КОНСТАНТИНОВ. С заведующим отделом МИДа Ереминым было условлено встретиться в полдень, в Новоарбатском ресторане.

С заведующим отделом МИДа Ереминым было условлено встретиться в полдень, в Новоарбатском ресторане.

В свое время Константинов оппонировал Ивану Яковлевичу на защите кандидатской диссертации по теме «Национально‑ освободительное движение на Африканском континенте и акции стран НАТО». Юрист‑ международник, Константинов, с присущей ему дотошностью, поставил перед Ереминым сорок семь вопросов: он привык требовать точности и от себя и от окружающих во всем, мелочей для него не существовало. На этом они и сдружились; Еремин отложил защиту на месяц, но прошел зато блестяще – ни одного черного шара.

...Константинов приехал в ресторан на десять минут раньше, заказал два бульона с пирожками, узнал, хороши ли сегодня котлеты по‑ киевски, и сказал, чтобы кофе заварили двойной.

– А что из напитков? – спросил официант. – Коньячок? Или водочки выпьем, есть «посольская».

– Из напитков будем пить «Боржоми», – ответил Константинов.

Официант обиделся, пожал плечами и оправил скатерть так резко, что Константинову пришлось подхватить фужер – наверняка разбился бы.

Еремин опоздал на пять минут:

– Извини, Константин Иванович, не рассчитал время, решил совместить приятное с полезным – пешком отправился.

– По дипломатическому протоколу пятиминутное опоздание допустимо, – улыбнулся Константинов. – А за сорок минут, я думаю, мы управимся: и с разговором, и с обедом. Я бульон заказал.

– Ты – гений, – сказал Еремин. – Добрый гений. Ну рассказывай, что стряслось?

– Ровным счетом ничего. Просто хотел посидеть с тобою, по телефону говорить – глаз не видеть, а мне хочется смотреть в твои глаза, потому как и ты и Славин невероятные хитрецы и я понимаю вас обоих лучше, когда вы молчите.

– Это комплимент?

– Бесспорно. Хитрость – необходимая градиента ума, она противна коварству и бесчестности. Я специально, знаешь ли, перечитал главу в занятной книге прошлого века «Об искусстве военной хитрости».

Еремин посмеялся:

– Есть аналогичная книга, издана в Париже, в восемьсот тридцать девятом году: «Изящество дипломатической хитрости».

– Значит, комплимент?

– Воистину так. Ну рассказывай, зачем я тебе понадобился?

– Понимаешь, Иван Яковлевич, штука заключается в том, что, по нашим последним данным, в Нагонии вот‑ вот прольется кровь...

– По твоим данным, нагнетание – не есть чистой воды демонстрация, проба сил?

– По моим данным, там готовится резня. А по твоим?

– Нам кажется, что они не решатся на открытую агрессию. Я согласен, ястребы решили избрать полем нового противоборства Африку, но они не готовы к серьезной драке, слишком свежо воспоминание о Вьетнаме. Видимо, дело ограничится пропагандистской шумихой, рыхлят почву, хотят поторговаться на переговорах о разоружении, поэтому тащат нас к грани кризиса, именно к грани.

– Мне сдается, ты не прав.

– Это твое личное мнение?

– Да. Но оно базируется на фактах.

– Бульон – отменен. Только присолить надо малость.

– Все солееды – гипертоники.

– А я он и есть, – ответил Еремин, – давление скачет постоянно... Вкусный бульон, хорошо делают, молодцы... Вообще‑ то странно, что ты настаиваешь на возможности агрессии. Давай взвешивать: Луисбург, дружбой с которым похваляется Огано, далеко не так монолитен, как кажется. Хотя проамериканские тенденции там сильны, но единства в правительстве нет. Отнюдь не все члены кабинета солидарны с идеей безоговорочной поддержки Огано – слишком одиозен. Потом – проснувшееся национальное самосознание, люди не хотят ползти в фарватере американской политики, те слишком много портачат, глупят сплошь и рядом, крикливого торгашества много, а мир вступил в пору особого отношения к самому понятию достоинство.

– Министр обороны Луисбурга, однако, заявил о своей симпатии Огано...

– Да, но при этом отказался передать ему партию автоматов, закупленных в Израиле.

– Зачем Огано новая партия оружия? Он получает поставки прямиком из Штатов и из Пекина.

– А привязывание? Он просил у Луисбурга оружие для того, чтобы надежнее привязать к себе соседей. А ему отказали. Это – симптом. Мне кажется, что и президент понимает сложность положения, потому‑ то он и обращался к Грисо и Огано с предложениями о посредничестве...

– И?

– Пока Огано отказывается, но, я полагаю, в последний момент он должен будет пойти на диалог.

– С какой программой? Разве у него есть конструктивная программа? Он крови жаждет...

– Обломается, Константин Иванович, обломается...

– С санкции хозяев?

– Пекин, конечно, будет категорически против переговоров с Грисо, Пекину выгодно открытое столкновение. А Вашингтон, мне сдается, в растерянности. Понятно, монополии давят, потеряли рынок, все ясно, но ведь решиться сегодня на драку – сложное дело, тем более что наша позиция совершенно определенна: Нагонии будем помогать, как стране, с которой связаны договором.

– Я утром просмотрел выступления американского посла по особым поручениям...

– Что ты от него хочешь, Константин Иванович?! Он человек Нелсона Грина, он обязан говорить то, что тот думает! Но ведь над ним – правительство и администрация, а там тоже далеко не все так едины, как кажется.

– В данном случае я шел по пути аналогий – британское право... Перед началом войны во Вьетнаме выступления американской дипломатии были такими же. Сценарий нагнетания у них разработан точный, я бы сказал, элегантный сценарий. Заметь себе, Иван Яковлевич, что ястребы – в африканской проблеме – жмут на Европу, они очень надеются втащить туда партнеров по НАТО.

– Они это слишком нажимисто делают, Константин Иванович, Европа умная стала, здесь политики понимают, что не надо начинать драку в своем доме, пожар войны водою из Янцзы не зальешь. Да и Миссисипи далековато.

– Кого из крупных бизнесменов твои коллеги считают серьезными людьми в Луисбурге? Я имею в виду западных коммерсантов.

– Немцы лихо работают, молодцы. Ханзен очень крепок, это железные дороги, Кирхгоф и Больц – текстиль, автомобили, цемент. Из американцев, пожалуй, наиболее компетентны Чиккерс, Лэндом и Саусер – они представляют Рокфеллера, практически всеохватны.

– А Лоренс?

– Этого я что‑ то не помню.

– «Интернэйшнл телефоник», – подсказал Константинов.

– Ах да, слыхал! Но о нем наши говорят глухо, что‑ то за ним стоит, какой‑ то шлейф тянется.

– Глэбб? Такую фамилию не помнишь?

– По‑ моему, его подозревают в связях с ЦРУ... Коммерция – прикрытие.

– А может, наоборот? – усмехнулся Константинов.

– Верно. Вполне может быть и так.

– Скажи мне, пожалуйста, Иван Яковлевич, утечка информации – по нагонийскому узлу в частности – здорово вам может помешать?

– Об этом я и думать не хочу.

– Мне, к сожалению, приходится.

– Есть сигналы?

– Есть.

– Бесспорные?

– Разбираемся.

– Плохо.

– Да уж хорошего мало.

– Я бы сказал – очень плохо, Константин Иванович.

– Даем противнику возможность рассчитывать встречные ходы?

– Именно.

– Значит, ты полагаешь, что на драку они не пойдут?

– Полагаю, что нет.

– А я думаю, они идут к ней. И начнут. Если только мы им не помешаем. Не обхитрим, говоря иначе. Скажи мне, научно‑ исследовательские институты от вас получают много материалов?

– Много. Очень много. Иначе нельзя: коли науку держать на голодном пайке информации – толку от нее не будет. А может, провокация? Ошибка исключена?

– Не исключена. Мы этим как раз и занимаемся...

...Константинов завез Еремина в МИД, заехал к себе, просмотрел последние телеграммы и отправился на корт – Трухин устроил ему партию с Винтер.

– Я еще только учусь искусству тенниса, – сказал Константинов, – так что не взыщите, ладно? Вы привыкли, видимо, к хорошим партнерам?

– Ничего, – улыбнулась Ольга, и лицо ее сразу же изменилось, стало юным. – «Цирюльник учится своему искусству на голове сироты».

– Как, как? «На голове сироты»? Откуда это?

– Афганская пословица. Вас гонять, или хотите поработать над ударом?

– Я готов ко всему. Только особенно не унижайте.

– Я совершенно не азартна, игра дает великолепную зарядку на неделю, работается вхруст.

– «Вхруст»? – переспросил Константинов.

– Не помните? «Одну сонату вечную, заученную вхруст»...

– Мандельштам?

– Вы кто по профессии?

– Юрист.

– Тогда вы мне непонятны. Сейчас поэзию знают только физики; гуманитарии все больше выступают в разговорном жанре. Ну поехали?

– С богом!

Играла Ольга Винтер действительно прекрасно. Иногда бывает так, что человек, сильный в том деле, где он, как говорят, купается, норовит выказать окружающим свою – определенного рода – исключительность. Это ломает партнеров, принижает их; отсюда – зависть, недоброжелательство, грех, одним словом. Редки люди иного склада: умение делает их особо открытыми, идущими навстречу; свое знание они легко отдают людям, испытывая при этом видимую радость, особенно когда заметны результаты такого рода отдавания. С такими людьми общение приятно, оно – обогащающе; воистину, всякого рода отдача неминуемо оборачивается бумерангом: разбудив в другом талант, ты получишь во сто крат больше, иными гранями, а от них, от разности граней, и твой талант становится богаче, высверкивает всеми оттенками – талантливость, если она истинна, всегда оттеночна, только посредственность однозначна.

Ольга Винтер давала Константинову шанс, играла аккуратно, без той, подчас смешной на любительском корте агрессивности, которая (так отчего‑ то считается) необходима и неизбежна даже.

– Я вас не загоняла? – спросила она после первой игры. – Вы меня одергивайте.

– Нет, вы, по‑ моему, даже слишком снисходительны.

– Я не умею быть снисходительной, – ответила женщина, – это очень обидно – снисходительность: в любви, спорте, в науке.

– Я обратил внимание на эту мысль в вашей диссертации...

– Диссертация – это вчерашний день, – сказала Ольга, и снова лицо ее стало совсем юным. – Нет, правда, я не хвастаюсь, просто когда дело сделано, отчетливо видишь дыры и пустоты.

– Я пустот не заметил, вы очень густо все написали...

– Знаете, густо замешать не трудно, когда два года прожил в стране. Обидно, что наши институты не дают возможность молодым ученым не просто съездить в двухнедельную командировку, это ерунда, а пожить, повкалывать там в поте лица – тогда только будут результаты...

– Накладно, видимо, для государства – я имею в виду валюту.

– Ерунда. Можно работать в библиотеках уборщицами; машину, конечно, не купишь, магнитофон – тоже, но на койку хватит и на кофе с сыром. И прелести западного мира тогда поймешь не со стороны, а изнутри. «Голоса» работают лихо, раньше хвастались, а сейчас поумнели, самокритикой занимаются, себя бранят. Ладно, а то разозлюсь и стану вас гонять – к сетке!

Константинов был хорошим партнером в разговоре потому еще, что умел слушать. Причем он не просто слушал, он жил мыслью собеседника, и в глазах у него был постоянный, умный интерес – такого рода интерес куда как более действенный стимул к беседе, чем словесная пикировка.

– А почему вы остановились на многонациональных компаниях в Луисбурге? – спросил Константинов, когда они садились в его «жигуленок». – Там же, по‑ моему, американцы лезут сольно?

– Это в первых строках моего письма, – ответила Ольга. – Они берут плацдарм, оседают, работают вглубь. Мы‑ то – вширь, мы – щедрые, обидеть боимся, не требуем гарантий, верим, а дядя Сэм аккуратист, он без бумажки и векселя ни цента не даст, умеет считать деньги. Сначала оседает он, а за ним уже идут многонациональные гангстеры.

...Советуя Константинову лично присмотреться к Винтер – дело‑ то вырисовывалось необычайной важности, – Федоров преследовал еще одну цель, понятную лишь тем, кто ответственно думал о преемственности поколений.

Федоров конечно же прекрасно знал, что в аппарате бытовали разные точки зрения на роль руководителя высокого уровня в той или иной операции. Одни считали, что генералу незачем заниматься деталями, есть высококвалифицированные сотрудники, растущие молодые чекисты – они бы, видимо, и сами смогли сделать то, чем сейчас занимался на корте Константинов.

Но, полагал Федоров, в каждом конкретном случае следует точно выверять рубеж между понятиями: руководство и непосредственное участие в деле. Точное осознание такого рода рубежа и есть стратегия отношений с коллективом.

«Петр рубил корабли, – говаривал Федоров, – так отчего бы генералам не участвовать в оперативных мероприятиях, которые бог знает по какому чиновному табелю о рангах оказались исключенными из сферы их деятельности. И молодежь на них в деле посмотрит: натаска – хорошее слово, тургеневское, стоит ли от него отказываться?»

– Я, быть может, поеду в Луисбург... Согласитесь порассказать – что посмотреть, с кем повидаться?

– Конечно. Вы по какой линии?

– Мы в их портах разгружаем часть товаров для Нагонии, они здорово нарушают срок, а это – подсудное дело.

– Ничего у вас не выйдет. Порты куплены американцами. – Ольга снова оживилась. – Мне кажется, они работают там через мафию. Очень уж похоже. Бары, «макдоналдсы» например, служат американцам впрямую, а их натыкано вокруг порта, вокзала, аэродрома немыслимое количество. Зотов рассказывал, что мафия в Сицилии царствует потому, что держит порты и аэродромы...

– Зотов – это кто?

– Это человек, которого я любила... Он был... Он мой... Словом, это очень умный и хороший человек. Вам стоит с ним поговорить, он – светлая голова, щедрейший, добрейший Зотов...

– Вы были в Луисбурге в научной командировке?

– Нет, с мужем... С Зотовым. Подбросьте, если располагаете временем, до центра, а?

– С удовольствием. Вы будете самым молодым доктором?

– Ну и что? Не хлебом единым сыт человек.

– Зачем бога гневите?

– Вообще‑ то верно, не следует.

– А с кем – кроме вас, понятно, – стоит повстречаться перед отъездом? – спросил Константинов. – Кто в Москве подобен Зотову?

– Таких, как Зотов, больше нет, – ответила Ольга. – Нет и не будет.

– Зотов защитился?

– Нет. Практик. Работал всю жизнь. Да он любому доктору наук сто очков вперед даст, – так он чувствует и знает Африку. Но он рубит сплеча, а это не всем нравится.

– Смотря что рубить сплеча...

– Идеи, – усмехнулась Ольга.

– Опять‑ таки, смотря какие идеи.

– Долго объяснять, вы ж не были в Луисбурге...

– А с кем из иностранцев стоит побеседовать там?

– В МИДе у них неинтересные люди... Разве что министерство образования... Много молодых, они широко думают.

– А из коммерсантов? Там ведь есть немецкие и американские коммерсанты, которые давно работают и много знают. Я имею в виду крупных бизнесменов, тех, кто заключают серьезные сделки и связаны – поэтому – с серьезными юристами.

– Немцы? – переспросила Винтер. – Я ж не знаю немецкого.

– Там есть Кирхгоф, Больц, Ханзен...

– Верно, я слыхала, но меня они как‑ то не интересовали.

– А кто из американцев? Саусер, Лоренс, Чиккерс, Глэбб, Лэнсдом?

Винтер посмотрела на Константинова с озадаченным интересом:

– И вы еще просите у меня помощи?! Да вы ж прекрасно подготовились к поездке! Вы назвали имена серьезных американцев, я их знаю... Чиккерс и Глэбб занятные люди, только наши считают их црушниками, но я отношу это за счет атавизма шпиономании.

– Почему?

– Да ну... Шпион, по‑ моему, должен быть очень умным человеком. А Глэбб льстит, ахает: «О, Советский Союз, какая прекрасная страна, вы нас ошеломляете». Ля‑ ля это... Не верю людям, которые хвалят в глаза.

– Хуже, когда ругают за глаза.

– Лучше. Если льстят в глаза, чувствуешь себя полнейшей дурой, не знаешь, как вести.

– А вы говорите, что он – глупый человек. Вы же испытываете замешательство, следовательно, ведете себя неестественно, а когда человек вынужден вести себя неестественно, он и говорит не то и поступает не так.

– Ладно, бог с ним, с этим Глэббом... Запишите телефон... Я поговорю с моим другом, быть может, он согласится порассказать вам кое‑ что.

Вернувшись к себе, Константинов сразу же взял папку с корреспонденцией. Особо срочной была помечена телеграмма от Славина:

«Есть ли сведения о Белью, предположительно русского происхождения, работает грузчиком в электросети отеля «Хилтон», приблизительно шестидесяти лет. Имеются ли сведения на Джона Грегори Глэбба, рожден в Ципцинатти, воевал во Вьетнаме, до этого работал в Гонконге, откуда был отозван после скандала с транспортировкой наркотиков».

Константинов спросил секретаря:

– Ответ в Луисбург ушел?

– По первой позиции отрицательный, Константин Иванович.

– Так‑ таки ничего?

– Совершенно.

– Белью, Белью... Надо смотреть по Беллоу; Белоф, если предположить русского немца, Белю, допусти мы украинское происхождение, Белов, наконец. Так – широко – смотрели?

– Так – нет.

– Пусть смотрят. Немедленно. А что со второй позицией?

– У нас проходят четыре Глэбба, связанных с ЦРУ. Ричард Пол, тридцать седьмого года рождения, но он не работал в Гонконге, потом...

– Славина интересуют те Глэббы, которые в Гонконге работали.

– Таких двое: Джон и Питер. Но Питер не воевал во Вьетнаме. Следовательно, остается Джон Глэбб. Что касается скандала, в котором он был замешан, то есть лишь ссылка на «Чайша аналисиз» и «Фар истерн икономик ревю». Некий Глэбб был задержан полицией в авиапорту в 1966 году, когда британская полиция арестовала людей Лао с чемоданом героина, оцененным в миллион долларов.

– Чемодан – это, как минимум, три миллиона. Дальше?

– Это было в первом сообщении. Потом имя Глэбба не упоминалось ни разу.

– Когда он попал во Вьетнам?

– В начале шестьдесят седьмого.

Константинов усмехнулся:

– Вьетнам для него был словно Восточный фронт для проштрафившихся немцев. По‑ моему, сходится, нет? Отправили материал в Луисбург?

– Ждали вас, Константин Иванович.

– Напрасно. Пусть сейчас же отправят. Какая у нас разница с Луисбургом? Три часа? Значит, сейчас там семь?

Константинов ошибся. Разница во времени с Луисбургом была иной.

ГЛЭББ

...Глэбб проснулся, словно кто‑ то ударил его. Он еще не понял, отчего он проснулся, в холодном поту, с ощущением какого‑ то липкого ужаса. Он закрыл глаза, мало ли какая безделица пригрезится в жару, но в тот момент, когда он закрыл глаза, родились черные, зыбкие цифры: «шесть», «ноль», «семь». Он увидел их так точно и близко, что невольно потер пальцами веки. Открыл глаза, потянулся, посмотрел на часы – без десяти шесть. Он выбросил натренированное тело с кровати, прошлепал вспотевшими пятками по кафельному полу, снял трубку, набрал номер, чувствуя, как трясутся пальцы, дождался, пока на другом конце провода сняли трубку, шепнул еле слышно:

– Роберт, приезжайте в бассейн сейчас же. Нет, не могу, я хочу именно сейчас поплавать, немедленно. Вы понимаете меня? Немедленно.

Он положил трубку, посмотрел на часы: было шесть часов семь минут. Глэбб оделся, ополоснул лицо и бросился к машине. Через десять минут он был в «Хилтоне», в бассейне.

Роберт Лоренс, региональный резидент ЦРУ, сидел в шезлонге сонный; лицо мятое, веки тяжелые, синеватые, как у всякого, страдающего хроническим почечным недугом.

– Что случилось? – спросил Лоренс устало. – Я работал до утра. Что стряслось?

– Не знаю. Может быть, пока еще и не стряслось. Я вчера был с Полом, встреча с русским, о котором сообщил Стау, прошла поэтому естественно. Но сейчас я вдруг подумал; а почему он поселился в шестьсот седьмом номере?

– Потому что других не было... Начался сезон, люди прилетают купаться.

– Почему он снял именно тот номер, в котором мы вербовали «Умного»? – подвинувшись к Лоренсу, тихо спросил Глэбб.

– Потому что это специально оборудованный для русских номер... Ради этого вы меня разбудили?

– Не только ради этого, босс. Кто нас тогда кормил? Кто приносил еду? Ведь тогда была забастовка у макак! Нас кормил белый, никому не известный официант. И он был беспалым! А русские начали искать беспалого, который работает в «Хилтоне».

– Вы сошли с ума.

– Я не сошел с ума. Я очень испугался. Этот Славин, у него дьявольские глаза, он невероятно умен!

– А все остальные русские, по‑ вашему, идиоты?

– Вы же понимаете, что меня тревожит.

– Ну положим, он из их контрразведки. Положим. И что? Если бы «Умный» был разоблачен ими, центр уже давно почувствовал бы игру. Его же в Москве наши люди видят постоянно. Связан с КГБ? Но «Умный» передает нам такую информацию, которая идет от первоисточника, она – истинна, поэтому наши так с ним носятся.

– Босс, вы не хотите, чтобы я сейчас же выяснил, кто обслуживал нас в шестьсот седьмом номере? Вы меня ругаете за то, что я слаб в изящных искусствах и по‑ французски не умею, но я ведь умею чувствовать, как баба. Я чувствую, босс, я чувствую.

– У кого вы узнаете, кто сервировал тогда стол?

– Узнаю. Я узнаю это сразу, они же просили нас навести справки о лидерах забастовщиков, помните?

– Ну уж этого я не помню.

– Я помню.

Глэбб бросился к портье, попросил номер телефона шефа ресторана, тот отправил его к смотрителю подвала; через десять минут Глэбб вернулся в бассейн. Лоренс плавал в зеленой воде; движения его были осторожными, плавными, женственными.

– Вылезайте, босс! – сказал Глэбб, стоя на бордюре. – И поскорее. Стол сервировал Айвен Белью, перемещенное лицо из Львова, без двух пальцев на левой руке, его разыскивает Славин.

Лоренс – неожиданно для его комплекции – ловко вымахнул из бассейна, накинул халат и сказал озабоченно:

– У кого лежат данные на перемещенных? Почему француз с паспортом перемещенного? Это какая‑ то путаница, вам не кажется?

– Я был бы очень рад этому, босс.

Они поднялись на пятнадцатый этаж, в апартамент тысяча пятьсот, который снимало ЦРУ уже два года, разбудили Ульца, отвечавшего за работу на опросном пункте; тот, не успев умыться, поднял свою картотеку: Айвен Белью, он же Иван Белый, 1925 года рождения, украинец, из Житомира, ушел с немцами, после войны остался в Бельгии, во время инфляции переехал в Тунис, где работал грузчиком в порту, оттуда перебрался в Луисбург. В Житомире имеет родственников, но переписку с ними не ведет, опасаясь доставить им неприятности. В высказываниях резок, говорит, что жизнь пропала, во всем винит американцев, которые не советовали ему возвращаться в Россию. В связях с русским посольством не замечен. Пьет.

– Ну? – спросил Лоренс. – Что делать? Запросим Лэнгли?

Глэбб, не отвечая ему, набрал номер «607». Он долго слушал гудки: Славина в гостинице не было. Выразительно поглядев на Лоренса, Глэбб набрал другой номер.

– Стау, доброе утро, – сказал он, машинально понизив голос, словно звонил к агенту из автомата. – Ты можешь выручить меня? Узнай, когда пришел в посольство русских Славин – лысый, плотного телосложения, черноглазый, быстрый в движении. Я думаю, он пришел туда часа в четыре утра... Погоди, я перезвоню к тебе через минуту.

Глэбб, не глядя более на Лоренса, набрал номер Пилар.

– Гвапенья, прости, что звоню так рано. Когда ты рассталась с нашим приятелем?

– Он довез меня до дома, Джон, мы поболтали пять минут в машине... Он отказался подняться – просил найти для него время сегодня. В восемь.

– Когда он ушел, меня интересует?

– Часа в три, а может быть, в...

Глэбб не дослушал Пилар, дал отбой, снова перезвонил генералу Стау.

– Джон, – сказал Стау, – в посольство приходил человек, похожий по приметам на Славина.

– Когда он ушел? – перебил Глэбб.

– Ты же не спрашивал об этом.

– Немедленно выясни. И опроси полицейских из охраны русского посольства – приметы человека, который терся у ограды... Больше всего меня интересует один вопрос: все ли пальцы у него на руке?

Лоренс поставил кофейник на электрическую плитку, вмонтированную в бар, потер толстой пятерней лицо и спросил:

– Что делать?

– Октавио уехал к Огано, Перейра перебрасывает оружие в Нагонию, никого другого из моей группы террора сейчас под рукой нет, босс.

– Почему вы считаете, что надо включать группу террора?

– А что же, по‑ вашему, говорить с этим самым Белью о преимуществе нашего общества над тоталитаризмом? Где Славин – вот в чем дело!

– Погодите, Джон. Я не понимаю, отчего вы порете горячку, а я вам поддаюсь. Ну что может сказать этот самый Белью?

– Он ничего не может сказать, босс, но он сможет ткнуть пальцем в фотокарточку «Умного», вот что он может. И тогда меня, нас с вами погонят к черту, и правильно сделают – не уберегли самого ценного агента! Того, который выходит на директора!

Зазвонил телефон, и Глэбб заметил, как Лоренс зябко вздрогнул.

– Слушаю тебя, – ответил Глэбб. Он был уверен, что звонит Стау, и он не ошибся.

– Славин вышел из посольства только что, Джон.

– Ты не смотришь за ним?

– Ты же не дал нам никаких указаний, сказал, чтобы я ждал сегодняшнего дня, мне показалось, что он благополучен.

– Спасибо, Стау, ты меня очень выручил. Можешь дать адрес некоего Айвена Белью? Я полагаю, что Славин сейчас пошел к нему.

– Год рождения, место рождения?

– Он приехал сюда с севера, лет десять назад. Сейчас работает в «Хилтоне». Он их человек, понимаешь? Славин пошел к нему, и нам надо установить это.

– Послать наших по адресу? Если, конечно, установим?

– Только после моего сигнала. Понятно? Сейчас – ни в коем случае, ты спугнешь дело. Только после сигнала, Стау, после сигнала. Я не вешаю трубки, Стау, мне очень нужен адрес...

– Какое дело вы имеете в виду, Джон? – спросил Лоренс.

– Интересное дело, босс. Мне хочется сделать так, чтобы Славина можно было арестовать как русского шпиона и террориста. Это даст нам много выгод. Трудно даже представить себе, как много это нам даст, особенно перед началом «Факела».

В восемь часов утра Глэбб встретил Славина в подвале. Тот сидел около запертой двери мастерской и вертел в руках ракетку.

– Вит! – прокричал Глэбб. – Доброе утро! Рад вас видеть, зачем вы здесь?

– Натянуть струны, – ответил Славин. – Доброе утро, Джон. Вы, кстати, играете?

– Теннис – игра аристократов, Вит, я из рабочих, мой отец был грузчиком. Я играю в бокс. Люблю драку, особенно с хорошим противником.

– Я – тоже. Можем взять перчатки, если они тут есть, и поработать на ринге. Только я думаю, перчаток нет; даже струны натянуть некому, порекомендовали найти какого‑ то умельца – здесь в подвале; он, говорят, может все.

– Кто это?

– Черт его знает.

– Где он?

– А бог его знает... Как я заметил, время здесь не ценят, ваши уроки не идут впрок.

– Думаете, мы умеем ценить время, Вит? Это – пропаганда. Мы чуть‑ чуть выше здешних тропи, а так... Ладно, когда почините ракетку, поднимайтесь наверх, выпьем кофе перед тем, как пойдете искать партнера.

– Партнера привезет Зотов.

– Кто?

– Один наш инженер.

– Я знаю многих ваших инженеров. Как вы говорите?

– Андрей Зотов.

– Нет, – покачал головой Глэбб. – Зотова не знаю. Хотя, быть может, мне он представился под другой фамилией?