Часть 13

Только сейчас заметил, что в городской лаборатории стенки выложены плиткой, под страхом смерти не отличимой от плиток в сортире моей старой школы. Такого же блеклого голубого цвета, кое-где даже в жёлтых пятнах, с сетью трещин на гладкой поверхности.
Люминесцентные явно старые лампы на потолке успешно разгоняют вечерний подкрадывающийся сумрак, но, кажется, не только не греют, ещё больше нагнетают. Холодный свет, резкие тени, куча всякой непонятной стеклотары и реактивов. Хрени, в общем.
Катаюсь на стуле с колёсиками туда-сюда и всё время забываю про надломанную спинку. А вот она, кажется, нет – каждый раз, стоит мне только неосторожно откинуться назад, как тут же предупреждающе хрустит.
И преследующий меня запах едкой больничной стерильности никуда не девается. Кажется, я уже сам насквозь пропитался этой едкой гадостью и даже дома воняю анолитом. Пропитался… и не только ей.
Стоит едва подумать об этом, о вещах, которые совсем недавно появились в моей жизни, но уже едким химическим раствором въелись под кожу, как начинают ныть ранки на шее, закрывшиеся толстой коростой. Шершавые, грубые… Прячу их не под пластырем, а под наглухо застёгнутой рубашкой. Прячу… прятал их, скорее для себя самого, а не потому что боялся, что заметят. Прятал скорее для того, чтобы и от самого себя скрыть истинную природу всего этого. Всего того, что я считал вполне невинным. Странным, необъяснимым, но совершенно не… не опасным? Кажется, это слово не слишком-то хорошо выражает мои мысли. Не знаю, я просто… ничего не знаю. Не могу даже себе хоть как-то объяснить, почему всё случилось так, как случилось.
Снова забывшись, опираюсь назад, и звучный треск пластика выдёргивает из дымчатых, едва-едва обретших очертания мыслей. Выдёргивает назад в пропитанную хлоркой лабораторию.
Кручусь на повидавшем с моё кресле и просто пялюсь на Оксанкину спину. Чем мне ещё себя занять? Посчитать трещинки на плитке?
Сестра что-то там мутит с реактивами и наполовину наполненной багровой жидкостью пробиркой. Смешивает, капает на стекло, смотрит в микроскоп, бегает ещё к хрен пойми какому-то аппарату, который что-то там ещё и печатает, снова смешивает… Жидкость меняет цвет, густеет, становится как вода жидкой… И так с десяток раз.
Шестой, седьмой раз за вторые сутки? Откуда у неё столько крови? Её, или всё же он был здесь ещё раз и не зажлобился накапать? Если так, то для чего? Ему-то для чего? Что им движет? Банальный интерес или всё же желание исправить то, что натворил?
Почему-то тут же вспоминаю мальчишку в лохмотьях, и второй вариант отпадает сам собой. Не могу даже допустить, что он может помогать бескорыстно. Но что если ему просто скучно и нечем занять себя, кроме как поиграть с нами? Или же – нами. Расставить в нужном порядке, раскидать роли. А после усесться в удобном кресле и, потягивая кровь из трубочки, воткнутой прямо в сонную артерию какого-нибудь бедолаги, смотреть, чем же всё закончится? Чем не мистический сериал с тянущим на твёрдую троечку сюжетом? Может быть, вполне неплохо, если тебе давно перевалило за триста, а иных развлечений не предвидится.
Живо представляю всё это, и передёргивает, просто сводит. Так не должно быть. Так не может быть.
Я надеюсь. Где-то глубоко внутри, наверное, всё же надеюсь, что всё обойдётся. Что Оксана сможет помочь себе с помощью какой-нибудь наибанальнейшей хрени, а Макс снова разочаруется во всём человечестве и свалит спать куда пониже. Хэппи энд, все потрёпаны, поёбаны и покусаны, но счастливы.
Только вот, разве кончаются на таком второсортные мистические сериалы? Режиссёры подобного и не слышали никогда о «все жили долго и счастливо». Онли кроффь, онли хардкоркишкираспидорасило. Никак иначе. Остаётся надеяться, что придурок, рулящий всем нашим шоу, далёк от банальностей и вывернет шаблон наизнанку. Да-да, именно так… Розовые сопли и куча «пять лет спустя».
Упс… Только воображение услужливо нарисовало Ксану в балахоне и с орущей обосравшейся лялькой на руках, как стул снова предупреждающе каркнул.
Ладно, ладно, уговорили… Никаких спойлеров, так и быть, досмотрю до конца, а уже после буду строчить блядокомментики в божественную канцелярию. Ах, да… Я же не верю в офис среди облаков, апостола Петра и прочее секьюрити на входе.
С чего бы тогда именно оно мне всё в башку лезет? Кто знает, кто знает… Во что я готов поверить, если это спасёт мою сестру.

***
Кручусь на стуле. Кручусь, кручусь, кручусь… Пока крыша не начинает ехать, а к горлу не подступает тошнота. Останавливаюсь как раз в тот момент, когда цокот каблуков в коридоре становится донельзя отчётливым и близким.
Ксана возвращается со своими бумажками и чем-то там ещё. Бодро так стучит своими копытами по коридору.
Всё это время, пока я здесь, мы почти не разговаривали. Только перебрасывались короткими фразами. Она – потому что занята, я – для того, чтобы не мешать. Как-то стрёмно мне её отвлекать. Даже в глаза смотреть стрёмно. Отвратительное чувство.
Поворачивает ручку, но вопреки моим ожиданиям приносит не кипу чего-то там, а две больших кружки кофе и всего одну папку. Не слишком толстую папку, всего с парой страниц. Ставит рядом со мной эту дымящуюся относительно привлекательно пахнущую хрень и сама присаживается рядом, прямо на краешек стола.
О Банни не было сказано ни слова.
– Пей.
– Угу… – согласно мычу и подкатываюсь поближе.
Невольно вспоминаю об ошмётках на полу.
– Уже всё? Ты закончила все свои архиважные дела, и я могу спрашивать?
Отстранённо кивает и, отложив чьё-то личное дело, сжимает свою кружку двумя руками, совершенно игнорируя сколотую ручку. Мне кажется, ей холодно, всегда теперь холодно, вот и пытается согреться.
Тут же внутри всё сжимается. Скатывается в единый липкий ком из внутренностей, и дышать уже не так просто. Раздражающий запах чёртовой стерильности жжёт ноздри, и кажется вот-вот глаза заслезятся…
Нельзя. Просто соберись, тряпка.
– Ну, так? Спрашиваешь?
– Может быть, сама всё расскажешь, по порядку? – осторожно предлагаю, чтобы ненароком не ляпнуть чего-то, что может расстроить её ещё больше. Расстроить или причинить боль. Не хочу. Явно не сейчас. Только не сейчас.
Снова касается подбородком груди и задумчиво делает глоток.
– Даже не знаю, с чего начать. Всё просто. Организм твоего вампира и всех остальных, надо полагать, не вырабатывает железо, основную составляющую гемоглобина. Не думаю, что тебе конкретные цифры имеют какое-то принципиальное значение… Отсюда язвы на теле и светочувствительность. Невоспроизводимость эритроцитов, так называемая «порфирия» или что-то вроде того, только более… более тяжёлая форма. Куда более тяжёлая. И, разумеется, шанс родиться с этой хренью один на миллион. Но Максу, или как ты его там, повезло. Как он уже говорил, вирус – одна из составляющих его организма и патогенная дрянь, жрущая мой. Вот как-то так выходит…
Он не «мой».
Едва удержался, чтобы не ляпнуть это вслух. Не время сейчас, да и не это главное, но он не мой. И никогда не был моим. А вот я – его, это да… Его шведский стол.
– Так почему нельзя пить кровь из пакетов? Или вообще её сцеживать?
– Теоретически, всё возможно, конечно, но мне надо много. Очень много. Мой организм уже требует дохренища, и я не думаю, что обойдусь литром или двумя в сутки, понимаешь? Да и не всё так просто. Всё дело в том, что молекула железа, вступая в реакцию с кислородом, делает «брысь». И всё – остатки плазмы бесполезны.
Эй-эй… Погодите-ка…
– Но Макс же обходится парой глотков. Если бы он сцеживал по литру, я бы на вторые сутки сдох.
– Опять же всё дело в том, что он рождён с этой дрянью. Помнишь? Как ни крути, а это уже весомый плюс.
Вздыхает и снова утыкается носом в кружку, пока я перевариваю всё услышанное. И что бы оно значило всё, а? Что бы могло значить? Что выхода нет, или то, что нам просто нужно найти иной способ заставить организм этой блондинки усваивать нужные вещества, и вуаля? Никаких красных пятен, оставленных трупами сожранных жертв.
Сестра косится на меня и покусывает губы. Неужто голод так терзает, или мне только глючится заинтересованность в её взгляде? Знаю ответ наверняка, но куда приятнее оставлять себе это «или». Спокойнее…
– Возможно, свиная кровь могла бы подойти. Не знаю… Пока ещё не знаю.
Поднимаюсь на ноги и осторожно сжимаю её предплечье. Осторожно, потому что боюсь, что она так и развалится в моих пальцах. Кажется донельзя хрупкой. Ослабленной.
– Но это уже что-то, верно? Может быть, та самая маленькая лазейка, а?
– Может быть… – неопредёленно ведёт плечами, но не собирается со мной спорить.
Отклоняется назад и цепляет ту самую папку. Открывает её, неловко придерживая одной рукой.
– Был у нас тут один случай. Не так давно. Новорождённая, которую так и не выписали из роддома. Один в один случай, как и у Макса. Только вот у родителей не было под рукой ведьмы, которая бы подсказала кормить её кровью.
Ведьмы? Ну, надо же. Оказывается, Оксана знает всё же больше меня. Во всяком случае, о прошлом и отрочестве нашей кровососущей проблемы.
– И что случилось?
– Что случилось… Отказывалась брать грудь, к смесям тоже была абсолютно равнодушна, но заходилась плачем на солнечном свете и, прежде чем иссохнуть от голода, вся покрылась мелкими язвами вроде тех, что повылезали у меня. Я и раньше, когда всё это случилось, мельком слышала, а тут вспомнила и решила проверить. И думается мне, это был как раз наш случай. Но так как медицина не признаёт вот такие вот финты, спасти её не удалось. Список диагнозов и возможных схем лечения достаточно обширен. И ни одна синтетическая хрень не подошла. Не усваивалась организмом, и всё тут. Она протянула неделю. А когда умерла, просто высохла. Вот как-то так… Притом что у родителей не наблюдалось отклонений или гематологических заболеваний. Такие, как Макс, вымирающий вид. Новорождённые погибают, а старые рано или поздно заканчивают своё существование.
Думаю… Просто пытаюсь себя заставить о чём-нибудь думать, но в черепушке бродит один только вакуум. И ничем не могу его заполнить.
Что-то… Что-то надо… Искать, делать, думать… Но что?! Что делать?! Что делать, если я даже приблизительно не знаю, где мне искать ответ?!
Молчим оба. Наверное, от того что рассказать ей больше нечего, а мне – ответить.
Разве что, мне стоило бы упомянуть мальчика, брата Макса, но что толку, если не смогу найти его? Знать бы, где искать… Но уже знаю, что буду. Начну прямо сейчас с того подвала, куда он меня затащил. И почему не спросил сразу? Что если бы он мог помочь? Что если он хочет помочь? Уверенность в том, что он не такой, как старший брат, крепнет. Но что если я сам убедил себя во всем этом, и на реальную помощь рассчитывать не приходится? А, будь что будет. Сначала найду его, а там уже… Там уже будет куда больше толку, чем от моих догадок.
– Оксан, я должен идти, мне надо… – начинаю было оправдываться, чтобы галопом броситься на поиски возможного спасения, как затыкаюсь на полуслове, вздрагивая и тут же оборачиваясь вправо. Оборачиваясь на звук. Стук в оконное стекло.
Мелькают знакомые лохмотья, и рука, высунувшаяся откуда-то сверху, с крыши, исчезает.
Неужели..? Неужели, действительно, гора сама пришла к Магомеду?! Сердце быстро-быстро…
Срываюсь с места, хватаю рюкзак и, только крикнув «Максу не говори!», бегом бросаюсь к аварийной лестнице, ведущей на крышу.

***
Несчастные пятнадцать метров коридора и один лестничный пролёт, а лёгкие уже горят. Как же хорошо, что дверь не заперта! Выношу буквально с пинка и выбегаю на крышу.
Выбегаю и, по инерции сделав ещё пару шагов, останавливаюсь, чтобы оглядеться.
Никого.
Ни единой живой души.
И неживой, если так можно выразиться, тоже.
Совершенно один, если не считать разгуливающего по плоской поверхности ветра. Почти сразу же продувает до костей.
Вот же…
Стою на месте и просто сжимаю и разжимаю пальцами лямку наспех закинутого на плечо рюкзака.
Просто не верю. Не могу поверить – все мои робко заглянувшие на огонёк надежды взяли и свалили разом.
Может, просто прячется? Откуда ему знать, один я приду, или же Максимилиан тенью маячит где-то рядом?
Медленно обхожу крышу от края до края, разглядываю колючие антенны и даже заглядываю за небольшую спутниковую тарелку.
Проклятье! Тут даже шестилетнему ребёнку негде потеряться, не то что подростку!
Подхожу к краю крыши, как раз над окном лаборатории, и смотрю вниз.
Ни черта. Даже намёка на то, что тут недавно кто-то был, ни единого.
Воображение и треклятый недосып играют со мной? Как утопающий за соломинку… Вот подсознание и подсовывает мне то, что я так хочу увидеть?
Отчаяньем… Совсем легонько, но именно отчаяньем побрызгали на тряпочку и протёрли все мои эмоции.
Ещё раз обхожу крышу. Из одного угла в другой и ещё по диагонали. Окоченел, кажется, не хуже любого порядочного жмурика. Пальцы не желают слушаться.
Что ж… Остаётся признать всё это неудачной шуткой. Воображения только или же кого-то ещё? И вернуться назад, к Оксане. Вернуться с большим куском сплошного «ничего».
Поворачиваю дверную ручку. На лестнице слишком темно, а мне с детства кажется, что если заранее закрыть глаза, то будет не так стрёмно и долго привыкать к плотному мраку. Вот и сейчас жмурюсь и перешагиваю через порог. Проклятье, рюкзак кажется непомерно тяжёлым, словно там не мои шмотки, а как минимум все отложенные мной за последние две недели кирпичи. Первая ступенька… Нахожу ладонью перила и только когда захлопываю дверь, завывающий ветер на прощание обжигает спину.
Спускаюсь медленно, без единой искорки и намёка на энтузиазм. Что я скажу сестре? «Извини, поссать бегал, а ты что подумала»?
Хлопает дверь этажом ниже. Тут же подбираюсь весь, замираю на одном месте и вслушиваюсь. Ничего больше. Только сухой треск механизма замка и абсолютная тишина. Настолько всепоглощающая, что слышу, как сквозняк гуляет по пустым пролётам. Но отчего-то не по себе. Настолько, что хочется смыться побыстрее.
Осторожно спускаюсь, пальцами цепляясь за гладкие перила. Только навернуться и шею свернуть не хватало. Я, наверное, мог бы, с моим-то везением.
Топот ног. Близко, совсем рядом, площадкой ниже.
Останавливаюсь как вкопанный, и сердце уходит в пятки. Дыхание перехватывает.
Всё ближе! Быстро-быстро невидимое нечто перебирает ногами и останавливается только в паре шагов от меня, на несколько ступенек ниже.
И темно так, что глаз выколи – ничего не изменится. Проклятье!
Существо, – а люди явно не бегают с такой скоростью, – шипит что-то, и возможность свернуть шею, а не на месте сдохнуть от ужаса, кажется куда более привлекательной.
Но по-настоящему испугаться даже не успел. Потому что оно делает последний рывок и, оказавшись на моей ступеньке, хватает меня за руку своими маленькими шершавыми пальчиками.
Собираюсь сказать было, что он напугал меня до усрачки, но мальчик, – а это он, я уверен на все 146%, – тут же зажимает мне рот и впихивает измятый клочок бумаги в ладонь, задерживается ещё на секунду… И как и не было никого рядом.
Сбегаю вниз, уже перепрыгивая через три ступеньки и только чудом не навернувшись, на ощупь нахожу ручку двери, в которую я только что вписался, саданувшись боком. Плевать, плевать… Пальцы комкают послание, прочесть бы побыстрее!
Дёргаю на себя дверь и, буквально вылетев на этаж, едва ли не влетаю в Макса.
– Торопишься? – щурится и оглядывает меня с ног до головы.
Тут же сжимаю пальцы в кулаки. Пусть думает, что это он меня так бесит, лишь бы не увидел… Нельзя чтобы увидел.
– Тороплюсь. Устал и хочу спать.
Как-то странно, совершенно не похоже на себя улыбается, и весь его облик становится ещё более… жутким. Слишком уж не соответствует мягкий изгиб губ хищному выражению глаз.
Не выдерживаю долго. Нервы и так вот-вот сдадут меня к чёртовой бабушке, не хочу играть в гляделки.
– Чего тебе?
Вместо ответа напирает и, обхватив за бок, прижимает к стенке. Тянется свободной рукой вверх и неторопливо расстёгивает пуговички на моей рубашке.
Разумеется… Чего ещё тебе может понадобиться?
Но вот только… Всего одни сутки прошли. Чуть больше с последней «кормёжки». Раньше ты обходился меньшим. Так, в чём дело? Или тебе больше не хватает минимума?
Справился с рубашкой, теперь отводит ворот в сторону и ладонью накрывает шею, нажимает на неё, и я послушно наклоняю голову вправо, прижимаясь щекой к плечу. Не торопится, гладит кожу, гладит так, словно пытается согреть пальцы. Совсем холодные…
В дрожь бросает. Окутывает ею, сковывает. Как под тонкой корочкой льда.
Ведёт подушечками по ключицам, а я, содрогаясь от всё новых и новых табунов мурашек, старательно не смотрю ему в глаза. Куда угодно, только не в глаза. Хватит с меня. Хватит странной, совершенно дикой зависимости от взгляда кровопийцы. От него самого.
Наконец-то наклоняется и кусает. Медленно, медленно… Скорее, ведёт губами по коже, едва царапая выступающими клыками.
Кажется даже, что я пропускаю сам момент укуса, когда зубы продавливают мою кожу, и кровь начинает струиться к нему в глотку.
И опять это проклятое чувство… Омывающей эйфории. Только подкрадывается ко мне, нависает над плечом, но я знаю, что совсем скоро накроет, и поэтому, стараясь сделать это как можно незаметнее, запихиваю скомканный комок бумаги в карман джинс. Вот теперь всё. Можно закрыть глаза и вцепиться в его плечи. Ещё бы так предательски не подгибались колени…
В этот раз совершенно неторопливо, тягуче… Не так ярко, как обычно, но и ни капли боли нет. Нервные окончания не сходят с ума, не буйство подскочивших гормонов, а что-то новое, странное. Странное, по капле лишающее меня сил.
Отпускает довольно быстро.
Отступает назад, а я, лишившись опоры, готов завалиться на пол.
Зажимаю рану на шее, скорее касаюсь её, для того чтобы проверить, действительно ли он укусил меня, или же всё это было похоже на странный затяжной поцелуй. Пальцы в липком. Всё-таки укусил. Запоздало запах железа касается ноздрей.
И всё же, не понимаю… Не понимаю, почему так.
– Это всё? Я могу идти?
Если это всё, что ты хотел взять, то отвали уже от меня. Есть куда более важные дела, чем трепаться ни о чём и тянуть время. Время, которого у нас и так не больно-то и много.
Молчит и, кажется, вообще меня не слышит. Провалился в вампирскую прострацию и застрял в ней.
– Максимилиан?
Вздрагивает и тут же просыпается. Щурится, едва заметно кривится.
Запоздало понимаю, что прокололся. Так глупо… Он никогда не говорил мне своего настоящего имени…
Проклятье...
– Что ты сказал?
Только бы пронесло, только бы…
Деланно пожимаю плечами, старательно изображая равнодушие, сдобренное щепоткой непонимания.
– Позвал тебя по имени всего-навсего. Так Ваше Высочество изволили отужинать? Я могу идти?
Отпусти меня... Ну, же!
Часы тикают, а записка, кажется, и вовсе жжёт мне карман.
– Я велел тебе не разгуливать ночью.
И как я только не заметил, что «стемнело»? Относительно белые ночи всё-таки, но солнечного света-то нет. Эдакие затянувшиеся сумерки вместо полноценного звёздного неба.
– Беспокоишься?
Вот блять… Рот бы тебе с мылом промыть, Яр! Тогда, может быть, сначала думал бы, прежде чем ляпнуть.
– Разумеется. Пойдём, прогуляемся, провожу тебя.
«Разумеется» ты переживаешь, что кто-то отхватит кусок от твоего пайка? Хотя «ты» и «переживаешь» в одном предложении смотрятся как минимум по-идиотски. Ты не переживаешь, ты присматриваешь за тем, что считаешь своим.
За что мне всё это? Какой такой страшный грех я успел совершить?
Только киваю и спешно застёгиваю пуговички на рубашке.
Провожу, так провожу… Во всяком случае, не придётся шугаться каждой тени.

***
Ещё парочка улиц, и я дома. За прочной металлической дверью в окружении бетонных стен. И, возможно, там мне будет чуть менее не по себе, чем на ночных, пусть и нетёмных улицах с Максом.
Держится чуть поодаль, справа, но так, что я вижу его краем глаза.
Жутко до дрожи, и я, чтобы хоть как-то отвлечь себя, пытаюсь с ним разговаривать. Не сказать, что мне этого особо хочется, но что ещё остаётся? И, возможно, он всё же снизойдёт до меня и расскажет что-то действительно интересное? Но почему-то только глупые вопросы и односложные, совершенно не информативные ответы.
Отчего-то мне кажется, что между нами что-то изменилось. В каком-то глобальном смысле. Я не боюсь его так, как боялся до того поцелуя в Лёхиной квартире. Но предательская дрожь никуда не делась. И я прекрасно понимаю, что он не стал менее жестоким или же добрым по отношению ко мне или к сестре. Ему просто всё равно.
И что я испытываю к нему? Что я вообще должен испытывать к ночной твари, кроме всепоглощающего ужаса? Отвращение? Когда он укусил меня в больнице, его не было. Мне было так восхитительно наплевать, сделает он это или нет, в конце концов. Неужто привык?
Но позже… Позже я покопаюсь в себе и разберусь-таки во всей этой вампирской хрени и своих чувствах, или что там ещё.
Единственное, что меня волновало, да и сейчас красной лампочкой горит на первом плане, это записка, которую мне впихнул его брат. Что если там то, что может помочь Оксане? Но прочитать её сейчас равносильно тому, что сдать мальчика. Этого я сделать тоже не могу. Поэтому только покусываю губы, торопливо шагая по не так давно выложенной плиткой парковой дорожке.
Надеюсь, он не решит остаться на ночь только для того, чтобы понервировать меня ещё больше…
Сворачиваю вправо и перехожу на другую сторону дороги, теперь резво перебираю ножками вдоль налепленных плотняком пятиэтажек. Скоро та самая стройка, рядом с которой мне довелось пережить пару не очень приятных моментов совсем недавно. Пробегаю мимо одной из подворотен, но что-то заставляет меня остановиться и вернуться назад. Буквально пару шагов.
Что-то там… Что-то в тени заставляет меня вздрогнуть. За поеденным ржавчиной мусорным баком что-то не так. Что-то шевелится там, что-то под грудой мусора…
И стоило мне только остановиться и заглянуть в проём между домами, это «что-то» начало возиться куда активнее. Возиться и глухо тереться о мусорный бак.
Сердце бьётся куда быстрее, гулко ударяется о грудину.
Снова, снова… Сколько раз за день можно испугаться до полусмерти? И сколько можно балансировать на тонкой грани?
Резкий скрежет – и я начинаю пятиться назад, уже готовый бежать со всех ног. Потому что из-за ящика высунулась деформированная огромная конечность с поломанными заскорузлыми ногтями. Показалась и, помедлив, зацепилась артрозными пальцами за ржавый бок.
Пячусь… Но успеваю сделать только один шаг, прежде чем лопатки упираются в твёрдую преграду. Вздрагиваю и оборачиваюсь.
Макс, про которого я уже успел благополучно забыть, поддавшись страху. Дышать становится куда проще. Но только вот он не желает отпускать меня и удерживает на месте, обхватив поперёк туловища и прижав к себе.
И мы оба смотрим в одном направлении, туда, где медленно выпутываясь из сваленных тряпок, выбирается очередное страшное «нечто». Выбирается и на четвереньках выползает из-за бака. Теперь могу разглядеть «это» во всей красе, но мне совершенно не хочется делать это… Потому что существо настолько изуродовано гноящимися ранами и синюшной, словно пропитанной чернилами, кожей, что мне безумно хочется убежать. Убежать так быстро, как только смогу, бежать, чтобы взлететь вверх по лестнице, запереться в своей квартире и никогда, никогда больше не вылезать из-под кровати.
В который раз я вижу что-то подобное? Четвертый? Пятый... Если можно считать тех страшных тварей, урчащих в углу подвала.
Эта… эта кажется другой. Оно словно обтекает, гниёт заживо.
Выползает, и сейчас, глядя на неё, я как никогда отчётливо осознаю, что может случиться с моей сестрой… Ошмётки длинных волос, вывернутые суставы и абсолютно пустые, лишённые искорки разума глаза. Животное. Голодное, изодранное жаждой животное.
Пытаюсь отступить, но руки вампира держат слишком плотно. Не могу дёрнуться или оттолкнуть его, всё наблюдаю за неторопливо переставляющей конечности тварью.
Смотрит на меня и давится стекающей слюной. Ближе, ближе…
– Макс… – шёпотом зову вампира, но он словно не слышит и не спешит отпускать меня.
Ещё пара метров, и оно сможет коснуться меня, сможет сжать на мне свои лапищи, повалить на асфальт и разорвать шею…
Ползёт медленнее. Посматривает не столько на меня, сколько на него. Твари в подвале не тронули меня из-за мальчишки. Это существо мешкает из-за присутствия Макса.
Слышу, как её стёртые колени скребут об асфальт. Словно наждаком камень трут.
Нас разделяет не более метра.
Существо поднимается на ноги и отшатывается влево, пальцами цепляясь за стену.
Вампир за моей спиной всё так же неподвижен.
Страшно, жутко, холодно, нервно… Не описать, всё вместе. Странно, как в каком-то недосне. Как наблюдать со стороны. За всеми нами.
Чувствую, как удерживающая меня ладонь медленно скатывается вниз, а потом и вовсе больше не касается меня.
Шаг назад, отступает. Останавливается.
Мой пульс стремительно подскакивает…
Существо у стены стекает вниз почти молниеносно, подбирается, хрипит лишённым передних зубов ртом. Лопатки уходят назад, горбится как кошка, вот-вот прыгнет…
Мышцы сводит, не могу отступить назад, не могу даже моргнуть. Глаза слезятся, а горло словно песком забили. Целая тонна песка, каждая крупинка с привкусом прогорклого ужаса.
Понимаю, что сейчас… Что вот-вот сейчас бросится на меня и…
И ничего не происходит. Ничего, кроме низкого, куда более угрожающего шипения из-за моей спины. Так шипят огромные змеи в фильмах ужасов, только они…
Существо дёргается, извивается, словно от удара электрическим током, и так же медленно, как появилось, сжимается и уползает назад, за бак.
Кое-как оборачиваюсь через плечо, надеюсь уловить остатки гримасы, которой он так напугал эту тварь. Но ничего – привычная восковая маска. Ловлю его взгляд…
– Если бы это была твоя сестра, что бы ты сделал?
Хватит! Хватит копаться в моих кошмарах и вытаскивать самые ядовитые из них на поверхность! Не наигрался ещё?!
– Отъебись! – бросаю это, уже срываясь с места, и что есть сил бегу прочь.
Настолько быстро, что мышцы горят.
Чтоб ты отравился моей кровью, бездушная скотина!
Десять метров… Пятнадцать…
Позволяет мне на секунду потешить себя иллюзией побега и останавливает, появляясь прямо передо мной. И, разумеется, я не успеваю затормозить и врезаюсь в его грудь. Хватает за плечо.
– Отвали!
Дёргаюсь, как уж на сковородке, а он легко удерживает меня рядом. Мне не разжать эти пальцы. Не высвободиться самому. Но всё равно отчаянно пытаюсь.
Только вот силы кончаются подозрительно быстро. Совсем скоро я могу только бессильно шипеть на него и старательно отколупывать от себя его руку.
– Боишься меня?
Дежавю.
Замираю, тут же отбросив все свои жалкие попытки. Щурюсь, старательно копируя его прищур.
– Я уже отвечал на этот вопрос, помнишь?
Улыбается мне так, как если бы собирался сожрать вместе с потрохами, и вжимает в ближайшую стену, коей по иронии оказывается та самая бетонная стена заброшенной стройки.
Только не снова… Не снова!
Но нет, в этот раз есть кое-что ещё кроме острых зубов и разорванного ворота рубашки.
Жмурюсь.
Есть… боль. Боль, равную которой я ещё никогда не ощущал.
Она плавит кожу, раскалённой кочергой выжигает на тухнущем сознании полосу за полосой. Рвёт и режет меня на части. Рвёт так же, как карамельная эйфория раньше. Каждый нерв, каждая клеточка… Всё подвержено этой боли.
Глоток за глотком волнами накатывает эта мука. И ничего больше. Даже кричать не могу, не могу разжать губы и выдавить из себя хоть что-нибудь. Ни жалкого хрипа, ни судорожного вздоха – ничего.
Задыхаюсь… Чувствую себя маленькой птичкой в кольцах той самой спугнувшей ночную тварь змеи.
В огне…
Долго… Безумно долго.
Скулить, умолять, кричать..!
Но всё так же – ни звука.
Раз за разом накатывает, бьёт похлеще оголённого провода.
Бесконечно…
Бесконечно, пока он не отстраняется назад.
И всё проходит. Так же, как и началось.
Словно раз – и поменяли фоновый цвет с раздражающего алого на неприметный серый. Нейтральный.
Только открываю и закрываю рот, как немая выброшенная на берег рыба.
Дышать, дышать… И этого предостаточно. Только бы позорно не завалиться на четвереньки. Только бы не хлопнуться в обморок, перетерпеть и это тоже.
Обтирает губы тыльной стороной ладони:
– А теперь боишься?
Всегда боялся, как бы ни бахвалился. Всегда вздрагивал, и даже та акция невиданной смелости далась мне нелегко. Но разве я могу признать это? Поэтому спокойно, спокойно настолько, насколько я сейчас могу из себя выдавить:
– Ты закончил? Я могу идти домой?
Усмешка в ответ. Разумеется, он знает. Он чувствует и слышит мой пульс. Слышит, как яростно колотится сердце. На износ.
Но я никогда больше не признаю свою слабость. Никогда больше не доставлю тебе такого удовольствия. Не я принадлежу тебе, помнишь? Это ты зависишь от меня.
Это придаёт сил.
Отлепляюсь от стены и, не дожидаясь ответа, плетусь в сторону дома.
Теперь он не пойдёт следом.

***
Поднимаюсь на свой этаж, наспех разыскиваю ключи в рюкзаке и, только оказавшись внутри и заперев дверь, позволяю себе отдышаться. Хочется ещё трагично всхлипнуть, но быстро беру себя в руки и, скинув кеды, тихонько, чтобы не разбудить родителей, направляюсь в ванную.
Запираю дверь на защёлку и, включив воду, принимаюсь рыться в карманах узких джинс. Кое-как выковыриваю бумажный комок и расправляю его на стиральной машинке. Должно быть, клочок вырван из какой-то книги, вон и номер страницы внизу… Хмурюсь, пытаясь разобрать текст. Наспех накарябано ручкой, то ли печатными буквами, то ли какой-то клинописью. Всматриваюсь и кое-как разделяю две косые строчки: «Могу помочь. Старый ДК».
Наспех натянул первую попавшуюся футболку из корзины и залепил новые дырки на шее пластырем. Сверху толстовка, чтобы окончательно не замёрзнуть. Всего четыре минуты.
Теперь танцую перед подъездом в ожидании такси. Хватит с меня на сегодня подворотен и ночных тварей.

***
Дом культуры – самое большое здание в нашем захудалом городишке. Девять этажей, огромный зал с оркестровой ямой и почти тысяча мест в зрительном зале. Гигантская сцена, тяжёлые багровые портьеры. Куча коллективов, техников и обслуживающего персонала…
Вот только было так лет пять назад, пока эта обитель прекрасного и храм культуры не сгорел. Вместе с одной из актёрских трупп и кучкой зрителей. Реконструкция так и не была начата по одной только администрации известной причине. Теперь так и стоит – мрачная махина с закопчёнными, некогда белыми стенами. Безмолвно соседствует с невесть когда выросшей стоянкой и хиленькой рощицей.
Мурашки по коже, жуткое место. Пробирает до дрожи. Устало подмечаю, что далеко не в первый раз за день, но искренне надеюсь, что в последний. Слишком уже всё это… Слишком для моей и без того убитой психики.
Ладно… Соберись, распустившая сопли девчонка и топай внутрь. И не на таких свалках бухали, и никто от задницы кусок не отхватил. Пока ещё…
Захожу через аварийный выход и поднимаюсь вверх. Отчего-то мне кажется, что мальчишку надо искать именно в зрительном зале. Да и потом, где ему ещё быть, если остальная часть здания почти полностью уничтожена? Выходит, мне на третий этаж.
Забавненько даже, всюду фигурирует цифра три.
Итого шесть лестничных пролётов. Шесть пролётов с обвалившимися ступеньками и торчащей арматурой. Шесть пролётов с выломанными провалами стен, освещённых только тусклым светом, пробивающимся сквозь щели. Волшебное место, ничего не скажешь. Впрочем, меня больше не пугает тишина – куда страшнее услышать скрежет длинных ногтей по камню.
Поднимаюсь на нужный мне этаж и толкаю от себя остатки подкопчённой двери. Неохотно поддаётся, но ругается, низко скрипит проржавевшими петлями, и этот звук фантомной волной эха разносится по всему зданию. Я и не надеялся подкрасться незаметно…
Прохожу по короткому коридору и выхожу откуда-то справа, прямо в зрительный зал, между секторами. Пробираюсь между кресел и отмечаю, что некоторые почти не пострадали, а от некоторых остался только остов. Было бы совсем темно, если бы не обвалившаяся крыша…
Нахожу взглядом мальчишку почти сразу, как раз в пятне этого тусклого света, на одном из кресел. Сидит почти в центре зала и ждёт меня, не поднимая головы.
Направляюсь к нему и останавливаюсь двумя рядами ниже. Не знаю, что сказать, и давлю из себя самое идиотское:
– Привет.
– Твоей сестре ещё можно помочь, если конечно она не успела хлебнуть человеческой крови.
– Не успела… – рассеяно подтверждаю я, разом провалившись в какую-то кисельную апатию.
Неужели всё это может закончиться, а? Неужели действительно хэппи энд…? Только вот…
– Послушай, я хотел бы знать, почему ты всё же решил помочь нам?
Хихикает где-то в глубине капюшона и булькающе смеётся. Хриплые жуткие звуки.
– Ты же не сдал меня брату.
Киваю. Мальчик поднимается на ноги, и кресло гулко хлопает, сложившись напополам. Он же как и не слышал этого звука, заставившего меня вздрогнуть, спускается вниз, к сцене, и я неосознанно иду за ним следом. Только останавливаюсь у первого ряда, а он поднимается по ступенькам на помост. Подходит к остаткам занавеса… Удивительно, что ткань смогла уцелеть при пожаре, оплавившем металл.
Начинает говорить, но часто сбивается, так, словно пытается подбирать нужные слова. Словно ему их не хватает. Прикасается ладошкой к закопчённому бархату. Горло предательски сжимается. Снова тебя ненавижу всеми фибрами своей жалкой душонки.
– Я бы хотел… Хотел помочь кому-то, кого Максимилиан загнал в то же болото, понимаешь? Я сам выбрался, почему бы не протянуть руку тому, кто барахтается рядом? Что-то вроде… искупления, возможно, ну и прочий бред. Я не знаю… не знаю, как это сформулировать и облечь в слова, но я хочу ей помочь.
Сглатываю, и только открываю было рот, чтобы сказать, какой только что камень у меня с яиц свалился, как сверху падает ещё один, куда более тяжелый.
По пустому залу, в котором лишь секунду назад свистел ветер, раздаются аплодисменты.
Все ранки саднят на шее разом. Спину прожигает. Ужасом, а после – неверием.
Нет… Нет, нет!
Так не должно быть… Тебя не должно здесь быть..!
Оборачиваюсь и, вместо того, чтобы высматривать фигуру где-то в зале, упираюсь тебе в грудь.
Вот теперь я боюсь, боюсь, как никогда в жизни. Боюсь за себя, за Оксану и этого мальчишку.
С трудом делаю над собой титаническое усилие и заставляю себя поднять глаза выше лацканов твоего чёрного пиджака. Ловлю взгляд и тут же жалею об этом. На дне жёлтых зло прищуренных щелок горит настоящее пекло. Тот самый взаправдашний ад.
Не может, не может всё оборваться вот так..!
Но прежде чем в моей мышиной груди накопится смелости на какой-нибудь жалкий вяк, ты просто срываешься с места, и я слышу глухой удар и визг ещё до того, как успеваю обернуться.
Просто не в силах выдавить хотя бы один единственный жалкий звук. Не в силах…
Только наблюдаю за тем, с какой лёгкостью ты вытираешь маленьким существом стены, раз за разом швыряя его по сцене. Не на такое представление я рассчитывал попасть…
Очередной удар, громких хруст, всхлип… Мальчишка больше не встаёт, только отползает назад, ладошкой упираясь в поясницу.
– Хватит!
Как со стороны слышу свой голос. Как будто сам я сейчас сижу где-то в зале, а это всего лишь запись на плёнку. Должно быть, только поэтому… Только потому, что я всё никак не могу осознать реальность всего происходящего, мне не так зубодробительно страшно, как пару минут назад. Словно все эмоции отступили, подмёрзли под толстой коркой неприятия, и теперь стало немного легче. Немного проще.
Убедившись, что ворох лохмотьев больше никуда не убежит, поднимаешь голову и оборачиваешься ко мне. Тонко улыбаешься, и мне хочется грызть деревянный настил в надежде, что из-под земли ты меня не достанешь. До ужаса, до стеклянной крошки в венах.
Подходишь, просто направляешься ко мне без вампирской скорости и остальных сверхъестественных штучек. И не надо. Мне и так уже хочется сжаться в комок и выть.
Но…
Опускаю голову, разглядывая носки перепачканных в пыли и саже кед.
Но, хотя бы раз… Хотя бы раз, Яр. Вытри сопли!
– Как ты узнал?
Мы оба прекрасно понимаем, о чём я.
– Ты не знал имени. Не должен был знать.
Криво улыбаюсь.
– Но я почти угадал. Тогда, на чердаке.
– Верно.
Голос ещё ближе. Этот приятный ласкающий бархатный голос сейчас наждачной бумагой режет слух.
– Ты же знал? Не мог не знать, что Оксане можно помочь.
– Знал.
Вскидываюсь. Совсем рядом. Только теперь уже не прячу взгляда, а встречаю его. Плевать, что там в этих глазах, ниже мне уже некуда.
– Тогда почему? За что ты с ней так? Со мной?
Если бы только я мог сейчас изменить что-нибудь, то спалил бы иссушенное тело прямо на том столе. Ненавижу… Ненавижу. В глотке застряло, душит. Не протолкнуть.
Пожимает плечами, и мне кажется, что ему даже нравится это. Нравится, что мне больно.
– Слишком скучно.
Осколки разбившихся надежд, что я так тщательно собирал и пыжился склеить, смыло в унитаз.
– Мне. Было. Скучно, – повторяет второй раз нарочито чётко, прямо над моим ухом.
И это цена жизни моей сестры?
Кажется, дрожу весь то ли от испуга, то ли от ярости. Из единой какофонии не выцепить. Молчу, мне нечего на это ответить. Даже вякнуть нечего.
– Тебе не стоило меня будить.
Касается ладонью моей щеки. И ни единой, ни единой эмоции в голосе… Это цепляет куда больше пощёчины. Лучше бы ударил, было бы не так мерзко.
Привстаю на носки и тоже тянусь к его скулам. Глажу тыльной стороной ладони. Глажу только для того, чтобы заглянуть за его плечо и увидеть, как мальчишка поднимается на ноги.
Сваливай.
Перевожу взгляд на вампира, моё лицо совсем рядом с его, и когда говорю, дыхание касается идеального подбородка:
– Тебе не стоило рождаться.
Хватает меня за толстовку и дёргает на себя, перехватывает за плечи и дёргает наверх. Теперь мои ноги и вовсе не касаются пола. Закрываю глаза – слишком явственно чувствую его губы в опасной близости от своей шеи.
Что же… Давай.
Но вместо того, чтобы укусить, прижимает меня к себе и, встряхнув пару раз, начинает шептать на ухо. Шептать горячо и быстро, донельзя яростно, и я с каким-то странным, совершенно неуместным сейчас удивлением понимаю, что мой никчёмный выпад зацепил его, задел за живое. Так даже лучше.
– А ты думаешь, твоя жизнь стоит чего-то? Жизнь сестры? Жалкие слабые существа, не способные управлять своей судьбой.
Открываю глаза, жаль только, что вижу не его лицо, а сцену. Пустую сцену.
Улыбаюсь. Кажется, сейчас я готов даже сдохнуть, только бы у мальчишки получилось вытянуть Оксану. Только бы он помог… А сейчас – будь что будет.
– А ты думаешь, ты не жалок? Не жалок? Твоей жизнью управляет кровь ничтожества, не забыл? – произношу чересчур спокойно. Равнодушно даже, так, словно всё разом перестало иметь значение. Или же я выдохся настолько, что больше не могу бороться и скакать дальше?
Рычит… Рычит совсем так, как в первый раз, когда пил мою кровь. Только тогда он смог остановиться. А сейчас – сейчас он не захочет этого делать.
И снова боль. Много, много боли…
Тону, захлёбываюсь в алом мареве…
И всё же – как же прекрасно «наплевать». Наплевать, потому что посмел так ошибиться в тебе. Потому что посмел допустить, пусть на единую короткую секундочку, что я для тебя нечто большее, чем кусок мяса…
Свист где-то сверху. Скорее, протяжный низкий стон, переходящий в гул, не понимаю…
В следующее мгновение чувствую, как в меня вцепляется ещё что-то и с силой дёргает. С такой силой, что я перелетаю через три ряда назад. А после, ещё до того, как моя спина врежется в остов кресла, поднимается жуткий грохот и волна пыли.
Кашляю и отчаянно пытаюсь проморгаться, слёзы катятся по лицу просто градом, а поясницу всё так же сковывает. Сковывает двумя маленькими сцепленными ладонями.
Мальчишка отдёрнул меня за секунду до того, как на Максимилиана упала ебически тяжёлая антикварная люстра…