энн Дюк опять воспаление легких. По крайней мере, очень похоже на то.

— Как жаль. Я заходила к ней только вчера вечером, она казалась усталой, но я и

подумать не могла… Она поправится?

Мэри-Энн Дюк была старейшей прихожанкой отца. Я знала ее, сколько помнила саму

себя; мы с Джудом помогали ей по хозяйству с тех пор, как последняя из ее дочерей

переехала в Висконсин. Тогда мне было двенадцать. Мэри-Энн, в сущности, заменила нам

бабушку.

— Она отказывается идти к врачу. Все, на что она согласна, — это чтобы я молился за

нее, — вздохнул отец. Он совсем осунулся от усталости, будто здание приюта давило на его

плечи своей тяжестью. — Некоторые люди верят в чудеса.

Я вручила ему пакетик мятного чая.

— Разве не для этого Господь создал медицину?

Отец фыркнул.

— Вот иди и скажи об этом Мэри-Энн. Даже твоему брату не удается вразумить ее, а ты

ведь знаешь, как она его любит. Если бы она вовремя обратилась к врачу, то спокойно могла

1 Здесь обыгрывается цитата из английского перевода «Первого послания к коринфянам» апостола Павла:

«Charity never faileth» — в русском варианте «любовь никогда не перестает».

2 Имя одного из оленей Санта-Клауса.

бы завтра петь. — Отец печально опустил голову, чуть не задев кончиком носа край своей

кружки. — Где же я теперь найду ей замену? Сбор средств на следующий семестр начнется

уже завтра!

Папа считал, что каждый имеет право на добротное христианское образование, а

потому дважды в год устраивал благотворительные встречи в своем приюте и принимал

пожертвования для Академии Святой Троицы. Мэри-Энн Дюк, которой уже перевалило за

восемьдесят, всегда исполняла печально известное соло «Святый отче, помилуй нас», а папа,

директор и другие члены попечительского совета распространялись о милосердии и любви к

ближнему. По мнению мамы, отец столько сделал для общины, что мы с братом уже сами

могли претендовать на собранные средства.

— Наверное, стоило позвать в этот раз детский хор, — сказал папа и отпил из

кружки. — Помнишь, как было весело, когда вы с Джудом пели вместе с друзьями? Лучшего

хора не нашлось бы в целом штате.

— Да, правда, — тихо сказала я и поболтала ложкой в чае.

На кухне вдруг стало холодно, а может, мне просто показалось. Меня удивило, что отец

вспомнил о нашем хоре. Действительно, в ту пору, когда Дэниел еще жил у нас, мы с ним и

Джудом организовали домашний кружок пения, но просуществовал он всего несколько

месяцев, пока не лишился ведущего тенора. Голос Дэниела, нынче хриплый и резкий, прежде

сделал бы честь даже ангелу — он обладал глубиной и чистотой, невероятными для такого

сорванца. Забрав Дэниела от нас, его мать нанесла тяжелый удар не только хору и нашей

семье, но в первую очередь своему сыну.

— Попробуй ты, — сказал папа.

Я опять пролила чай.

— Что — я?

— Ты могла бы спеть вместо Мэри-Энн, — папа оживился, на его лице появилась

широкая улыбка. — У тебя прекрасный голос.

— Я уже лет сто не практиковалась! Буду квакать, как жаба.

— Для нас это было бы спасением, — отец ласково накрыл мою руку своей ладонью. —

К тому же тебе самой не помешает душевный подъем.

Я уставилась в свою кружку. Терпеть не могу, когда папа вот этак читает мои мысли,

будто пасторский сан наделил его сверхъестественными способностями.

— Хочешь, я буду тебе подпевать? — послышался сзади голос Черити. Она вошла с

улицы, держа в руках целую охапку библиотечных книг. — Получится дуэт.

Черити с надеждой улыбнулась мне. Она любила петь, когда думала, что поблизости

никого нет, но я знала, что ей не вытянуть целый псалом в людной церкви.

— Отличная мысль, давай так и сделаем, — сказала я.

Папа захлопал в ладоши.

— Черити никогда не подведет! — воскликнул он и прижал к себе нас обеих.

Воскресное утро.

Мне пришлось сидеть рядом с Доном Муни на скамье за алтарем, которую поставили

для хористов. Черити уселась по другую руку от меня, нервно комкая программку. Дон

проревел «Господь мой — крепость моя!» на добрых две октавы ниже, чем хор. Он пел так

самозабвенно и так фальшивил, что я впервые ощутила к нему зачатки симпатии.

— До чего ж окна жалко, — прохрипел Дон мне на ухо, пока директор Конвей

зачитывал свое традиционное приветствие. Дон глядел на застекленный проем над балконом,

где толпились прихожане. Прежде там красовался витраж с изображением Христа,

стучащегося в двери.

Чуть больше трех лет назад, когда пожар уничтожил балкон почти целиком, но не

тронул витраж, все сочли это чудом, однако вскоре отец огорчил нас известием, что в ходе

ремонта окна разбились вдребезги из-за неуклюже приставленной лестницы. Нашего

скромного бюджета не хватило бы на реставрацию витражных стекол, изготовленных больше

ста пятидесяти лет назад.

— Только об одном мечтаю — залезть бы в машину времени, вернуться назад и

потушить огонь, — привстав, сипел Дон. — Тогда б они и нынче были целы.

Директор Конвей бросил на нас выразительный взгляд: шепот Дона напоминал скорее

раскатистый рык. Я прижала палец к губам, Дон покраснел и плюхнулся обратно на скамью.

— Как я уже сказал, — продолжил директор, — Академия Святой Троицы предлагает

надежду и помощь подросткам из всех слоев общества. В наших силах указать дорогу к

успеху и тем, кому меньше повезло в жизни. Поэтому я прошу всех и каждого ответить себе

на следующий вопрос: что вы можете сделать и сколько можете дать, чтобы даровать

милость и спасение хотя бы одной-единственной душе?

Прижав к губам носовой платок, директор сел на свое место рядом с отцом.

Зазвучал орган. Я задумалась над тем, как спасение души зависит от образования в

Академии Святой Троицы.

Дернув меня за рукав, Черити пискнула:

— Наша очередь!

Мы взобрались на подиум. Несмотря на то что вчера мы репетировали три часа кряду, я

почувствовала, как потеют мои ладони. Я окинула взглядом публику. Мама, Джуд и Джеймс

улыбались нам с первого ряда. Пит Брэдшоу опоздал к началу концерта, но теперь сидел на

несколько рядов дальше рядом со своей матерью. Он одобрительно показал мне большой

палец. Я уставилась на окно, где прежде был витраж, и не сводила с него глаз, пока мы пели,

представляя себе, что Христос по-прежнему там, на своем месте, перед старой дощатой

дверью. «Просите, и дано будет вам; стучите, и отворят вам», — сказал однажды мой отец

Дону Муни, и великан расплакался. Я вспомнила, как застала Дэниела в часовне вскоре

после нашей первой встречи с Доном. Глядя на витраж, он задал тот же вопрос, с которым я

обратилась к папе несколько дней назад — почему отец простил Дона, хоть тот и ранил его.

— Разве не лучше было всем рассказать об этом или позвонить в полицию?

Я неуверенно повторила слова отца, но получилось у меня совсем неубедительно:

— Папа говорит, надо всех прощать, неважно, что они натворили. Даже если они очень

сильно тебя обидели. Он считает, что люди творят зло от отчаяния.

Поморщившись, Дэниел вытер нос рукавом. Я думала, он вот-вот заплачет, но вместо

этого он ткнул меня в плечо.

— Вашу семейку не поймешь.

Сунув руки в карманы, он поковылял к выходу. Кажется, нога у него уже не так болела

— по крайней мере, несколько часов назад, когда мы зашли за ним, Дэниел едва ходил. По

его словам, накануне он сорвался с орехового дерева, но я знала, что это ложь: весь прошлый

день я помогала маме сажать петунии в саду и знала: Дэниел не выходил из дома.

Я так хотела, чтобы он попросил о помощи.

Мой голос дрогнул, когда мы пели «Благослови, напутствуй и спаси их». Внезапная

мысль осенила меня, будто взмах кисти расцветил пустой холст. Что, если Дэниел просил

меня вчера о помощи — пусть по-своему, окольным путем? Меня, и никого иного!

Допев псалом, я села на свое место, полная решимости. Ничто не заставило бы меня

отступиться теперь, когда я знала, что нужно делать.

Понедельник, перед уроками.

— Прости, Грейс, но я тут бессилен, — мистер Барлоу огладил усы.

Я ушам своим не верила. Упрямство Барлоу ставило под угрозу весь мой план! Ведь

чтобы помочь Дэниелу вновь обрести нормальную жизнь, сперва надо вернуть его в школу, а

там уж я придумаю, как помирить их с Джудом.

— Все зависит от вас, мистер Барлоу. Дэниелу нужен этот курс.

— Что ему нужно, так это побольше уважения к старшим! — Барлоу принялся

раздраженно перекладывать бумаги на своем столе. — Такие, как он, думают, что могут

запросто являться в класс и бить баклуши! Здесь не подготовительные уроки, а курс для

особо одаренных!

— Конечно, сэр. Все это понимают. Я считаю честью допуск к вашим занятиям…

— Вот именно! Поэтому твоему другу здесь не место. Тут учатся серьезные художники.

Кстати говоря… — Барлоу достал из ящика стола альбомный лист. — Я хотел бы обсудить

твою последнюю работу. — Он положил рисунок перед собой. Это был мой поспешный

набросок плюшевого мишки.

Я опустилась на стул. Называется, поборолась за будущее Дэниела. Теперь самой бы не

вылететь из класса.

— Должен сказать, я весьма расстроился, увидев это, — кивнул Барлоу в сторону

эскиза. — Но потом понял, что ты имела в виду. Блестящая идея!

Я выпрямилась от неожиданности.

— Простите?

— Поправь меня, если я ошибаюсь, — не хотелось бы впасть в заблуждение. Я

попросил вас изобразить предмет, который сильнее всего напоминает вам о детстве, но ты

нашла неожиданный подход к заданию! Это просто-напросто иллюстрация твоего таланта и

умения в детстве. Я в восторге от твоего художественного замысла.

Я машинально кивнула и тут же на миг задумалась, не попаду ли за это в ад.

— Надо было рассматривать обе работы сразу. Я уже хотел поставить тебе двойку, но

тут увидел второй рисунок. — Барлоу достал из ящика еще один лист бумаги и положил его

на стол. Передо мной оказался угольный набросок орехового дерева.

Я чуть не поперхнулась. Вверху листа красовалось мое имя, выведенное кудрявым

почерком Эйприл.

— Но я не… — слова признания застряли у меня в горле, когда я увидела, с каким

восхищением Барлоу смотрит на изящные штрихи.

— Это превосходная демонстрация того, как выросло и расцвело твое мастерство за

последние годы, — сказал он. — Честно говоря, я не ожидал, что ты достигнешь таких высот

еще до окончания школы. — Взяв красную ручку, он вывел жирную пятерку в углу

рисунка. — Я горжусь, что ты учишься в моем классе, — объявил Барлоу и вручил мне оба

эскиза. — Теперь иди и дай мне заняться делами.

Я встала и направилась к выходу, но на полпути развернулась. Меня вновь охватила

вчерашняя решимость.

— Мистер Барлоу?

— Да?

— Вам ведь нравится преподавать тем, кто подает большие надежды. Вы даже сказали,

что гордитесь этим.

— Верно, — Барлоу провел ладонью по усам и с подозрением взглянул на меня. — К

чему ты клонишь?

Я подошла вплотную к его столу, набрала воздуху и выпалила:

— Это не я, а Дэниел! — и вручила ему эскиз дерева.

— Ты выдала его работу за свою! — прошипел Барлоу.

— Не совсем. Второй рисунок мой. — Я помахала портретом плюшевого медведя. —

Должно быть, кто-то положил набросок Дэниела на ваш стол по ошибке. Извините, я должна

была сразу вам все рассказать.

Барлоу сгреб акварельные карандаши и побросал их один за другим в самодельную

кружку, потом водрузил ее на стопку бумаг и откинулся на спинку стула.

— Говоришь, это дело рук Дэниела?

— Да. Он хочет поступить в Трентон.

Барлоу кивнул.

— Ему вправду очень нужен ваш курс.

— Вот что я тебе скажу. Если завтра ты приведешь ко мне своего… хм-м… друга ровно

в семь двадцать пять утра, я побеседую с ним и посмотрю, что можно сделать.

Я подскочила, как пружина.

— Спасибо, мистер Барлоу!

— Если Дэниел прогуляет занятия еще хоть один раз, то потеряет стипендию. —

Недовольно покачав головой, Барлоу проворчал: — Хотел бы я знать, как он вообще ее

получил.

— Вы просто супер, мистер Барлоу. — Я была вне себя от радости.

Задребезжал первый звонок на урок, в класс зашла парочка учеников.

— Не рассказывай об этом всем подряд, — проговорил Барлоу, бросив на них беглый

взгляд. — Что касается тебя, до понедельника я рассчитываю увидеть качественно

выполненную работу!