Глава пятнадцатая. В сладком тумане предвкушения они шли к Памеле

В сладком тумане предвкушения они шли к Памеле. Они почти не разговаривали, зато то и дело прикасались друг к другу. Аполлон частенько останавливался, чтобы увлечь ее куда-нибудь в тень и поцеловать с нежностью, не способной скрыть его растущее желание. Он желал ее так сильно, что внутри словно пылало белое пламя, и, к его неизбывному восторгу, Памела отвечала ему с такой же страстью. Ей было так хорошо, когда она прижималась к нему, как будто они всегда были рядом. По пути Аполлон то и дело возвращался мыслями к пожилой паре, завершившей театральное представление. Очевидно, это тоже были актеры, подсаженные в публику, но это совсем не значило, что они не любили друг друга по-настоящему. Аполлон прекрасно помнил, как глаза старика сияли любовью и гордостью, когда он вел в вальсе свою вечную невесту. Аполлон знал, что ему такого не испытать — он не состарится вместе с Памелой, но он хотел, чтобы она была рядом... и хотел этого с такой силой, что готов был на все. Они будут вдвоем, поклялся он себе.

Памела сунула карту в щель двери, вспыхнул зеленый огонек, замок щелкнул — и она первой вошла в номер. Все ее колебания растаяли. Она знала, чего хочет. Она хотела Фебуса. Хотела забыть прошлые ошибки. Наплевать, что может, а чего не может случиться в будущем. Кое-что уже случилось с ней сегодня, когда она смотрела волшебное сексуальное шоу «Зуманити». Она осознала, что ошибалась. Дуэйн вовсе не лишил ее романтики, или радости, или даже секса. Он просто погрузил все это в спячку. А теперь все проснулось, ужасно изголодавшись.

Когда Аполлон закрыл за собой дверь, Памела обернулась и шагнула к нему. Он поцеловал ее, не желая спешить, потому что ему хотелось теперь, когда они остались наконец наедине, как следует изучить ее вкус, — но когда она застонала от прикосновения его губ, он склонился и, крепко обхватив ее округлые ягодицы, приподнял девушку, чтобы ее пылающее ядро прижалось к его восставшей плоти. Памела беспокойно шевельнулась, и он, задохнувшись, прервал поцелуй, пытаясь совладать с собой.

— Я просто теряю рассудок, так хочу тебя, — с трудом выговорил он, когда ее язык и губы оставили горячий след на его шее.

— Отпусти меня, я сниму одежду, — прошептала Памела, обжигая его дыханием.

Аполлон почти уронил ее, и Памела рассмеялась — низко, хрипло. Она, поддразнивая его, отступила и спиной вперед пошла к кровати, расстегивая молнию на спине своего маленького красного платья. Потом передернула плечами. Платье соскользнуло с нее и упало на пол, и Памела осторожно перешагнула алую ткань. Глаза Аполлона пожирали ее тело. Под платьем на Памеле оказалось нечто черное, кружевное, совершенно не скрывавшее грудь, но каким-то чудом приподнимавшее ее так, что соски дерзко смотрели прямо на него... и еще один лоскуток кружев с трудом прикрывал темный треугольник между ногами... Золотые босоножки на острых высоченных каблуках делали длинные обнаженные ноги Памелы невероятно сексуальными. Когда Памела снова протянула руку за спину, на этот раз, чтобы расстегнуть бюстгальтер, Аполлон в один шаг преодолел расстояние между ними.

Он снова поцеловал ее, и она прошептала, не отрываясь от его губ:

— Мне хочется ощутить твое нагое тело...

Тяжело дыша, бог света оторвался от нее ровно настолько, чтобы через голову сорвать с себя рубашку. Когда же он попытался справиться с незнакомой ему застежкой брюк, Памела подошла к кровати и легла на спину, следя за ним смеющимися глазами. И на ней все еще были невероятно сексуальные туфельки.

Наконец Аполлон справился с одеждой, но прежде чем он успел лечь рядом с Памелой, она приподнялась и остановила его, вскинув руку.

— Подожди. Постой немного там, дай мне посмотреть на тебя.

Ее взгляд проследовал от его глаз, потемневших до оттенка сапфира, по всему телу. И прежде чем Памела снова заговорила, она непроизвольно провела языком по губам.

— Фебус, ты самый прекрасный мужчина из всех, кого я когда-либо видела. Боже! Посмотреть только на твою кожу! Она обтекает мышцы, как жидкое золото! — Памела покачала головой и коротко, с придыханием, рассмеялась. — Твои портреты должны писать все художники. А скульпторам следует ваять тебя. Разве ты можешь быть настоящим?

Он сел на кровать рядом с ней.

— Я настоящий, и то, что происходит между нами, происходит на самом деле. И мне совсем не кажется необычной моя внешность.

Он немного помолчал, размышляя. Он занимался любовью с бесчисленным множеством женщин, как богинь, так и смертных. И прежде он всегда использовал свою силу бессмертного, чтобы самому получить как можно больше удовольствия. Но в этот раз все было по-другому. Памела была другой. Он не хотел пользоваться божественной силой, чтобы соблазнить ее или поймать в ловушку, зато он всей душой желал, чтобы она почувствовала всю силу его страсти. Ему хотелось, чтобы она поняла его так, как не понимала ни одна женщина.

Прикоснувшись к ней, он снова заговорил:

— Для меня внове то, что происходит в душе, и это прекрасно, но единственный способ поделиться моими чувствами с тобой — это любить тебя.

Он нежно погладил ее длинную шею, потом его пальцы зарылись в короткие завитки волос. И, касаясь Памелы, Аполлон направил капельку силы в ее тело. Памела содрогнулась от его прикосновения.

— Позволь мне любить тебя, сладкая Памела. Позволь сделать все это реальностью для тебя.

— Да... — выдохнула она.

Его руки двигались по ее телу, их губы снова слились. Памела никогда не была настолько чувствительной. Она как будто превратилась в проводник для всех самых жарких, сильных, опьяняющих эротических ощущений, которых ей так не хватало последние годы. А его ладони пробирались все дальше, до самых ступней. Глаза Аполлона вспыхнули, когда он согнулся и поцеловал лодыжку, исцеленную накануне.

— Мне уже тогда хотелось сделать это, — пробормотал он хриплым от желания голосом.

— Ну и сделал бы, — задыхаясь, ответила она. — Мне тоже этого хотелось.

Фебус расстегнул маленькую золотую пряжку, что удерживала на ее ноге тонкий кожаный ремешок, и снял туфельку. А потом поцеловал изящный подъем. И словно электрический разряд промчался по ноге Памелы, ударив прямо во влажный центр.

— Я рад, что тебе это нравится, — сказал Фебус, перебираясь к другой ноге. — Я хочу, чтобы сегодня ты поверила, что ты — богиня, которую любит некий бог.

Памела застонала и прикусила губу, когда его губы продвинулись от подъема выше. Да, он точно музыкант, подумала она, когда его пальцы принялись гладить внутреннюю сторону ее бедер, а губы отыскали нежное углубление под коленом. Только у музыканта могут быть такие талантливые руки. Его прикосновения горячили, Памела просто таяла от его ласки. А его губы поднимались все выше, следуя за руками, и вот он уже целует ее бедра с внутренней стороны... Памела выгнулась навстречу ему, задохнувшись от наслаждения, когда его язык проник в нее. Оргазм наступил так быстро и был таким сильным, что все ее тело содрогнулось. И сквозь фиолетовый туман страсти Памела осознала, что ничего подобного с ней никогда прежде не случалось — ничего столь сильного и столь стремительного. У нее кружилась голова, и она потянулась к Фебусу... а он прижал ее к себе.

— Да, да, я здесь, сладкая Памела, — прошептал он.

Она чувствовала, как возле ее груди колотится его сердце. Его бешеный пульс совпадал с ее собственным. Памела поцеловала его, приподняв бедра так, чтобы ее влажный жар прижался к его твердой плоти. И просунула руку между их телами, чтобы направить его. Но она не пустила его внутрь... пока нет. Вместо того она держала его у входа, потирая раздувшимся концом бархатные складки и поглаживая пальцами всю его мужскую плоть сверху донизу.

Пока она не начала его вот так гладить, Аполлон еще полностью владел собой. Он наслаждался тем, как свободно Памела отвечала ему, и осторожно усиливал ее чувствительность с помощью божественной силы. Когда Памела взорвалась в оргазме, он сладостно впивал ее экстаз. Но она владела и собственной магией, той самой, с помощью которой любая женщина может вызвать в душе и сердце мужчины божественное желание.

— Я не могу больше ждать... — Он задыхался от страсти, его голос прерывался.

— Фебус... — Она выдохнула его имя и наконец направила его внутрь себя и тут же приподняла бедра, чтобы встретить его толчки, когда он снова и снова врывался в нее.

Аполлон приподнялся на локтях так, чтобы смотреть ей в глаза.

«Исцелись! — воззвала к Памеле душа бога света. — Поверь, что ты снова можешь любить!»

Его глаза словно приковали взгляд Памелы. Она не могла отвернуться. Она была полностью захвачена его касаниями, его запахом, его твердым жаром... И отвечала ему на уровне куда более глубоком, чем просто физический. Он касался ее — не только ее тела, но и ее ума, ее сердца, а может быть, и самой души. Когда у него начался оргазм, он взял с собой и Памелу. Она закрыла глаза от силы его наслаждения, и ей показалось, что сквозь веки она увидела чистый желтый свет, взорвавшийся в тот момент, когда Фебус выкрикнул ее имя.

Артемида застыла, не успев сделать очередной глоток восхитительного мартини, которым она делилась с тем самым сатиром, что так славно послужил ей совсем недавно, этим вечером. Она ощутила, как узы, державшие ее, исчезли, словно растаявший гордиев узел. Аполлон сделал это. Ритуал был наконец-то завершен. Богиня улыбнулась, довольная, что ее больше не связывают неприятные чувства...

— Нет, — вдруг прошипела Артемида, стиснув зубы. — Этого не может быть.

— Что-то не так, моя леди? — Глаза сатира озабоченно распахнулись.

— Замолчи! — огрызнулась Артемида.

Лесное существо было огорчено и задето, но мгновенно повиновалось своей богине. Артемида сосредоточенно прищурилась. Вот! Да, ей не почудилось. Невыносимая тяжесть, связывавшая ее со смертной женщиной, исчезла, но вместо нее возникла некая нить, тонкая, почти неощутимая. Что это такое? Что случилось? Аполлон должен был заняться любовью с этой смертной. И ритуал завершился бы. Смертная просила, чтобы в ее жизни появилась романтика. И разве может быть так, чтобы любовные игры с самим богом света не соответствовали бы женскому романтическому идеалу? Особенно после того, как эту женщину воспламенила магия Артемиды, использованная Охотницей во время того прекрасного эротического спектакля? Артемида с помощью божественной силы подслушала разговор Памелы с дежурной по отелю, и это принесло свои плоды; выступить в шоу — о, это была отличная идея! Полные губы Охотницы самодовольно изогнулись. Она обнаружила, что в современном мире есть-таки вещи, которые могут доставить ей удовольствие. Она и представления не имела прежде, как это забавно — на время заменить актрису и стать звездой шоу. Надо будет повторить это...

Артемида поморщилась, когда нить, все еще связывавшая ее со смертной, натянулась. Это было совсем легкое давление, как крошечный камешек, попавший в мягкую туфлю... Поначалу он вызывает всего лишь небольшое раздражение, но если его не вытряхнуть, он начнет злить не на шутку.

Богиня разочарованно вздохнула. Прямо сейчас она все равно ничего не могла сделать. Она не могла ворваться туда, где занимался любовью ее брат, и потребовать объяснений — почему это он оказался недостаточно романтичен? Это наверняка не поможет делу. Артемида повертела в руке тонкий бокал с мартини. Ну, еще рановато. Возможно, к утру Аполлон сумеет сделать то, что требуется этой глупой смертной, и удовлетворит ее романтические бредни. А до тех пор бессмысленно размышлять об этом. Надо отвлечься.

Она хитро глянула на молодого сатира, молча сидевшего рядом. Он определенно был весьма красивым существом.

— Милый, — промурлыкала она, и уши сатира буквально подскочили, развернувшись в ее сторону. — Помнишь, как это было возбуждающе — когда ты преследовал меня в воздухе?

— Разумеется, богиня, — с жаром откликнулся сатир. — Может пройти целая вечность, а я этого все равно не забуду.

— Я пока что не готова вернуться на Олимп. Заплати за нашу выпивку, а потом давай-ка снова вернемся в тот чудесный театр. Тебе следует попрактиковаться в воздушной погоне, и на этот раз, возможно, ты получишь истинное вознаграждение, когда наконец поймаешь меня.

Она провела кончиками пальцев по его мускулистой руке, и его оленьи глаза округлились.

— Моя жизнь принадлежит тебе, богиня, — ответил он.

— Именно на это я и рассчитываю, — пробормотала Артемида себе под нос, когда сатир бросился к официанту.