Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Бонус-ауттейк. Круг замыкается: Часть 1 3 страница






Из зала послышался шум. Может, он уже давно имел место быть, но я заметила его только теперь. Двое полицейских в бронежилетах с пистолетами наготове ворвались в кухню. Каллен медленно опустил пистолет на пол и поднял руки вверх. Мне отчаянно хотелось кинуться к нему, опустить его руки и кричать: «Что ты делаешь? Мы же просто защищались!» - но ноги вросли в пол, кажется, по самые коленки. Копы сориентировались быстро, они попрятали свои пистолеты, подошли к Каллену и заломили ему обе руки. Он не сопротивлялся. Послушно шел туда, куда они его вели. В тюрьму?
Я наконец закричала:
- Он не виноват! Он не виноват! Мы просто защищались! Нам угрожали! Он не виноват!
Они обернулись ко мне и почти растерянно смерили взглядами. Каллен в полусогнутом состоянии смотрел в пол и качал головой, словно говоря: «Какая же ты идиотка!».
- Мэм, меня зовут Рик Паркер. Будет лучше, если до выяснения обстоятельств этот человек будет под нашим контролем. Вам тоже следует пройти за нами. Вы ранены? – Коп посмотрел на меня внимательнее. В помещение повалили люди в форме. Тело Джеймса накрыли черной пластиковой простыней. Но прежде, я успела заметить дыру от пули между его глаз, слепо смотрящих в потолок, уже не видящих ничего. Я бы никогда не сумела сделать такой точный выстрел. И может быть, поэтому Каллен выстрелил именно так. – Мэм, с вами все в порядке? – Я повернула голову на звук. Каллена нигде не было.
- Куда вы увели его? – Я сделала несколько шагов к выходу, но мне преградили дорогу.
- Успокойтесь, мэм. Ваш друг должен дать показания. И вы тоже. Как вас зовут?
- Он мне не друг, он просто…
- Как ваше имя? – Коп вывел меня через черный ход во дворик. Кто-то накинул мне не плечи куртку.
- Белинда Крейн. Тот человек, которого вы схватили, ни в чем не виноват…
- Мисс Крейн, спустись с небес на землю. – Боже, верните мне пистолет! Я поджала губы и яростно на него уставилась. Он смутился. – Мы никого не хватали. Он должен дать показания. И вы тоже. Тот человек, - он показал в сторону кухни, – мертв. Нужно во всем разобраться. Вас проводят к патрульной машине. Пожалуйста, сохраняйте спокойствие. – Последнее, чего мне хотелось, так это сохранять спокойствие. Но я вовремя сообразила, что никто не воспримет мои показания всерьез, если я буду вести себя как истеричка. Поэтому решила помалкивать и позволила увести себя к машине. Вокруг ресторана буквально повсюду мигали красно-синие огни. У меня зарябило в глазах. В салоне автомобиля Каллена не оказалось, очевидно, его увезли на другой машине. Почему? В этой полно места! Плохие мысли разрушили мою хрупкую концентрацию. Я хотела ехать с ним.
- Где человек, которого вы схватили? Он ни в чем не виноват. Он защищал нас.
Коп, который сел рядом со мной, и я не знаю, почему он не занял свободное переднее сидение, обернулся и посмотрел на меня. Возможно, он улыбался – было слишком темно, чтобы утверждать наверняка. Мотор загудел, и машина резво тронулась с места. Слава Богу, обошлось без сирены.
- Мисс? – Он вопросительно поднял свои густые седые брови.
- Белинда Крейн. И я не витаю в облаках. И мне незачем спускаться с небес на землю.
- Конечно нет. Меня зовут Минеон Бэндж. Ваш молодой человек уже на пути в участок. Ничего плохого мы делать с ним не планируем. – Мистеру Бэнджу хотелось верить. Я успокоилась.
- Он мне не молодой человек. Он просто ни в чем не виноват.
- Если все так, как вы утверждаете, вас обоих в скором времени отпустят. – Он заглянул мне в глаза и попросил: - Пока мы едем в участок, наведите порядок в своей голове. Иногда свидетели на эмоциях говорят что-то, не подумав, а потом требует исправить свои показания. Это не приветствуется. – Он продолжал заглядывать в мои глаза еще несколько секунд, а потом отвернулся к окну.

Я решила воспользоваться его советом. И прокрутила в голове все, что мне успел сказать Каллен. Господи, как его хотя бы зовут? Что, если я послушаюсь его и обману полицейских, а он как последняя сволочь загремит за решетку? Милый Бог, тебе не кажется, что это уже даже не смешно? Сколько можно. Я наклонилась к коленям и спрятала лицо в ладонях. Каллен не выглядел так, словно опасался неприятностей. Напротив, он выглядел так, словно знал, что делает. Из этого следует, что я должна ему довериться. Кроме того, если наши показания разойдутся в значительных фактах, беды наверняка не миновать. И я почему-то не сомневалась, что он расскажет полицейским свою версию произошедшего, самую малость противоречащую действительности. Значит, мне не остается ничего, кроме как поддержать эту гениальную затею. Бля, а что, если он все-таки передумает и скажет им правду? Тогда я буду выглядеть так, будто пытаюсь спихнуть с себя ответственность за убийство человека. Я замерла, словно громом пораженная. Но ведь я на самом деле убила человека! Боже. Внутри все похолодело и сжалось, горло сдавил спазм. Убила человека. Я. Что, если нас проверят на детекторе лжи? Мне даже отца никогда обмануть не удавалось, а он у меня не самый проницательный человек в мире, да что там в мире, он даже в квартале своем далеко не самый проницательный. Если детектор покажет, что я лгу, мне придется худо. Это уже не только превышение самообороны, но и сокрытие собственного преступления, а еще и дача заведомо ложных показаний. Господи! Кругом одно дерьмо. Я оторвала лицо от ладоней и выпрямилась. Как раз в этот момент машина притормозила и плавно въехала на пустынную парковку одноэтажного здания. Ну и где эти дьявольские пробки, когда они так нужны? Почему мы не застрелили кого-нибудь в час-пик?

Коп, который сидел рядом со мной, я уже забыла, как его зовут, открыл дверь и вышел, он подал мне руку, помогая выбраться наружу. Ноги подводили. Куртка, кем-то заботливо накинутая мне на плечи, соскользнула и упала на землю. Я даже не попыталась ее поднять. Все движения казались мне невероятно сложными, тело сковано как никогда в жизни, кроме того, холода я не ощущала, скорее мне было душно… и тошно. Я убила человека. У меня поджилки затряслись, когда я опустила ногу на первую широкую ступень перед входом в участок. Хотелось бежать и прятаться, но я понятия не имела, в какой части города нахожусь. Я убила человека. Передо мной открыли дверь, и я медленно вошла в ослепительно светлое помещение, в нос ударил запах железа и бумаг. Коридорчики оказались узкими, малость обшарпанными. Все двери была заперты. Меня усадили на жесткую скамейку у одной из множества запертых дверей и велели ждать. Ждать чего? Я убила человека. Руки тряслись. Кинематограф научил меня, что я имею право на один звонок. Правда ведь? Может, позвонить Биллу? Он по роду своей неспокойной деятельности частенько попадал в передряги, и как следствие вот в такие вот места. Но не будет ли это выглядеть подозрительным в глазах следователей? С какой стати мне кому-то звонить, если всю дорогу до участка я орала как потерпевшая, что мы ни в чем невиноваты? Но я убила человека…

Мысли в голове метались и сбивали друг друга с ног. Когда меня вызвали в кабинет, я знала наверняка только одну вещь: этот чертов мир охренительно несправедлив. Конечно, у меня были серьезные подозрения и раньше, но теперь не осталось никаких сомнений. Меня в буквальном смысле отконвоировали внутрь, закрыли дверь и оставили наедине с человеком, которого я уже видела ранее этой ночью. В голове перемешались к чертовой матери все лица, тем более, что ни одно из них не было достаточно выразительным. Да, в голове перемешались все лица, за исключением одного, которое стояло особняком – чистейшая картинка, до мельчайших деталей… никогда мне это лицо не забыть. Где он? Что будет с ним? Брюнет среднего телосложения, сидящий напротив меня, кажется, был одним из тех, кто первым ворвался на кухню. Кто скрутил Каллена, словно он был преступником. Рик Паркер, кажется. Да, Рик Паркер – я заметила именную нашивку на его груди.

- Мисс Крейн, я понимаю, что вы потрясены и устали, но нам необходимо ваше содействие. Вы единственный свидетель убийства. – Он пододвинул к себе ноутбук, видимо, будет записывать все, что я скажу. Надо быть осторожнее со словами. К сожалению, это умение никогда не числилось в списке моих выдающихся талантов. Вот если нужно было бы разыграть из себя законченную истеричку, тогда бы я показала себя во всей красе. Не приложив к этому никаких усилий.
- Это не было убийством. Это была самооборона. – Я дала себе обещание, что буду оставаться спокойной. Но не прошло и трех секунд, а я уже настолько далека от спокойствия, насколько мир далек от справедливости. Ни дальше, ни ближе.
- Самооборона, в результате которой был убит человек? – Он бесстрастно смотрел мне в глаза.
- У этого человека был пистолет. Он угрожал.
- Пистолет? На месте преступления мы нашли зажигалку, стилизованную под пистолет.
- Он не предупредил нас о том, что это зажигалка. Он сказал, что если мы пошевелимся, он будет стрелять. И он звучал так, словно в самом деле собирался это сделать. Это не было похоже на шутку.
- Расскажите мне все по порядку, мисс Крейн. – Он положил руки на клавиатуру, и я начала говорить. Повинуясь воле Каллена, я выдала его версию случившегося. Что же, если он решит изменить своим планам и расскажет им, кто на самом деле стрелял, меня ждет очень хороший урок. Еще один в копилку моих хороших уроков. Этот, безусловно, займет самое почетное место среди всех. Паркер не перебивал меня и не задавал уточняющих вопросов. Я старалась говорить не слишком быстро, чтобы он успевал фиксировать мои показания, но постоянно сбивалась, то разгоняясь, то замедляясь в своем рассказе. К концу своей душещипательной речи я уже сама свято верила в то, о чем говорила. Замолчав, я выжидающе уставилась на следователя, или кем он там был, мистер Паркер оторвал глаза от экрана и посмотрел на меня, прищурившись. Так, словно я допустила огромную ошибку. У меня волосы на загривке встали дыбом и зашевелись. Я начала судорожно перебирать в памяти всё, о чем говорила последние десять минут, но ошибку обнаружить так и не смогла. Тем временем мистер Паркер не спускал с меня глаз.
- Вы назвали убитого Малеком. Мистер Каллен утверждает, что не знает его фамилии, он называл этого человека по имени – Джеймс. – Я выдохнула с облегчением.
- Его зовут Джеймс Малек. Он учится со мной в «DePaul University» на одном курсе уже третий год.
- Что же, это легко проверить. – Я пожала плечами, дескать, проверяй сколько душе твоей угодно.
- Какому направлению посвящено ваше образование?
- Английская литература. Куратор курса Мэттью Маккарти. – Он кивнул.
- Три года – немалый срок. Какую характеристику вы можете дать мистеру Малеку?
- Мы учимся на заочном отделении, я видела Джеймса всего два раза в год. Во время зимней и летней сессии. Из-за того, что я работаю, мне приходилось пропускать лекции и семинары для заочников. – Это не было так уж важно для дела, это была глупая попытка оправдать свою безалаберность. – На моей памяти он никогда ни с кем не разговаривал. И со мной в том числе. Поэтому я не могу дать ему какой-либо справедливой характеристики. Кроме, пожалуй, такой, что он был замкнутым. – Я замолчала, но потом вспомнила: - Сегодня утром он единственный завалил тест в университете, он был расстроен этим фактом.
- Насколько расстроен и насколько обоснованно его расстройство?
- Он… ну, он не стеснялся в выражениях и вылетел вон из аудитории, не спросив разрешения у преподавателя. Я думаю, что это было обоснованно. Потому что накануне наш куратор сообщил, что те, кто не пройдет тест, может попрощаться с этими стенами. – Паркер на некоторое время посвятил себя клавиатуре. Я подождала, пока он закончит, а потом дополнила: - Думаю, что Джеймс был действительно очень расстроен, потому что его материальное положение, на мой взгляд, оставляет желать лучшего, а образование стоит дорого.
- Откуда у вас сведения о его материальном положении? – Он заломил бровь.
- У меня нет сведений о его материальном положении. Я сделала выводы, основываясь на том, что в течение трех лет видела его в одной и той же одежде. За исключением сегодняшнего дня. Той рубашки в клетку мне раньше не доводилось на нем видеть. Наверное, он отказался от майки, потому что под ней сложно спрятать пистолет.
- Зажигалку. – Я промолчала. – Вы сказали, что все время, которое мистер Малек провел за столиком в ресторане, он выглядел болезненно. – Рик замолчал. Это что, был вопрос?
- Да. – Осторожно ответила я, кивнув головой.
- Почему же вы ничего не предприняли, чтобы помочь ему справится с этим состоянием?
- Я говорила вам, что спросила его, не нужен ли ему врач, на что он ответил решительным отказом.
- И это все, что вы сделали, понимая, что человек находится в опасном состоянии?
- Его состояние не выглядело таким уж опасным. Он просто был взвинчен и бледен. Если я начну приставать ко всем сомнительным клиентам, то очень скоро потеряю работу.
- Понимаю. – Он кивнул. Очень сомнительно, что он на самом деле понимал. Этот человек привык, что, если он задает вопрос, на него непременно отвечают. Совсем по-другому обстоит дело, когда вопросы задают официантки, конечно, если это не «что вы будете есть?» или «что вы будете пить?». – Вы сказали, что мистер Каллен внезапно потащил вас в кухню. Как вы думаете, почему?
- Перед этим он посмотрел в сторону Джеймса, я не знаю, что он там увидел, но считаю, что именно это заставило его сделать то, что он сделал.
- Как вы думаете, зачем мистеру Каллену понадобилось брать вас с собой? Насколько мы поняли из диалога этих двух, к вам претензий у мистера Малека не было. Он не представлял для вас угрозы. Зачем же мистер Каллен взял вас с собой?
- Возможно потому, что Джеймс видел, что мы с мистером Калленом знакомы. Если бы мистеру Каллену удалось сбежать, наверное, Джеймс требовал бы от меня информацию о том, где его искать. Но я ничего не знаю об этом. А Джеймс был очень нестабилен, он мог бы…
- Понятно. Вы считаете, что мистер Каллен хотел уберечь вас от неприятностей.
- Наверное, так.
- Сам мистер Каллен сказал, что взял вас с собой, потому что не знал, где находится запасной выход.
- О. – Вот мерзавец! И не постеснялся же.
- Но он является хозяином этого заведения, как он мог не знать о таких вещах, мисс Крейн? Я думаю, что вы правы, он пытался защитить вас, а следствие вводит в заблуждение потому, что, если между вами будут выявлены некие романтически отношения, то показания ваши можно будет подвергнуть сомнениям. Любовнички частенько друг друга выгораживают. – Я слушала его с раскрытым ртом.
- Мы не… любовнички! – Я уставилась на него.
- Но ваше поведение на месте преступления говорит об обратном. Вы чертовски переживали за его судьбу. Это отметили все присутствующие.
- Я переживала за судьбу человека, которого могут обвинить без вины. И только. – Признаюсь, тут я немного слукавила, но следствию об этом знать необязательно. – Он не знал о запасном выходе, потому что стал хозяином только вчера. Вы знаете об этом. Я работаю в этом ресторане много месяцев, но ни разу не видела его в зале, не то что на кухне. – Рик кивнул и снова на меня уставился.
- Зачем мистеру Каллену понадобилось стрелять в мистера Малека дважды?
- Потому что после первого выстрела мистер Малек продолжал крепко стоять на ногах и все еще целился. Он мог убить одного из нас в любой момент.
- Он не мог убить ни одного из вас, мисс Крейн. Он мог лишь дать вам прикурить. – Паркер улыбнулся, не размыкая губ. Я начала не по-детски заводиться.
- Но мы не могли об этом знать! Это было очень похоже на настоящий пистолет! Мы думали, что он может убить нас. Чтобы вы сделали на нашем месте? Попросили бы его выстрелить, чтобы убедиться, что пистолет настоящий? – Я даже приподнялась со своего стула от накала эмоций.
- Спокойнее, мисс Крейн. – Я выдохнула. Ни к чему мне ссориться со следователем. – Как вы думаете, почему первый выстрел мистер Каллен сделал чуть ниже правой груди мистера Малека? Это не самое подходящее место, чтобы стопроцентно обезвредить противника. Мистер Каллен оказался ужасно способный стрелком, об этом нам говорит его второй выстрел. Почему же он изначально не стрелял, допустим, по коленям? – Вот блядь. Запахло жаренным.
- Наверное, потому что у него не было времени, чтобы прицелится. Мы стояли спиной.
- Хорошо, мисс Крейн, - он поднялся из-за стола и указал мне на дверь, - можете быть свободны.

Черта с два я могла быть свободной! Из кабинета Рика меня отконвоировали в кабинет какого-то другого Рика, на первый взгляд очень похожего на предыдущего Рика, да и на второй взгляд тоже. Новому Рику пришлось рассказывать все по новой. У меня голова шла кругом. Я чувствовала себя выжатым лимоном, с которого плюс ко всему прочему еще и содрали цедру грубой теркой. Но и на этом изуверы не остановились, они притащили меня в третий кабинет, где я должна была рассказать все еще раз. Наверное, это делалось для того, чтобы выявить, не лгу ли я. Ведь запоминать свою ложь достаточно трудно, особенно мелочи и детали, которые ляпнул, не подумав. Наверняка, после того, как я уйду, они тщательно сверят все три моих выступления. Что же, флаг вам в задницу, господа. Пока меня водили по лабиринту из одинаковых коридорчиков, я тщетно старалась заглянуть во все щели, чтобы обнаружить хотя бы намек на присутствие Каллена. Но его нигде не было.

Мне снова накинули на плечи куртку и бесцеремонно выдворили за порог, проигнорировав все мои вопросы. Такие милые ребята. Я стояла на ступеньках перед входом с непоколебимым намерением дождаться Каллена. Раз меня уже отпустили, хотя я приехала позже него, значит и его скоро отпустят. Минут через десять, когда я уже начала потихоньку засыпать стоя, дверь скрипнула, это заставило меня приободриться. Но ненадолго, рассмотрев того, кто выходит из участка, я опять приуныла. Кажется, это был тот человек, который ехал со мной на заднем сидении патрульной машины. Я опознала его по седым и очень густым бровям. Он улыбнулся и подошел ко мне.
- Что же вы не едете домой?
- Я хочу дождаться своего… знакомого. Переживаю.
- Он освободится поздно. – Я взглянула на небо. Куда еще позже? Уже светает.
- Насколько поздно?
- Лет через семь. – У меня дыхание сперло. Старик усмехнулся. – Шутка.
- Смешно. Так насколько поздно?
- Думаю, вам лучше поехать домой. Иногда это затягивается на многие часы. Вы еле стоите на ногах. Вызвать вам такси? – Я сомневалась. День оказался нестерпимо длинным. Всё, чего мне хотелось, так это упасть на любую горизонтальную поверхность и закрыть глаза часов на сто двадцать. Пока я усиленно совещалась сама с собой, он успел достать телефон и поговорить с диспетчером такси.

Во время путешествия домой я незаметно для себя заснула. Водителю пришлось будить меня, тормоша за плечо. Судя по его раздраженному лицу, заснула я достаточно крепко. Сунув ему свои чаевые, которые до сих пор хранились в кармашке фартука, я вывалилась на улицу. До дверей подъезда пришлось ползти на ощупь, на улице было уже слишком светло. Мои светочувствительные аквариумы просто не в состоянии вынести подобную пытку. В подъезде меня встретил задорным лаем соседский доберман, который спешил по своим утренним делам. Я подумала, мол, слава Богу, он меня сейчас сожрет, и мне не придется тащиться аж на третий этаж. Конечно, мне снова не повезло. Псина либо была не голодной, либо посчитала меня мало аппетитной. Я чертыхнулась и поползла дальше. Оказавшись у двери, я очень своевременно вспомнила о том, что ключи от квартиры остались в кармане пальто. И все бы ничего, но пальто висело в подсобке ресторана. В любой другой момент это могло показаться мелочью жизни, ресторан-то находился близко – только дорогу перейти, по большому счету. Но сейчас это являлось для меня катастрофой вселенского масштаба. Хуже чумы. Хуже вторжения злобных инопланетян. Хуже злобных инопланетян, больных чумой.

Я поздоровалась лбом со своей дверью и сползла по стеночке на коврик, всерьез намериваясь заночевать прямо тут. А что, крыша есть, даже коврик и тот есть. Не поверите, я и сама в это не верю, но мне повезло. Моя нечастная задница нащупала под ковриком запасной ключ. Ну, конечно! Я же сама спрятала его тут месяца три назад, с моим образом жизни, я имею в виду свою блестящую карьеру конченой неудачницы, это было обыденной мерой предосторожности. Счастливо сжимая в руке ключ, я воткнула его в скважину и провернула два раза. Дверь поддалась. Захлопнув её ногой, я отшвырнула ключ в сторону и поползла в спальню. Мне казалось, что кровать надо мной издевается: я ползу-ползу-ползу, а она ближе не становится. Я попыталась ползти энергичнее – это помогло. Вскарабкавшись по свисающему одеялу, я распростерлась на ее поверхности в форме умирающей морской звезды и принялась раздеваться. Стягивать с себя штаны, притом что оторвать задницу от кровати не представляется возможным – то еще развлечение. Оно отняло у меня часов сто, не меньше. Наконец, избавившись от всего, кроме трусов, я зарылась в мягкие прохладные складочки и всё… наступила кромешная тьма. Глубокая ночь средь бела дня.

Проснулась я как от толчка, который сопровождался странным глухим звуком. Перевернувшись на спину, я посмотрела в окно – темень стояла сумасшедшая. Я что, проспала весь день? И весь вечер? И работу? Приподняв голову, я повернулась к тумбочке, часы показывали два часа ночи. Классно, смена как раз закончилась. Здорово вообще. Отодрав свое опухшее тело от простыни, я побрела в сторону кухни, натыкаясь на всевозможные предметы мебели в темноте. Меня мучила такая жажда, какая никогда меня еще не мучила, даже после самой затяжной попойки, которую мне только устраивал Билл. Я распахнула холодильник, и его внутренности буквально ослепили меня. Нащупав открытую бутылку молока с закрытыми глазами, я присосалась к горлышку. И не могла понять, холодные струйки молока разливаются внутри моей грудной клетки или снаружи? Без разницы. От дичайшей жажды меня отвлек подозрительный скрипучий звук. Я замерла. Мама, роди меня обратно. Срочно. Мне противопоказано смотреть фильмы ужасов хотя бы потому, что сейчас я думала исключительно о приведениях и других сверхъестественных гадостях. Страшно было повернуться. Подозрительное поскрипывание трансформировалось в отчетливые шаги, они приближались. Они были уже очень близко. Бутылка выскользнула из моих рук, с размаху расколотив свои бока о пол, холодное молоко и стеклянные осколки брызнули на ноги. Я попрощалась с жизнью и очень медленно обернулась. В дверном проеме, прямо напротив меня кто-то стоял. Темный высокий и ужасно зловещий силуэт. Меня подкосило.

- Я пришел за извинениями. – Охренеть, оно еще и разговаривает. Это было последним, о чем я успела подумать перед тем, как мое сознание решило выбросить белый флаг и капитулировать.

Помню, как летела не вниз, а отчего-то вверх. А дальше – ничего не помню…

 

Ауттейк

Но я всё прощу, если это ты: Часть 1 Nevermore – (англ.) никогда больше, никогда впредь. Deadline – (с англ. дословно) линия смерти. Помню, что за мгновение до встречи с ним я сделала открытие, ударившее меня наотмашь – капли воды больше не впитывались в мою кожу. Они бегло скатывались с холодных щек, будто те были покрыты тефлоном, разбивались о керамическое дно раковины и лениво соскальзывали в водосток. Я рассматривала свое отражение в голом, не прикрытом рамой зеркале и не узнавала себя. Хотя и не помнила, как выглядела прежде. Но обязательно ли помнить, чтобы понимать, что у живого человека не может быть такой безупречной неживой кожи, таких практически прозрачных волос и таких светлых глаз, в которых не чернеет даже зрачок? Не думаю. Прямоугольное зеркало болезненно ярко подсвечивали лампы, я приблизила свое лицо к нему вплотную – так, что свет, отдающий голубизной, сделался нестерпимым… насилу не разрывая зрительный контакт со своим отражением, я видела, что мои зрачки остаются абсолютно безучастными. Не ссужаются и точно также не расширяются, когда я отступаю прочь. Всё, что теперь меня окружало, стойко напоминало о человеческих реанимациях. Светло, пусто, стерильно и много металла. Крупная пластиковая плитка под ногами светилась, била в глаза, словно прожектор. Думаю, Креон хотел заставить нас чувствовать себя как на раскрытой ладони, без единого темного уголка, без шансов скрыться из-под надзора его всевидящего ока. Нужно отдать ему должное, именно так я себя и ощущала – участницей круглосуточного реалити-шоу. Сжимая в левой руке металлический планшет, с прикрепленными к нему документами, я занесла правую руку, чтобы постучать в закрытую дверь. В этот момент меня неизменно одолевало волнение, заставляя температуру тела падать еще ниже. Три коротких стука, и я сжимаю в руке холодную металлическую ручку. Прежде чем открыть дверь и войти, опускаю взгляд на планшет и мельком просматриваю титульный лист – убийца номер 33/89, горел в Неверморе 27 лет. Что же, он станет моим профессиональным рекордом. Подумать только – 27 лет. Больше, чем вся моя жизнь. Ослабшая кисть соскользнула с ручки. Я прижалась лбом к холодной двери, прогоняя нахлынувшее головокружение. Сейчас я открою дверь, и как он будет выглядеть? Черт, они же все выглядят почти одинаково. Худые, высокие, черноволосые и черноглазые. Креон говорит, что их внешность, точно также как и наша, меняется для того, чтобы мы друг друга не узнавали. Не начинали играть в поддавки, и наоборот. Оставались беспристрастными. И это не лишено смысла. Думаю, что оправдала бы убийцу, не заслуживающего оправдания, если бы узнала в нем своего отца, брата, друга. Думаю, что осудила бы убийцу, заслуживающего оправдание, если бы узнала в нем убийцу своего отца, брата, друга. С другой стороны, без возможности опознать своего палача и поквитаться с ним, ты начинаешь подозревать его в каждом, кто встречается на твоем пути. Может, Креон преследовал именно эту цель? Может, он хотел, чтобы мы были одинаково жестоки со всеми, кто выходит из Невермора и получает шанс на перерождение? И это тоже не лишено смысла. Без разницы, кого они убили – меня, моего отца, моего брата, моего друга или какого-то другого, совершенно незнакомого мне человека. Потому что этот незнакомец, если не для меня, то для кого-то другого всегда будет отцом, братом и другом. И как я могу требовать мести за свою смерть, если закрываю глаза на смерти чужие? Выдохнув, я с трудом оторвала лоб от холодной поверхности. Это была моя дежурная исповедь, которую я неизменно читала, стоя перед закрытыми дверьми. И в ней был толк – я не оправдала ни одного из 39 убийц, которых мне приходилось судить. Схватив ручку, я решительно распахнула дверь камеры. Он не поднял головы. - Номер 33/89? Оторвав левую ладонь от колена и перевернув её, он поглядел на выбитый номер. - Да, это я. - Следуйте за мной. Теперь он смотрел на меня исподлобья. И я дрогнула. Потому что привыкла встречать озлобленные, лишенные рассудка взгляды, но не такие равнодушные и незаинтересованные. - Зачем меня вытащили из-под земли? - А вам бы хотелось гореть подольше? - Я задал вопрос. - Не вы здесь задаете вопросы. Он разорвал зрительный контакт и уставился в пол, на его скулах заходили желваки. Кажется, я слышала, как скрипела челюсть и крошились зубы. Выдохнув через нос, он все же поднялся. И на нем был роскошно скроенный костюм. Значит, любил костюмы, пока его не настигло возмездие. Любил костюмы и горел 27 лет. Что за убийца, будет ходить в костюмах? Политик? Я пропустила его в коридор и закрыла за нами дверь. Он шел впереди, и подошвы его туфель гулко отстукивали по светящемуся полу. Взяв планшет в обе руки, я еще раз изучила титульный лист – умер в возрасте 31 года. Нет, слишком молод для политика. Тогда кто? В любом случае, я узнаю это позже. Его походка была спокойной, уверенной, и, глядя на эту осанистую спину, я не могла поверить, что и он, и его спина горели 27 лет и не потеряли достоинства. А горят ли они там на самом деле? Может, я принимаю фигуральное выражение за чистую монету? Бессознательно опустив взгляд, я задела краем глаза его номер – 33/89. Странное ощущение едва не подкосило колени. И по-детски оглядевшись по сторонам, я поднесла свою левую ладонь к глазам – темными чернилами по бледной коже выбито «33/86». Мы умерли в одном городе. С интервалом в две смерти. Сколько это? Минута? Час? Сутки? И что это может значить? Резко зажмурившись, я выронила из рук металлический планшет. Сознание поплыло, боль прострелила виски – так случалось с каждой жертвой, которая силилась припомнить подробности своей жизни до попадания в Дедлайн. - Остановись и не оборачивайся. – Собственно, он и так замер и, по всей видимости, в ближайшем будущем оборачиваться не планировал. Чтобы справиться с собой мне понадобилось некоторое время. Я опустилась на корточки и подняла планшет с его документами. – Вперед. – И мы пошли дальше. Всю дорогу до «исповедального» кабинета я не могла отделаться от мыслей о двух смертях, которые нас с ним разделяли. От попыток вспомнить всё меня оберегали воспоминания о боли, которая за ними непременно последует. В самом начале Креон объяснял, что жертвы не помнят своей жизни, чтобы не узнать свою смерть в исповеди судимого ими убийцы, потому что в таком случае соблазн бездумного отмщения будет слишком велик. Убийцы же, напротив, помнят каждую деталь своей жизни и смерти, чтобы понимать, за что горят. Чтобы никогда впредь не допустить тех же ошибок и не гореть вновь. Оправданные, увидев новый свет, они, конечно, не будут помнить о своем пребывании здесь, но будут острее других различать хорошее и плохое. Что до меня… то предполагается, будто все уготованные мне подарки я получу еще здесь. Креон, буквально исходя пеной, увещевал, что невинно убиенные жертвы получают шанс вершить космическую вендетту – выбирать будущее для тех, кто украл его у нас. Быть может, со мной что-то не так, но я не ощущаю торжества момента. А вынося отрицательные приговоры, не чувствую себя удовлетворенной. Кроме того, меня всерьез беспокоит, что, рано или поздно получив новую жизнь, во мне останется привычка судить окружающих. И что тогда? Сдается мне, пройдет не так много времени, прежде чем я вновь окажусь на пороге Дедлайна, с миссией вершить космическую вендетту на радость мессиру Креону. Помню, как оказавшись здесь и вникнув в маячившие на горизонте перспективы, спросила мессира, от чего я не могу получить новую жизнь сразу, раз считаюсь невинной? Неприятно усмехнувшись, он пояснил, что я считаюсь безвинно убиенной, а не невинной. И именно в тот момент мои виски впервые пронзила боль, потому что я попыталась припомнить свои грехи. Таким образом, картинка складывается самая что ни на есть примитивная – невинные жертвы, которые все-таки не являются достаточно чистыми, чтобы переродиться мгновенно, получают шанс подчистить свою карму работой на благо будущего общества. Смахивает на волонтерство. Только ответственности поболее. Впечатавшись лицом в его спину, я не сразу сообразила, что происходит. - Мы вроде как пришли. – Обернувшись вполоборота, он демонстративно качнул головой в сторону закрытой двери, перед которой остановился. - Потрясающая наблюдательность. – Я подалась вперед и распахнула дверь. Не удержавшись, качнула головой в сторону дверного проема, передразнивая его жест. Смерив меня неодобрительным взглядом, он прошел внутрь и остановился сбоку от стола. Помещение было узким, снизу доверху обитым тонкими пластинками металла, по цвету напоминающими алюминий. Внутри – ничего кроме двух стульев, расположенных друг напротив друга и разделенных столом. В стены, перпендикулярные входу, вмонтированы широкие окна, непрозрачные с внутренней стороны. Предполагалось, что через эти окна за чистотой вынесенного решения будут следить другие жертвы, однако, как показывает практика, на всех убийц отчего-то не хватает безвинных жертв. Мы не успевали делать свою непосредственную работу, что уж тут говорить об отслеживании качества проделанной работы другими. Обойдя стол, я поспешила занять стул, который позволял мне оставаться лицом к двери. Понятия не имею, что это за придурь с намеком на неврастению, но я не могла усидеть на месте и одной минуты, если зрительно не контролировала входную дверь. Однако спешила я совершенно напрасно, он, по всей видимости, не планировал состязаться со мной ни за один из стульев. - Ты можешь сесть. – Я показала рукой на стул, глядя на него снизу вверх. - Я не планирую задерживаться здесь надолго. - Сядь. - Чего ради? – Он высокомерно задрал бровь. И посмотрел на меня так, будто бы это я жарилась в Неверморе десятилетия за убийства, а в его руках – решение моей дальнейшей судьбы. Что-то внутри меня застремилось вверх. Словно ладонь, прижимающая пружину, медленно поднималась, высвобождая ее. Это было беспокойное ощущение. И оно не нравилось мне. Потому я решила напомнить ему, как дела обстоят на самом деле. Я решила напомнить ему, кто здесь хозяин. - Если я посчитаю твои раскаяния достаточными, у тебя появится возможность родиться снова. - Я ни в чем не раскаиваюсь. - Если ты не раскаешься, тебя вернут вниз. Навсегда. – Интонация моя казалась просительной. Еще немного, и я открытым текстом попрошу его раскаяться. Любопытно, могут ли меня сослать в Невермор за недобросовестное исполнение профессиональных инструкций? Может быть, на сутки. Или двое. - Я ни в чем не раскаиваюсь. – Повторил он на той же ноте. – И я ухожу. – Оттолкнувшись руками от стола, он сделал шаг назад, развернулся ко мне спиной и пошел к двери. Каков, а? Вообще-то, нет такого правила, по которому я могла бы обязать его вывернуть передо мной душу наизнанку, но раньше в этом правиле не было нужды – каждый априори хотел попытать счастья и попытаться вернуться в жизнь. Это ведь естественно? И что мне с ним делать? Наверное, он все-таки имеет право отказаться от исповеди и вернуться вниз… Ведь смерть – не жизнь, уйти можно и по своей воле, в отличие от рождения. Вдруг я стала хорошей и решила предпринять последнюю попытку. - Разве ты не хотел бы встретиться с теми, кого любишь, снова? Его правая нога уже переступила порог, но левая – все еще оставалась со мной в одном помещении. Он не двигался. Только повернул голову в мою сторону, внимательно вглядываясь. - Это действительно возможно? - Возможно. Если их не решили запереть внизу навсегда. – Его взгляд на мгновение заметался по комнате, он отвернулся. Таким образом мы провели приличное количество времени: он стоял и смотрел в коридор, я сидела и смотрела в его спину. Наконец медленно потянув на себя ручку двери, он закрыл ее. Подошел к столу и даже сел на стул. - Какова вероятность, что она попадет в то же место, в то же время, что и моя прощеная душа? - Для начала, с чего ты взял, что твоя душа окажется прощенной? – Он точно горел 27 лет? Если да, то почему не сгорела эта невозможная спесь? - Если я захочу, ты простишь мне всё и даже больше. Поэтому я должен знать, стоит мне этого хотеть или нет. – Выражение моего лица трижды поменялось. - Между нами говоря, прямо сейчас ты движешься в противоположном от прощения направлении. – Снисходительно хмыкнув, он откинулся на спинку стула и расстегнул пиджак. - Хорошо. Что я должен говорить? - Только то, что думаешь на самом деле. - Мы уже выяснили, что это нам не подходит. Я двигаюсь в противоположном направлении. – Я открыла рот. Я закрыла рот. И обдумала все имеющиеся варианты. - Слушай, давай мы сделаем вид, что этого разговора не было? Ты просто сейчас встанешь и выйдешь за дверь, как и планировалось раньше. – Я показала взглядом предполагаемый маршрут его следования. – И у первого встречного в коридоре попросишь, чтобы тебя спустили вниз. Обещаю, с этим проблем не возникнет. Окей? – Он криво усмехнулся и, опустив глаза, покачал головой. - Каждый, кого я встречаю, напоминает мне о ней. - О ком? Кто она? – Он поднял на меня глаза и долго смотрел, и ничего не говорил. – Она умерла? - Понятия не имею, кем она была. И уж тем более – кто она теперь. - Она умерла? – Какого-то черта мне хотелось настаивать. Хотелось давить на него. - Давно. Она умерла… - Он будто пробовал эти слова на вкус. – Давно. - Я не имею права просматривать твои документы, - он перевел взгляд на планшет, - до тех пор, пока ты не примешь окончательное решение. – Номер 33/89 не проронил ни слова. – Так что? Ты даешь согласие вторгнуться в твое личное пространство в обмен на возможность получить прощение? - Потрясающая система. – Он не сводил с меня глаз. – Внизу на мне рвали кожу, а теперь вам нужно особое разрешение, чтобы вторгнуться в моё личное пространство? – Уголок его губ пополз вверх. - Внизу ты расплатился по счетам. С тебя взяли то, что ты должен был. - А знаешь ли ты, как внизу расплачиваются по счетам? – Настала моя очередь молчать. – Я не считаю, что это было несправедливо. Может быть даже, со мной обошлись мягче, чем могли бы обойтись. Но после всего, что происходило внизу, смешно слышать, что здесь кому-то может понадобиться моё разрешение. - Это формальность, которую принято соблюдать. - Да, об этом я и толкую. Терпеть не могу формальности. – В этой целиком бледно-серебристой комнате он казался абсолютно чужеродным, совершенно не вписывающимся в общий интерьер. - Мы зря теряем время. – Я взяла в руки планшет. Он молчал. Я приподняла бровь. - Блядь, я разрешаю! – Он развел руками. – Или мне кровью надо расписаться? Или, может, позвоним моему юристу? – Кажется, мои искусственные зрачки все-таки способны расширяться. Никто прежде не позволял себе материться в этих стенах. Что, вообще-то, логично, если принимать во внимание то, где мы находимся. Так или иначе, эту реплику я предпочла оставить без ответа – что-то мне подсказывало, что так выйдет дешевле. Строго прищурившись, я разорвала зрительный контакт, перевернула титульный лист и углубилась в чтение. Точнее, попыталась углубиться, что вышло у меня не слишком успешно – я споткнулась на первой странице, на первом предложении. Прочистив горло, я зачитала: - Родился в семье небогатого нефтепромышленника. Такие что, существуют? - Формально. Карлайл не любил платить налоги. – Уголок его губ вновь приподнялся. Он как будто веселился над происходящим. Его настроение разительно переменилось, если сравнивать с тем, с чем мы имели дело за пять минут до настоящего момента времени. Эту перемену, его откровенное воодушевление я могла связать только с одним событием – нежданно-негаданно появившуюся возможность вновь встретиться с теми, кого он любит. Или, скорее всего, с той, которую он любит. С той, которая давно умерла. Осознав это, я ощутила сильнейший укол совести. За то, что дала человеку надежду, которой заведомо не суждено оправдаться. Никто не собирался возводить его пропащую душу в статус прощеной. – Сдается мне, ты имеешь дело с не вполне достоверной информацией. - Можешь быть спокоен, информация, которая будет непосредственно касаться дела, окажется самой что ни на есть достоверной. Чем занималась твоя мать? Тут о ней едва ли написано два предложения, да и то в общих чертах. - Неудивительно. Вряд ли есть что-то интересное, что можно было бы о ней рассказать. Я думаю, она не оставила за собой никакого следа. Я запомнил ее совершенно безамбициозной. Все, что она делала, так это поддерживала отца и следовала за ним повсюду. Или нет. Кроме этого, она еще играла на фортепиано. Я помню, что к нам ходили чужие дети, потому что она давала бесплатные уроки. Потом, когда к нам уже опасались захаживать чужие, она взвалила на мои плечи все свое преподавательское мастерство. В одиннадцать я мог сыграть Второй концерт Рахманинова. – Он положил руки на стол, задумчиво перебирая пальцами воображаемые клавиши. Эти пальцы внезапно показались мне длиннее всех тех, что я видела на этом столе раньше. Странное дело, учитывая, что все подсудимые, бывавшие в этой комнате, походили друг на друга как родные братья и сестры, причем родившихся в семье, которую природа обошла своим воображением к изобретению уникальных деталей. - Всё еще играешь? – Его пальцы вдруг напряглись и медленно легли на стол. - Нет. Когда в приступе бешенства я уничтожил свое третье фортепиано до состояния квантовой пыли, мать решила, что музыка не для меня. - Очень проницательно с ее стороны. Продолжай. - Я запомнил ее не умеющей бунтовать или отстаивать свою точку зрения. Если что-то шло не так, как она хотела и планировала, она просто улыбалась и следовала по тому пути, который подсказывал ей отец. Думаю, именно за отсутствие самостоятельности Карлайл любил ее до самого конца. Он был убежден, что без его присмотра она пропадет. Она была его первенцем, его любимым ребенком. Не Эммет и уж тем более не я. – Он помолчал, а затем продолжил: - Единственный случай, когда она категорично изъявила свою волю, был зафиксирован в ее завещании. Она не желала оставлять свою коллекцию драгоценностей Розали и завещала ее моей несуществующей жене. Раньше я думал, что именно с тех пор мои отношения с братом начали катиться в пропасть, но нет, как оказалось, это случилось много раньше. Параллельно просматривая бумаги, мне удавалось кое-как оставаться в теме, но некоторые моменты все-таки безжалостно ускользали. Понятия не имею какого черта, но мне они казались важными. Значительными. Медленно, но верно я осознавала, что всё, что его касалось, интересовало меня по-настоящему. Я не разыгрывала внимание и попытки осмыслить полученную информацию, как проделывала это все предыдущие 39 раз. - Почему мать не хотела оставлять свое имущество жене твоего старшего брата? - Розали была амбициозна. Ей очень хотелось испачкаться в той грязи, в которой уже барахтались отец и Эммет. Мама считала, что женщине простительно закрывать глаза на… сомнительные дела, которыми занимается муж, если она любит его. Но она не понимала, что может побудить женщину самолично лезть в это. На моей памяти она никогда открыто не конфликтовала с Розали – это было не в ее характере. Она даже пыталась подстроиться и под Розали тоже, хотела ладить, хотела создать видимость идеальной семьи. Возможно, она даже не понимала, что это только видимость и иллюзия, что наша семья не то что неидеальна, а вообще – ненормальна. Розали не шла на контакт. Розали не любила слабых людей. Только при Карлайле она вела себя с мамой так, как той бы хотелось, потому что ей нужна была его благосклонность. Но стоило Карлайлу выйти из комнаты… Розали чувствовала, что мать никогда на нее не пожалуется. Она и не жаловалась, но завещание, то, что она не оставила ей, фактически единственной наследнице, свою обожаемую коллекцию – наверное, можно считать пощечиной за всё. Последним плевком из могилы. - И ты не пытался вмешаться? Ну, я не знаю, постоять за мамину честь? - В том возрасте я был вспыльчив… - Я усомнилась, что только в том возрасте. – Однажды между нами произошла стычка на этой почве. – Он улыбнулся. – Тогда она спросила, что я сделаю ей, если она не изменит линии своего поведения? Мне было около четырнадцати, что я мог сделать? Ударить? Или пожаловаться отцу, чтобы окончательно разбить мамину иллюзорную идеальную семью? Испортить отношения с Эмметом, который был слеп и к тому же позволял ей собой манипулировать? Я не успел разработать план мести – вскоре Розали родила, и они с Эмметом купили дом, который, к счастью, находился на приличном расстоянии от родительского. С этого места и далее они с матерью встречались исключительно редко – на День Благодарения, Рождество и дни рождения. - Какие отношения у тебя складывались с братом? - Между нами всегда было большое расстояние, мы не были друзьями. Возможно, из-за большой разницы в возрасте. Я думаю, на нем сильно отразился «мои-родители-завели-второго-ребенка-и-теперь-они-меня-не-любят» синдром. К тому же, все усугубила еще и моя смазливая рожа. Многие люди приветливы даже с уродцами, если они достаточно малы, а уж если ребенок симпатичен… В общем, с моим появлением на свет Эммет очень потерял в популярности. Этого он мне не простил, пожалуй, до самой смерти, а, возможно, и после нее тоже. Помню, что никогда не говорил при нем о своих оценках в школе, потому что однажды заметил выражение его лица с налитыми яростью глазами – Эммету наука в руки не давалась, а я говорил с ней на «ты». И в спорте я оказался более удачлив, несмотря на то, что был значительно младше. Да и игра на фортепиано сыграла не последнюю роль… не знаю, почему, но он не видел во мне никого, кроме соперника. Я никогда не пытался это исправить, потому что не чувствовал в том нужды. - Хорошо. Вернее, конечно, плохо, но… Ладно, а твои отношения со сверстниками? - Я всегда предпочитал игры, которые не предполагали взаимодействия с другими детьми. Другие дети, нужно признать, отвечали мне взаимностью. Уже в то время вокруг нашей фамилии витали слухи – никто не хотел, чтобы их отпрыски общались с Мейсенами. Мы были плохой компанией. Мы считались опасными. И, скорее всего, так оно и было. - Таким образом, ты страдал от недостатка общения? - Если такое и случалось, то не слишком часто, чтобы отложиться в памяти. Подавляющее количество окружающих людей вызывали во мне стойкую антипатию. Они не казались мне интересными. Я не ощущал себя отвергнутым, потому что никогда не тянулся к ним. – Я могла быть уверена в том, что он был со мной предельно откровенным. Не потому что я доверяла ему и, уж тем более, не потому что меня было сложно обмануть. Металлические пластинки, которыми было обито помещение, отражали и не давали осесть наркотику, витавшему в воздухе и предназначенному для того, чтобы развязывать язык загнанным в ловушку осужденным. - Значит, ты был замкнутым ребенком? - Нет. Я никогда не боялся и не избегал каких-либо контактов, не испытывал сложностей, если мне нужно было с кем-то заговорить и смело выяснял отношения. Может быть, порой даже слишком смело. Я никогда не уступал своего и умел найти подход к достижению целей, которые преследовал. Я не запирался в своей комнате и не держал рот на замке. Нет, я не был замкнутым ребенком. Я просто никогда не был восторженным болваном. – Я скептически его осмотрела. - Насчет восторженного могу согласиться, но… - Он виртуозно приподнял одну черную бровь. Под которой блестел такой же черный глаз. Слюна, которую я попыталась сглотнуть, застряла в горле. Слюна, которая собралась во рту из-за того, что я слишком долго на него смотрела. Перевернув несколько страниц, взглядом слепо вцепилась в мелкие ровные строчки, а в голове гоняла по кругу одну и ту же мысль: «Он горел 27 лет, о чем ты думаешь? Господи, прости…». Едва не перекрестившись, я продолжила: - Ладно. Какие отношения складывались у тебя с девушками? - Серьезно? – Он прищурился. - Абсолютно. - И каким образом информация о моей сексуальной жизни поможет тебе вынести приговор? - Во-первых, я не спрашивала тебя о твоей сексуальной жизни, я спросила об отношениях с противоположным полом… - По-моему, это одно и то же. - …а во-вторых, не твоего ума дело, как и какая информация поможет мне вынести приговор. – Уголок его губ задрожал, он опустил глаза. Ресницы едва не касались щек. - В своей прошлой жизни, я бы уже оторвал тебе голову. - Должно быть, Невермор все-таки меняет людей. - Нет, не Невермор их меняет. – Говорит легко, а глаза такие, что становится ясно: действительно, не Невермор. Здесь должно быть что-то большее. Однако, что может быть больше, чем ад? - Итак, какие отношения складывались у тебя с девушками? – Не то что бы это действительно относилось к делу, но мне хотелось знать, и поэтому я продолжала гнуть свою линию. - Мутные. - Они не отвечали тебе взаимностью? - Я не отвечал им взаимностью. - Почему? – Он равнодушно пожал плечами. – Тут написано, что ты некоторое время жил с женщиной. Джейн. Это та, которая… давно умерла? - Нет. – Его взгляд на мгновение стал совсем твердым. – Но она тоже давно умерла. - Ты переживал по поводу ее смерти? - Это было бы немного лицемерно с моей стороны, учитывая тот факт, что я ее убил. - За что? – Похоже, мы подбирались к тому месту, начиная с которого я обязана его ненавидеть. И что-то мне подсказывало, что с исполнением этой обязанности могут возникнуть проблемы. - Слушай, ты не могла бы читать свои бумаги внимательнее? Я не хочу говорить о том, что ты можешь узнать и без моей помощи. – На его лице появилось раздражение. И оно трогало меня. Возможно, поэтому я послушно перевернула страницу и вникла в суть дела. Всё оказалось достаточно примитивно: она ушла к другому из меркантильных соображений, он ее бросил, она слишком много знала. По большому счету, ее убийство не было его инициативой, но он даже не попытался увильнуть от миссии, которую на него возложили. И скорее всего, потому, что увильнуть от нее не представлялось возможным. Когда-то давно я слышала, что у собак бывает четыре настроения: радостное, грустное, злобное и сосредоточенное. Так вот я полагаю, что у номера 33/89 их было тоже четыре: я смеюсь над тобой, я не замечаю тебя, я сделаю это и я не буду делать этого, потому что это невозможно. - Зачем ты женился, если твои отношения с женщинами видятся тебе мутными? - Я женился на той, отношения с которой виделись мне кристально-чистыми. - То есть это был брак по любви? Не по расчету? - И по расчету в том числе. – Его черные глаза блестели, и в них отражалась я. - Слишком сложно, мы вернемся к этому позже. - А по-моему, нет ничего проще… - Я взглянула на него поверх бумаг, он не смотрел на меня, он вообще не смотрел ни на один предмет в этой комнате. Его просто не было здесь. - Какой была твоя реакция, когда ты понял, чем занимаются твои отец и брат? - Мой отец был очень грамотным человеком. Он перестал скрывать от меня род своей деятельности, когда я был в том возрасте, чтобы, с одной стороны, понимать, что об этом нельзя рассказывать никому постороннему, а с другой – не понимать, что нечто аморальное порождает еще более аморальное. - То есть? - То есть я знал, что моя семья занимается контрабандой и отмывает деньги, но я понятия не имел, что из-за этого постоянно умирают люди. – Он сидел в черном костюме и смотрел на меня черными глазами. И я почему-то терялась. - И когда ты понял, что вы убиваете людей? – Я хотела сказать это гораздо громче, чем вышло. - Зимой. Поздним вечером. Я не слышал выстрела, должно быть, пистолет был с глушителем. Меня разбудил грохот – тело упало на тележку с напитками. Я спускался по лестнице, ее ступени были обиты песочным ковром. Мне не понадобилось заходить на кухню, сквозь перила хорошо просматривался широкий дверной проем. Мать губкой отмывала пол – на мелкую белую плитку будто опрокинули клюквенный соус. Я помню, что ее руки были в перчатках по локоть. Они были канареечно-желтого цвета. Я хотел спуститься и узнать, в чем дело, но этого не понадобилось… Эммет волочил за ноги мужчину, а тот лежал на черной пластиковой простыне, чтобы не запачкать пол. На его лице фактически не осталось лица. Потом приехала машина. Труп увезли. Карлайл обернулся, чтобы похлопать Эммета по плечу, и заметил меня. Он ничего не сказал. Наши взгляды встретились, оценили друг друга и разошлись. Иногда мне кажется, что разошлись навсегда. - И что ты почувствовал? - Отвращение. В основном из-за того, что моя мать в этом тоже участвует. - Почему именно мать? - Потому что я думал, что знаю её. По отношению к отцу и Эммету я не питал таких иллюзий – я никогда не думал, что знаю их. С настоящим Эмметом я познакомился за минуту до своей смерти. - И ты ничего не предпринял? - Ничего. На самом деле, принять это оказалось не так сложно, как может показаться. Убийства считаются страшным делом тогда, когда окружающее общество этого не приемлет, когда оно подпитывает радикально-негативную оценку. Но если ты с детства растешь в обществе, которое не только не «против», а, в общем-то, «за» - ничего страшного в этом уже не видится. То, что случается в нашей жизни достаточно часто, рано или поздно становится обыденностью, не вызывающей никаких эмоций. - Серьезно? - Если ребенок попадает в стаю волков, он вырастает волчонком. Если ребенок попадает в стаю убийц, он вырастает убийцей. Достаточно просто. – У меня волосы, кажется, стали дыбом. - И у тебя никогда не возникало желания восстать против того, что творится в твоей семье? - Сдать их в полицию или что? – Он внимательно посмотрел на меня. – Нет, не возникало. Я просто в этом не участвовал. Присоединился к матери. Теперь мы оба делали вид, что ничего не происходит. Отец был ужасно разочарован. И, наверное, это было самое прекрасное событие в жизни Эммета с тех пор, как я родился. Ему казалось, что он наконец нашел мою ахиллесову пяту – область, в которой я уступал ему по всем показателям, здесь я не мог его не то что обыграть, но даже попытаться конкурировать. Возможно, именно поэтому он с таким рвением окунулся в мир мафии. Там я не мог его достать. Там хвалили только его. - Ты сказал, что принял все это достаточно просто. Тогда почему отказался участвовать? - Всё это происходило в период, когда мне было четырнадцать, пятнадцать и шестнадцать. - Тем более. Разве не в этом возрасте мальчишки любят боевики и пистолеты? - В этом возрасте они любят боевики и пистолеты, потому что хотят нравиться девчонкам, чтобы с ними трахаться. - И? - Так вышло, что у меня получалось трахаться без поддержки боевиков и пистолетов. – Верилось охотно. Они все были похожи друг на друга. Худощавые, бледные, черноглазые и с темными волосами. Но кое-что их рознило, они отличались незначительными деталями, по всей видимости, не до конца истертыми от пребывания в Неверморе. Наверное, у номера 33/89 до смерти были резкие скулы, потому что и после смерти они оставались таковыми. Более резкими, чем мне доводилось видеть у остальных заключенных. И еще ресницы его были гуще. Да. И пальцы, кажется, длиннее. Он был лучшим из тех, кого мне приходилось судить ранее. Значит ли это, что он был лучшим убийцей? Значит ли это, что он должен остаться здесь навсегда? Я ничего не ответила, он не посчитал нужным что-то добавить. Поэтому мы вместе слушали, как листки его своеобразного резюме шелестят в тишине. Раньше мне было плевать на сторонних наблюдателей, сейчас я надеялась, что по ту сторону окон никого нет. Мне отчаянно хотелось оглядеться по сторонам, чтобы убедиться в нашем уединении, но я не поднимала головы вопреки своим инстинктам, потому что в этом не было ни малейшего смысла: они могут видеть нас, а я их – нет. Ладно. Зато я могу говорить с ним, а они – нет. Сосредоточившись на чтении, я осторожно ходила по ровным строчкам, но вскоре вновь споткнулась и покатилась кубарем. - Телепат? За какие такие заслуги интересно? - Думаю, это был сбой системы, вызванный клинической смертью. - Сбой системы? Здесь тебе не «Матрица». - Если тебе нравится думать, что я получил телепатию в качестве поощрения за своё примерное поведение, я не против. - Нет, пожалуй, все-таки сбой системы. - Значит, все-таки «Матрица». – Я улыбалась, не поднимая глаз. Потом мы молчали. Чем дальше я отходила от темы, тем ближе ощущала присутствие Креона. Оно было зловеще. Не случится ничего хорошего ни для меня, ни для него, если мы продолжим испытывать его терпение. - Что ты почувствовал, когда узнал, что твои родители умерли? - То же самое, что чувствуют все дети, когда их родители умирают. – Не было сил давить, не было желания лезть в эту грудную дыру, которая для него, безусловно, оказалась бы черной. - Ладно, понятно. Ты все-таки вступил в организацию, чтобы иметь больше возможностей наказать виновных в их гибели. Что ты почувствовал, когда окунулся в этот мир с головой? - Я упустил момент, когда окунулся в этот мир с головой. Я начал очень резво, хотел забраться повыше, потому что чем выше сидишь, тем дальше видишь. Я понимал, что убил их не кто-то рядовой. А чтобы подобраться к шишкам, для начала нужно самому стать шишкой. Телепатия значительно облегчала поставленную задачу. Я еще не успел прийти в себя, когда оказался правой рукой Эммета. Ему, кстати, нравилось отдавать мне распоряжения. По крайней мере, до тех пор, пока я не начал подъедать его авторитет. - Чем конкретно ты занимался в организации? - В основном банковскими махинациями. - Почему именно этим? - Потому что для этого нужны мозги. А с ними во все времена напряженка, скажу я тебе. - Я думала, ты скажешь, что это самое безобидное… ну, меньше крови и грязи. - Черт. Это прибавило бы мне очков, да? - Определенно. – Он глянул на меня насмешливо, большую часть времени его взгляд был присыпан скепсисом. И эта приправа необыкновенно шла ему, сидела в его глазах как влитая. – Ты помнишь, как впервые убил человека? - Разумеется. – В одно мгновение весь скепсис сгинул, будто кто-то сильно дунул ему в лицо. - И? - Что ты хочешь услышать? - Что ты чувствовал до и после? – На протяжении всего пути, который мы с ним проходили, я не уставала оставлять для него дорожные знаки, направляющие линии, подсказки. Я хотела, чтобы он говорил то, что нужно говорить. То, что до него эти стены слышали бессчетное количество раз. - До – сильное опьянение. После – не менее сильное похмелье. – Но он не говорил то, что нужно. Умышленно ли он закапывал себя еще глубже? Или это непомерная гордыня не давала ему опуститься, наконец, на колени даже под давлением сильного наркотика? - И это всё? – Я постоянно давала ему шансы. От меня он получил больше, чем все бывавшие здесь до него вместе взятые. Моё ощущение реальности переменилось. Теперь я знала его и тех, кто здесь был до него. Теперь я различала всех, кого знала, так – это «он», а это «не он» и это «не он», и это тоже… - Ну, если бы мне хотелось заработать как можно больше очков, я бы сказал, что не спал еще трое суток после этого, что разбил в своей квартире всё, что можно было разбить. Что молчал так долго, что не сразу смог заговорить, когда это понадобилось. Что почти застрелился. Что именно в тот момент стал тем психопатом, которого ты сейчас видишь перед собой. Что… - Достаточно. – Я выдохнула. Округлая выемка под его горлом блестела холодным потом. - И с какими мыслями ты шел на второе, третье, десятое убийства? – Меня мучила тахикардия. Спасать его оказалось чрезмерно тяжело. Он будто бы игрался. Подходил совсем близко, даже протягивал руку, но затем… - Я обезумел к тому моменту. Я шел на все убийства с пустой головой. – Вновь отворачивался. - Это ужасно… - Он говорил не то, что нужно. Нужно ведь о раскаянии, о сожалении, о боли… а он о чем? О своей пустой голове. О своем безумии. Об этом говорят не здесь. Об этом говорят внизу. - Когда человек не может стать лучше, он становится хуже. - Это ужасно. – Я закрыла глаза. – Там написано, что ты убивал только виновных. - Понятие вины очень относительно. Иначе меня бы не было здесь. – Сколько можно заколачивать свою крышку? Расскажи мне, какими они были монстрами. Скажи, что, убив монстров, ты спасал их будущих жертв. Не говори мне то, что ты говоришь, говори мне другое! Я закрыла глаза и облизала губы. - Тогда, когда ты убивал их, ты считал себя правым? На то были причины? - Я мог читать их мысли, я считал, что в связи с этим имею некоторую привилегию. Должно быть, я превысила лимит его терпения. Креон спустился. Прямо сюда. Внутрь меня. - Привилегию судить людей? – Это был мой голос, но это не было моим вопросом. - Что-то вроде того. – Он оторвался от спинки стула и поддался вперед. – Сейчас ты смотришь на меня так, будто сама не судишь. Ты делаешь то же самое. Даже хуже. Я просто убивал их. А ты отправляешь их на вечный костер. И если мне за все мои убийства суждено вечно гореть, то я не знаю, что суждено тебе. – Он был убежден в своей правоте. Я чувствовала это кожей. Креон ушел довольным. Это я тоже чувствовала кожей. Достаточно ли далеко он ушел? Я притаилась, опустившись к столу, и прислушалась к своим ощущениям. Внутри – как будто холодной вилкой всковырнули. Креон и раньше навещал меня, но это было давно – во времена моих первых допросов, когда я еще совершала много ошибок. Часто ли так случается, что однажды появляется на горизонте человек, с которым вы повторно совершаете все те ошибки, которые, казалось бы, уже переросли и, к тому же, за которые немало заплатили? Я подняла глаза, он выжидал. Молча, сухо и твердо. Так, как ждать умеют единицы. - Я не… это божественный суд. Ты же веришь в Бога? – Он поддался еще больше вперед, почти вплотную к моему лицу. - Я знаю своего Бога. Того, который может заставить меня страдать и раскаиваться. Который может вытворять со мной миллион разных вещей. Я знаю её. А в другого Бога я не верю. – Откуда только берется эта невозможная спесь? Неужели он не понимает, что больше не осталось никого, кто мог бы ее оценить. Или… я посмотрела на свои бьющиеся в судорогах кисти. Или кто-то все же остался? - Возможно, чтобы осознать суть, тебе понадобится еще один срок в Неверморе? Или не один. - Ты можешь выписать мне многотысячный срок в Неверморе, но моя суть останется прежней. - Значит, ты не сожалеешь ни о чем, за что горел столько лет? – Я действительно устала сражаться за него. Зачем мне рисковать своим собственным перерождением, если он не хочет помочь мне. Помочь себе. - Я не могу сожалеть ни о чем, что привело меня к ней, сколько бы лет я ни горел. - Ты считаешь, что жизни десятков людей, которых ты убил, что жизни сотен людей, которых убили твои коллеги, стоят того, чтобы ты встретил кого-то? - Мне плевать на жизни сотен людей. Если бы мы могли улететь с ней в космос, я бы взорвал эту планету, я бы взорвал всех людей. И поэтому я здесь. – И поэтому здесь ты и останешься, думала я и температурила за него душой, которая по местным правилам должна была сохранять комнатную температуру при любых обстоятельствах. Мы смотрели друг на друга бесконечно долго. Я не различала его зрачок, потому что радужка была такой же черной. Как бездна, по которой меня безжалостно ворочало по кругу. От ударов мертвого сердца дребезжала грудная клетка. И его, кажется, тоже дребезжала. Мне срочно нужно было что-нибудь сказать, вернуться за этот стол, вновь осознать свою роль, иначе, боюсь, я провалилась бы вместе с ним на самое дно Невермора, потому что почти простила его, почти оправдала. И поэтому я спросила: - Какой она была? – Несколько раз он медленно моргнул и расслабился, откинувшись на спинку. - Пожалуй, немного раздражающей. – Это помогло мне вернуться. - Звучит не слишком лестно. - А я не льстец. - Ты любил её? - У меня в ушах до сих пор стоит выстрел, с которым я продырявил её грудную клетку. - Ты убил её… - Я убил её. – Пауза. Губы плотно сомкнуты. – И я любил её. – И только в этот момент гордыня позволила ему опуститься на колени. Быть может, она знала, что нельзя ненавидеть и осуждать тех, кто стоит на коленях. - Это просто чудовищно. – Я закрыла глаза, потому что не могла больше ни смотреть, ни моргать. - Ей просто чудовищно не повезло оказаться на моем пути. - Я не понимаю, когда она появляется? – Распахнув глаза, я судорожно перевернула несколько страниц… Черт возьми. Где она? Кто она? - В конце. Почти под самые титры. Посмотри на последней странице. – И я посмотрела, не обнаружив ничего особенного. Приехала из провинциального городка. С отцом, который уже вышел на пенсию. Жизнью не избалована. Работала официанткой. Фактически стала его заложницей. Сработал Стокгольмский синдром? Возможно. Но что за синдром сработал на нем? - Что в ней было особенного? - Пожалуй, ничего. – Он улыбнулся, не размыкая губ. - Тогда почему именно она? - Всё очень просто. – Он сложил кисти в замок и опустил их на стол. – Всё, что в ней было, совпадало со всем, что было во мне. Я знал её. Я за всю свою жизнь так и не узнал ни свою мать, ни отца, ни брата. Я постоянно в них ошибался. А её за неделю узнал и ни разу не ошибся. - То есть ты влюбился в первую встречную, которая оказалась достаточно проста и предсказуема? – Мне хотелось знать, как он станет реагировать на мои колкости. Рисковала ли я? Определенно. - Она не была простой. И предсказуемой тоже не была. Но больше всего остального она не была первой встречной. Может быть… двадцать первой? Да, где-то около того. - Изначально предполагалось, что эта исповедь поможет тебе реабилитироваться, а не вскроет сомнительные аспекты жизни, которые кто-то добрый не занес в твое личное дело. Будь, пожалуйста, более дипломатичным. – Что-то мне подсказывало, что дипломатия – не его сильный конек. Да и был ли теперь в ней толк? - Мне казалось, что чем больше правды я открою, тем больше заработаю божественных очков. - Даже Богу не стоит рассказывать о себе всё. – Какого черта я лезла не в свое дело? Неужели наркотик, витающий в воздухе, обошел мою навороченную иммунную систему и поразил мозжечок? Похоже на то. Он смотрел на меня задумчиво, сузив глаза так, что верхние и нижние ресницы практически пересеклись. По привычке пытался прочесть чужие мысли? Не в этот раз. – Какое из воспоминаний о ней занимает в твоей памяти особенное место? - Однажды я попросил её сделать минет, и она мне отказала. - И… это, должно быть, поразило тебя до глубины души? - По правде говоря, да. - Потому что до этого тебе ни разу не отказывали? - Потому что до этого я ни разу не просил сделать мне минет, прижимая дуло пистолета к виску и опустив палец на курок. – Я оторопела. - Прости? - У нее был выбор сделать мне минет или умереть. - О, Боже. Если после этого она не ушла, то вы оба больны и просто созданы друг для друга. – Сейчас мне казалось, что Креон всё это сымитировал, выдумал и его самого, и его историю, чтобы испытать меня. Что ж, если так, то испытание я провалила с треском. - Вообще-то, после этого она действительно ушла. Но вернулась минут через двадцать. - Зачем? - Я попросил её об этом. И она вернулась. - Ну, поздравляю. Вы были просто созданы друг для друга. - Благодарю. – Его взгляд был саркастичным и переполненным снисхождением. - И всё-таки, чем она отличалась от других? - Тем, что не была одной из них? – Опустив глаза, он долго см





© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.