ПОИСК‑IX

(ТРУХИН, ПРОСКУРИН)

Дубов зашел в кабинет начальника отдела в двенадцать.

– Здравствуйте, Федор Андреевич, я к вам с просьбой.

– Пожалуйста.

– Вы меня сегодня с двух до трех не отпустите?

– Вы уже закончили обработку материалов по Нагонии?

– К часу закончу. Посижу без обеда, но закончу. Хочу съездить в загс...

– Ах вот так, да?! Поздравляю, от всей души поздравляю. Кто пассия?

– Милый, славный человечек из рабочей семьи, так что с оформлением, думаю, никаких сложностей не будет. Визу на меня уже запросили?

– Ждем.

– Время есть, конечно. Так, значит, вы позволите, да?

– Конечно, конечно, Сергей Дмитриевич.

Дубов вернулся на свое место, заглянув предварительно в секретный отдел, разложил на столе папки с материалами по Нагонии и, достав ручку, начал вчитываться в строки; ручку теперь он держал строго вертикально, замечание ЦРУ учел; кадры получались со срезанным верхом и низом, а в Лэнгли ценили не то что строку – запятую.

В два часа он спустился на стоянку, сел в «Волгу» и поехал к Ольге.

– Здравствуй, лапа, – сказал он. – Паспорт с собою?

– Да. А что?

– Ничего. Я хочу сделать тебе сюрприз.

Около загса он остановил машину, поднялся с девушкой на второй этаж; Ольга повисла у него на руке, прижалась, поцеловала в ухо.

– Не надо привлекать внимание, – шепнул Дубов. – Сдерживай эмоции, пожалуйста.

– А если они не сдерживаются?

– Так не бывает. Выдержка – прежде всего. Очень хочешь быть женой?

– Очень.

– Почему вы все так замуж стремитесь, а?

– Потому что любим, наверное.

Дубов усмехнулся:

– А что такое любовь? Можешь определить? Ладно, это философия, заполняй бланк, лапа. Через пару месяцев поедешь со мною на запад, там мы с тобою выясним эту философскую проблему. Хочешь со мною уехать, а? На работу, на работу, бить буржуев в их берлоге, хочешь?

– Какой же ты сильный и умный, Сережа! Как мне радостно быть с тобой!

Дубов заполнил бланк быстро, помог Ольге, выслушал рассеянно слова загсовского работника:

– От всего сердца поздравляем с вашим решением. Ждем вас через три месяца, машину можно заказать на первом этаже, по поводу обручальных колец обратитесь в комнату номер восемь, там все объяснят.

– Про кольца и машину – спасибо, – сказал Дубов, – а вот три месяца нас никак не устроят. Мы вот‑ вот уезжаем за границу, по делам, может, посодействуете ускорить оформление брака? Необходимые ходатайства я подготовлю, ладно?

...Потом Дубов отвез Ольгу на работу, дал поцеловать себя:

– Только в ухо не надо, мне щекотно.

В пять часов он сдал все папки в отдел, проверил, как точно секретчица отметила время, и пошел на профсоюзное собрание.

Дубов, в отличие от других, был подчеркнуто внимателен; когда кто‑ то из выступавших поднимал острый вопрос, он переглядывался с теми, кто сидел в президиуме, в зависимости от реакции там, соответствующим образом вел себя: лицо его менялось, словно человек примерял маски античных актеров – недоумение, радость, возмущение, снисходительность, интерес...

После собрания Дубов поехал домой. Он поднялся в лифте на четвертый этаж, открыл дверь и почувствовал на плечах руки: рядом с ним стояли Проскурин и Гмыря; около двери – три чекиста; понятые – две женщины и мужчина со странной бородой; она показалась Дубову отчетливо клетчатой; седина – внизу, потом клочья черных волос и рыжий отлив возле ушей.

– В чем дело, товарищи? – спросил Дубов, чувствуя, как лицо его сделалось багровым; горло перехватило; тяжелый комок мешал дыханию.

– Мы войдем к вам и там все объясним, – сказал Гмыря. – Открывайте дверь своим ключом.

Дубов не мог сдержать дрожь в руке, ключ никак не попадал в скважину.

– У меня кто‑ то уже был‑ ыл, – скачал он себе самому, – я чувствую, тут уже был кто‑ то...

В комнате ему предложили сесть, обыскав предварительно: лицо его сделалось бледным, сразу же обозначились синяки под глазами.

– Ознакомьтесь с постановлением на обыск, – сказал Гмыря.

Дубов никак не мог прочитать, строчки двоились.

– Вы можете искать, но что только? – сказал он. – Мне сдается, что случилась‑ ась какая‑ то ошибка. Или нарушаются нормы социалистической законности‑ ти.

Следователь, капитан Анибеков, подвинул себе стул, сел напротив Дубова:

– Вы не хотите признаться во всем чистосердечно?

– В чем?

– Подумайте. Чистосердечное признание всегда учитывается.

– В чем‑ ем я должен признаться‑ аться? – тяжело заикаясь, спросил Дубов.

– Умели напачкать, сумейте и отвечать, Дубов, – сказал Гмыря.

– Мне признаваться‑ аться не в чем. И напрасно ваши люди угоняют мою машину.

Проскурин глянул на Гмырю – машину действительно отгоняли; надо было срочно проверить, нет ли в ней тайника.

– Что ж, приступайте к обыску, – сказал следователь Анибеков, – а мы пока посидим...

Наблюдая за тем, как чекисты приступили к обыску, Анибеков рассеянно взял фонарь, стоявший на столе, вытащил батарейки, две отодвинул, а третью начал сосредоточенно вертеть в руках.

Дубов неотрывно следил за его пальцами – лицо его снова покраснело, язык сделался сухим; он казался ему невероятно тяжелым.

Следователь отложил батарейку, закурил, подвинул себе пепельницу, аккуратно положил обгоревшую спичку, посмотрел на Дубова; тот сидел напряженный, чуть откинув голову, губы его тряслись, побелели.

Анибеков снова взял батарейку, отвернул дно, выложил на стол капсулу с пленкой, глянул на Дубова.

– Значит, знаете‑ аете...

– Знаем, – ответил Анибеков и достал из портфеля камень: булыжник как булыжник, только легкий, нажми невидимую кнопку – откроется; этот тайник только что обнаружили в гараже...

Дубов посмотрел на Гмырю и Проскурина, которые сидели рядом с ним, на ручках кресла, так, чтоб он не мог встать, потом перевел взгляд на Анибекова:

– Если вы хотите использовать меня для работы, прикажите вашим людям немедленно вернуть машину на место: каждая парковка контролируется людьми из посольства, можете сорвать следующую встречу...

Проскурин поднялся, вышел из комнаты, на его место сел Трухин.

– Но машиной мы не отделаемся, – продолжал Дубов. – Я также являюсь объектом постоянного наблюдения людьми из посольства, следовательно, моя жизнь имеет товарную ценность. Гарантируете жизнь? Тогда проведем все в лучшем виде.

– По поводу жизни суд будет определять, Дубов, – ответил Гмыря.

– А без суда нельзя?

– Нет, – сказал Анибеков. – Нельзя.

– Напрасно‑ асно... Я могу дать очень много; то, что я могу дать, никто не сможет...

– Что ж, давайте, – сказал Гмыря. – Послушаем.

– Я лучше напишу‑ шу... х‑ хотите?

Он поднялся, легко взял ручку из кармана пиджака, который висел на другом стуле, потянулся к бумаге, что лежала стопкой возле лампы, размашисто написал:

«Я, Дубов Сергей Дмитриевич, считаю своим долгом заявить следующее по вопросам, связанным с моей работой на ЦРУ...»

На мгновение Дубов задумался, поднес ручку ко рту и свалился на пол, лицо его стало синеть; «скорая помощь», вызванная из Склифосовского, констатировала отек легких; три часа Дубова пытались спасти. В десять часов он умер; вскрытие показало идентичность яда, от которого погибла Ольга Винтер и он, агент ЦРУ, «Умный». Доктор, проводивший вскрытие Дубова, потерял сознание, вдохнув пары яда; вторая бригада работала в противогазах.