Чем определяется, что нас ожидает впереди: польза или вред?

В 1709 г. епископ Беркли утверждал, что у животных конечная цель зрения заключается в том, чтобы «предвидеть, что получится при сбли­жении их собственного тела с тем или иным предметом, находящимся на расстоянии, — польза или вред». То, что этот философ называл предви­дением, я называю восприятием возможностей. Видеть на расстоянии, что сулит соприкосновение с объектом, «необходимо для сохранения живот­ного».

Я не согласен с утверждением епископа Беркли, что информация о возможностях, которые сулит животному соприкосновение с объектом, заключена в свете. Однако я разделяю его мнение о практической значи­мости зрения.

Информация о возможностях, которые сулит индивидууму столк­новение с объектом, заложена в оптическом строе, исходящем от этого объекта, в виде инвариантов и сочетаний инвариантов. Орудия, пища, партнеры и дружелюбные животные отличаются от ядовитых веществ, огня, оружия и враждебно настроенных животных по своей форме, цве­ту, текстуре и деформациям. Именно тот факт, что предметы окружаю­щего мира таят в себе как положительные, так и отрицательные возмож­ности, делает передвижение животных в среде одним из основных видов их поведения. В отличие от растений животное может приближаться к тому, что для него полезно, и удаляться от того, что вредно. Однако жи­вотное должно уметь воспринимать эти возможности издалека. Правило для зрительного управления локомоцией может быть таким: передвигать­ся так, чтобы любое столкновение с объектом или местом было только полезным, и избегать вредных столкновений.

36 Зак. 2228

4. Теория бессознательных умозаключений. Понятия первичного образа, образа представления, перцеп­тивного образа, бессознательных умозаключений

Г. Гельмгольц О ВОСПРИЯТИЯХ ВООБЩЕ¹

Ощущения, вызываемые светом в нервном аппарате зрения, исполь­зуются нами для формирования представлений о существовании, форме и положении внешних объектов. Представления такого рода мы будем называть зрительными восприятиями, В настоящем разделе «Физио­логической оптики» нам нужно рассмотреть научные результаты, полу­ченные мною относительно условий, при которых возникают зрительные восприятия.

Поскольку восприятия внешних объектов относятся к представле­ниях, т.е. актам нашей психической деятельности, они сами могут быть результатом лишь психической деятельности. По этой причине учение о восприятиях по его существу следует отнести к области психологии. Мы должны исследовать типы соответствующей психической деятельно­сти и управляющие ею законы. Обширное поле деятельности имеется также для физических и физиологических исследований, так как мето­ды естественных наук могут дать совершенно необходимые сведения о том, какие особенности стимулов и физиологического стимулирования приводят к тем или иным представлениям о свойствах внешних объек­тов. <...> Таким образом, наша основная цель заключается в исследова­нии чувственного материала и именно тех его сторон, которые суще­ственны для получаемых из него образов восприятия. Эта задача может быть целиком решена методами естественных наук. В то же время нам придется говорить о психической деятельности и ее законах в той мере, в какой она проявляется в чувственном восприятии. Однако мы не рас­сматриваем анализ и описание психической деятельности как суще­ственную часть данной работы, поскольку с этим связана необходимость отхода от методов, основанных на достоверных фактах и общепризнан­ных и ясных принципах. Следовательно, по крайней мере здесь, я счи-

¹ Гельмгольц Г. О восприятиях вообще // Хрестоматия по ощущению и восприятию / Под ред. Ю.В.Гшшеярейтер, М.Б.Михалевской. М.: Иад-во Моск. ун-та, 1975. С. 61-87.

Гельмгольц Дж. О восприятиях вообще

таю необходимым отделить психологический аспект физиологии чувств от чистой психологии, занимающейся установлением сущности и зако­нов психической деятельности. <...>

Я хотел бы прежде всего подвести читателя к известным общим особенностям психической деятельности, влияющей на чувственное вос­приятие. <...>

Когда в особых условиях либо с помощью оптических приборов не­который стимул воздействует на глаз, то общее правило формирования наших зрительных образов состоит в том, что мы всегда видим объекты в поле зрения так, как видели бы их при обычных условиях, если бы по­лучили то же впечатление. Допустим, что внешний угол глазного ябло­ка подвергается механическому воздействию. Тогда мы видим свет, иду­щий со стороны переносицы. В обычных условиях внешний свет возбуж­дает сетчатку в височной части именно тогда, когда он действительно приходит со стороны переносицы. Таким образом, согласно сформулиро­ванному правилу мы помещаем воспринятый нами источник света в со­ответствующую точку поля зрения, хотя механическое воздействие исхо­дит не из внешнего поля впереди нас и не со стороны переносицы, а, на­оборот, как бы изнутри, сзади и с височной стороны глазного яблока. Общую справедливость приведенного правила мы продемонстрируем в дальнейшем на большом числе примеров.

Нормальными условиями наблюдения в формулировке указанного правила мы называем обычные условия зрения, при которых глаз сти­мулируется светом, приходящим извне, отраженным от непрозрачного тела и непосредственно проникшим в глаз через слой воздуха. Такое оп­ределение естественно, потому что указанный тип стимуляции имеет ме­сто в подавляющем большинстве случаев; остальные случаи, при которых преломляющие или отражающие поверхности искажают ход лучей, или стимулирование происходит не внешним светом, можно рассматривать как редкие исключения. Это объясняется тем, что сетчатка, расположен­ная на дне твердого глазного яблока, почти полностью защищена от всех видов стимуляции, кроме внешнего света. Если же для кого-то стало нор­мой употребление определенного оптического прибора, например, очков, то интерпретация зрительных впечатлений приспосабливается в известной степени к этим изменившимся условиям.

Сформулированное правило касается не только зрения: оно является общим свойством всех видов чувственного восприятия. Например, возбуж­дение осязательных нервов в подавляющем большинстве случаев происхо­дит через воздействия на окончания этих нервов на поверхности кожи. Лишь при очень сильной стимуляции в некоторых исключительных слу­чаях могут возбуждаться и сами нервы. В соответствии с вышеприведен­ным правилом всякая стимуляция кожных нервов связывается с соответ­ствующим периферическим участком кожи, хотя она может возникнуть и в проводящих путях и в центрах. Наиболее поразительные примеры та-

564 Тема 16. Основные теоретические подходы к изучению познания

кой иллюзии представляют случаи, когда соответствующие периферичес­кие участки кожи вообще отсутствуют, например, у людей с ампутирован­ной ногой. Часто такие субъекты долгое время после операции испытыва­ют живые ощущения в отрезанной ноге. Они чувствуют со всей опреде­ленностью, в каком пальце ноги возникает боль. Естественно, что в этом случае стимуляция может приходиться только на остаток того нервного волокна, которое подходило прежде к отрезанным пальцам. Чаще всего оно возникает в шраме либо вследствие внешнего давления, либо впоследствие сдавливания соединительной тканью. Иногда по ночам ощущения в отсутствующей конечности бывают столь остры, что человек вынужден ощупать это место, чтобы убедиться в отсутствии конечности.

Итак, в случаях необычного стимулирования возникают искаженные представления об объектах, что дало повод ранним исследователям назы­вать их иллюзиями органов чувств. Очевидно, однако, что в этих случаях нет ничего неправильного в функционировании органов чувств и соответ­ствующих нервных механизмов — и те и другие подчиняются постоянно действующим законам. Это иллюзии именно в интерпретации содержания чувственных ощущений.

Психическая деятельность, заканчивающаяся выводом, что перед на­ми в определенном месте находится определенный объект с определен­ными свойствами, как правило, является неосознанной деятельностью. По своему результату такой вывод совпадает с умозаключением, поскольку мы по произведенному действию на наши органы чувств создаем представле­ние о его причине, хотя на самом деле мы непосредственно имеем дело лишь с возбуждениями нервов, т.е. с воздействиями внешних объектов, а не с самими объектами. Однако от умозаключения в его обычном понимании эта психическая деятельность отличается тем, что она не является актом сознательного мышления. К сознательным умозаключениям приходит, например, астроном, вычисляющий положение звезд и расстояние до них на основе перспективных изображений в различные моменты времени и для различных точек земной орбиты. Его умозаключения опираются на осоз­нанное знание законов оптики. В обычных актах зрения такие знания от­сутствуют. Следовательно, психические акты обычного восприятия можно назвать бессознательными умозаключениями, отличая их от обычных, так называемых сознательных умозаключений. Хотя подобие психической де­ятельности в обоих случаях вызывает и, по-видимому, всегда будет вызы­вать некоторое сомнение, подобие результатов бессознательных и созна­тельных умозаключений несомненно.

Бессознательные умозаключения о причинах чувственных впечат­лений по своим результатам сходны с заключениями по аналогии. По­скольку в громадном большинстве случаев стимуляция височной облас­ти сетчатки исходит от внешнего света, падающего со стороны перено­сицы, мы заключаем, что то же имеет место в каждом новом случае стимулирования той же части сетчатки. Точно так же мы считаем, что

Гельмгольц Дж. О восприятиях вообще

всякий живущий человек умрет, потому что весь предшествующий опыт показывает, что умерли все люди, жившие до нас.

Именно потому, что эти бессознательные заключения по аналогии не являются свободными актами сознательного мышления, они непреодо­лимы; от них нельзя избавиться путем более глубокого понимания дей­ствительного положения вещей. Мы можем отдавать себе ясный отчет о механизме возникновения светового явления в результате нажима на глаз, однако нам не избавиться от впечатления, что свет возникает в опреде­ленном месте поля зрения, и не суметь отнести его к тому месту сетчат­ки, которое действительно стимулируется. То же самое происходит в от­ношении всех изображений, даваемых оптическими приборами.

Существует множество примеров того, какими жесткими и непрео­долимыми становятся связи, образованные многократным повторением, даже если они основываются не на естественных, а на условных сочета­ниях, как, например, связь между написанием слова, его произношением и смыслом. Тем не менее многим физиологам и психологам связь меж­ду чувственными ощущениями и представлением об объекте кажется настолько строгой и обязательной, что они не хотят признать, что эта связь в значительной степени основана на приобретенном опыте, т.е. на психической деятельности. Напротив, они пытаются найти механические основы этой связи с помощью воображаемых органических структур. Все это придает большое значение тем данным, которые показывают, как из­меняются и приспосабливаются к новым условиям умозаключения о чувственных данных с накоплением опыта и тренировкой. Так, субъект может научиться выделять те детали ощущений, которые прежде оста­вались без внимания и не участвовали в формировании образа объекта. С другой стороны, выработанная таким образом привычка может стать настолько твердой, что тот же индивид, попавший в прежние нормальные условия, может испытать чувственные иллюзии.

Подобного рода факты говорят о глубоком влиянии, которое оказы­вают на восприятие опыт, тренировка и привычка. Однако мы не можем пока точно оценить, как далеко распространяется их действие. Пока име­ется слишком мало данных, полученных на младенцах и детенышах жи­вотных, и интерпретация этих данных крайне произвольна. Кроме того, нельзя сказать, что дети лишены всякого опыта и тренировки в осязатель­ных ощущениях и телодвижениях. Все это побудило меня сформулировать вышеприведенное правило в таком виде, который не уточняет эти вопро­сы, а говорит лишь о результатах. В таком виде оно может быть принято даже теми читателями, которые имеют совершенно иную точку зрения на происхождение представлений об объектах внешнего мира.

Вторая общая особенность нашего чувственного восприятия состоит в том, что мы лишь постольку обращаем внимание на наши ощущения, поскольку они полезны для познания внешних объектов; напротив, мы привыкли отвлекаться от деталей чувственных ощущений, которые не

Тема 16. Основные теоретические подходы к изучению познания

имеют значения для восприятия внешних объектов. В результате, чтобы испытать эти субъективные ощущения, требуются специальные усилия и тренировки. Хотя как будто нет ничего легче осознания своих собственных ощущений, опыт показывает, что для их обнаружения нередко нужен осо­бый талант, в высокой степени продемонстрированный Пуркинье, или же простая случайность или отвлеченное рассуждение. Так, например, слепое пятно было открыто Мариоттом путем теоретического рассуждения. По­добным же образом я открыл в области слуха существование комбинаци­онных тонов, которые я назвал суммационными тонами. Открытие огром­ного большинства субъективных явлений обязано тому, что какой-то иссле­дователь обратил на него особенно пристальное внимание. Внимание же обычных наблюдателей привлекается к субъективному явлению лишь в том случае, когда оно настолько интенсивно, что препятствует восприятию объектов. Когда субъективное явление открыто, другим наблюдателям обыкновенно бывает легче обнаружить его, если, конечно, созданы соответ­ствующие условия и нужным образом сконцентрировано внимание. Одна­ко во многих случаях, как, например, при обнаружении слепого пятна или выделении обертонов и комбинационных тонов из музыкального звука, требуется такое напряжение внимания, что даже специальные вспомога­тельные средства не помогают многим лицам осуществить этот экспери­мент. Даже послеобразы ярких объектов сначала воспринимаются боль­шинством лиц лишь в особо благоприятных внешних условиях и только многократное повторение помогает увидеть их более слабые варианты. Показательным в этом отношении является и тот факт, что пациент, стра­дающий какой-либо глазной болезнью, вдруг начинает замечать так назы­ваемых «летающих мух», которые всегда находились в его стекловидном теле. Он тут же приходит к убеждению, что эти пятнышки появились лишь после заболевания, хотя в действительности заболевание только усилило его внимание к зрительным явлениям. Имеются случаи постепенной по­тери зрения одним глазом, когда сам пациент продолжительное время не замечает этого, пока случайно не закроет здоровый глаз и не обнаружит слепоту другого.

Когда внимание человека впервые обращают на двоение бинокуляр­ных образов, он удивляется, что не замечал этого прежде. Особенно его поражает, что в течение всей жизни он воспринимал одинарными лишь незначительное число объектов, находящихся примерно на том же рас­стоянии, что и фиксируемая точка; подавляющее же большинство осталь­ных объектов, в том числе более удаленных и более близких, восприни­малось как двойные.

Итак, первое, чему мы должны научиться, — это обращать внима­ние на наши ощущения. Обычно мы это делаем в отношении тех ощу­щений, которые служат средством познания внешнего мира. В условиях обычной жизни ощущения не имеют для нас другого значения. Субъек­тивные феномены чаще всего представляют интерес лишь для научных

Гвльмгольц Дж. О восприятиях вообще

исследований и при обычном функционировании органов чувств могут лишь отвлекать внимание. Мы можем добиться чрезвычайной тонкости и точности объективных наблюдений, но отнюдь не субъективных. Более того, мы в значительной степени вырабатываем в себе способность не за­мечать субъективных явлений и судить об объектах независимо от них, хотя ввиду их интенсивности они могли бы быть легко замечены.

Самый общий признак субъективных зрительных явлений зак­лючается в том, что они сопровождают движение взгляда по полю зре­ния. И послеобразы, и «летающие мухи», и слепое пятно, и световая пыль темного поля движутся вместе с перемещением глаз, совпадая последо­вательно с различными неподвижными объектами в поле зрения. С дру­гой стороны, если одни и те же явления неизменно возникают в тех же местах поля зрения, то они воспринимаются нами как объективные и присущие внешним предметам.

Те же самые трудности, что и при наблюдении субъективных ощуще­ний, т.е. ощущений, вызываемых внутренними причинами, возникают и при попытках анализа сложных ощущений — постоянных комплексов, порождаемых некоторыми простыми объектами. В таких случаях опыт учит нас воспринимать комплекс ощущений как неделимое целое; мы, как правило, оказываемся неспособными воспринимать его отдельные части без внешней помощи. В дальнейшем мы познакомимся с большим числом соответствующих примеров. Так, восприятие направления объекта зависит от комбинации ощущений, с помощью которых мы оцениваем положение глаз и отличаем участки сетчатки, на которые падает свет, от тех, на кото­рые он не падает. Восприятие формы трехмерного объекта есть результат комбинации двух различных перспективных образцов, даваемых двумя глазами. Кажущийся простым эффектом глянец поверхности вызывается различиями в цвете или яркости ее образов в обоих глазах. Эти факты были установлены теоретически и могут быть подтверждены соответству­ющими экспериментами, хотя очень трудно, а иногда и просто невозможно обнаружить их путем прямого наблюдения и анализа одних ощущений. Даже в случае ощущений, связанных со сложными объектами, анализ ощу­щений с помощью одного наблюдения тем сложнее, чем чаще в них возни­кает одна и та же комбинация и чем в большей степени у нас развилась привычка рассматривать это ощущение как признак действительной при­роды объекта. Примером может служить тот известный факт, что краски ландшафта кажутся нам значительно определеннее и ярче при наклонном или даже перевернутом положении головы, чем при обычном вертикаль­ном ее положении. При обычном способе наблюдения мы стремимся по­лучить правильное представление лишь об объектах как таковых. Мы зна­ем, что на расстоянии зеленые поверхности меняют свой цвет. Мы привык­ли не обращать внимания на это изменение и идентифицировать изменившийся тон дальних лугов и деревьев с зеленым цветом тех же близких объектов. В случае большой удаленности предметов, например,

568 Тема 16. Основные теоретические подходы к изучению познания

горной гряды, цвет распознается в очень слабой степени, будучи приглушен воздушной перспективой. Этот неопределенный голубовато-серый цвет, гра­ничащий вверху с ясной синью неба или красновато-желтым светом зака­та, а внизу с живой зеленью лугов и лесов, в большой степени подвержен искажению вследствие контраста. Мы воспринимаем его как неустойчи­вый цвет дали. Его изменения в разное время и при разной освещенности видны четче, если мы не стремимся распознать его действительные свой­ства и не связываем его ни с каким определенным объектом, отдавая себе ясный отчет в его изменчивой природе. Но, наблюдая необычным образом, например, глядя назад из-под руки или между ног, мы воспринимаем лан­дшафт как плоский образ, что вызвано частично необычным положением образа в глазу, частично тем, что бинокулярная оценка расстояния стано­вится неточной, в чем мы сможем убедиться позже. Может случиться, что облака при наблюдении головой вниз воспримутся в перспективе, а назем­ные объекты покажутся изображениями на плоскости, как это обычно бы­вает с облаками на небе. При этом цвета потеряют свою связь с дальними или близкими предметами и явятся нам в своих собственных вариациях. Тогда мы без труда признаем, что неопределенный голубовато-серый цвет является на самом деле насыщенным фиолетовым цветом, в который по­степенно переходит через голубовато-зеленый и синий цвет растительнос­ти. На мой взгляд, это отличие в целом происходит от того, что мы больше не рассматриваем цвета как признаки объектов, а относимся к ним как к различным ощущениям. Это позволяет точнее воспринимать их собствен­ные вариации, не отвлекаясь на другие обстоятельства.

Трудность видения двойных бинокулярных образов одного и того же внешнего объекта хорошо показывает, как отнесение ощущений к внеш­ним объектам мешает нам анализировать простейшие отношения между этими ощущениями. <...>

Все это справедливо не только для качественных аспектов ощущений, но и для восприятия пространственных отношений. Например, движения человека при ходьбе — знакомое и привычное зрелище. Мы воспринима­ем их как некое связанное целое, в лучшем случае замечая лишь самые от­личительные их особенности. Требуется большое внимание и специальный выбор места наблюдения, чтобы выделить вертикальные и латеральные колебания тела идущего. Для этого мы должны наметить на заднем фоне опорные точки или линии, с которыми будем сравнивать положение его головы. Но посмотрите теперь на идущих вдали людей через астрономичес­кий телескоп, дающий перевернутое изображение. Какие странные скачки и колебания обнаружатся у них. Исчезнет трудность распознания отдель­ных отклонений тела и многих других особенностей походки, в частности ее индивидуальных свойств и их причин. И все это лишь потому, что на­блюдение стало необычным. С другой стороны, в перевернутом изображе­нии не так легко определить характер походки: легкая она или тяжелая, чинная или грациозная.

Гельмгольц Дж. О восприятиях вообще

Итак, часто довольно трудно сказать, что в нашем восприятии обус­ловлено непосредственно ощущениями, а что — опытом и тренировкой. С этой трудностью связаны главные разногласия между исследователя­ми в данной области. Одни склонны отводить влиянию опыта максималь­ную роль, выводя из него, в частности, все пространственные представле­ния. Эта точка зрения может быть названа эмпиристической теорией. Другие исследователи, признавая, вообще говоря, влияние опыта, предпо­лагают существование некоторой системы врожденных, не основывающих­ся на опыте образов, относя эти образы к элементарным, одинаковым у всех наблюдателей представлениям, и прежде всего к представлениям о пространстве. В отличие от предыдущей, эту точку зрения можно назвать нативистической теорией чувственного восприятия.

Мне представляется, что в этом споре необходимо помнить о следу­ющих основных моментах.

Будем относить выражение образ в представлении только к отвле­ченным от текущих чувственных впечатлений реминисценциям наблю­давшихся ранее объектов; выражение перцептивный образ — к восприя­тию, сопровождающемуся соответствующими чувственными ощущениями; выражение первичный образ — к совокупности впечатлений, формирую­щихся без каких бы то ни было реминисценций прежнего опыта и не со­держащих ничего, кроме того, что вытекает из непосредственных чувствен­ных ощущений. Теперь нам ясно, что один и тот.же перцептивный образ может иметь различную чувственную основу, т.е. образ в представлении и актуальные впечатления могут входить в самых различных отношениях в перцептивный образ.

Когда я нахожусь в знакомой комнате, освещенной ярким солнеч­ным светом, мое восприятие сопровождается обилием очень интенсив­ных ощущений. В той же комнате в вечерних сумерках я могу разли­чить лишь самые освещенные объекты, в частности, окно, но то, что я вижу в действительности, сливается с образами моей памяти, относящи­мися к этой комнате, и это позволяет мне уверенно передвигаться по ней и находить нужные вещи, едва различимые в темноте. Без предваритель­ного опыта распознать эти вещи было бы невозможно. Наконец, даже в полной темноте, припоминая находящиеся в комнате предметы, я могу чувствовать себя довольно уверенно. Так, путем постепенного сокраще­ния чувственной основы перцептивный образ может быть сведен к обра­зу-представлению и постепенно перейти в него целиком. Конечно, мои движения тем неувереннее и восприятие тем менее точно, чем скуднее чувственный материал, но скачка при этом не происходит — ощущения и память постоянно дополняют друг друга, хотя и в различных пропор­циях. Вместе с тем нетрудно понять, что и при осмотре освещенной сол­нцем комнаты большая доля перцептивного образа может основываться на воспоминаниях и опыте. Как будет показано ниже, для оценки фор­мы и размеров комнаты существенное значение имеет привычка к пер-

Тема 16, Основные теоретические подходы к изучению познания

цептивным искажениям параллелепипедов и к определенной форме их теней. Если мы посмотрим на комнату, закрыв один глаз, то вид ее по­кажется нам столь же отчетливым и определенным, как и при восприя­тии двумя глазами. Тем не менее при смещении всех точек комнаты на произвольные расстояния вдоль линий взора открытого глаза мы полу­чили бы тот же самый зрительный образ комнаты.

Таким образом, когда в действительности мы имеем дело с крайне неоднозначным чувственным явлением, мы интерпретируем его в совер­шенно определенном смысле, и не так просто осознать, что восприятие хо­рошо известного объекта одним глазом гораздо беднее, чем восприятие его двумя глазами. Точно так же часто бывает трудно сказать, действительно ли видит неопытный наблюдатель, который рассматривает стереоскопичес­кую фотографию, иллюзию, создаваемую прибором.

Мы видим, следовательно, что в подобных случаях прежний опыт и текущие чувственные ощущения взаимодействуют друг с другом, образуя перцептивный образ. Он имеет такую непосредственную впечатляющую силу, что мы не можем осознать, в какой степени он зависит от памяти, а в какой — от непосредственного восприятия.

Гораздо более отчетливо обнаруживается роль понимания в воспри­ятии в других случаях, особенно при плохом освещении, когда мы не можем сразу дать себе отчет, что за предмет мы видим и как далеко он находится. Так, мы иногда принимаем дальний свет за ближний и наобо­рот. Но вдруг нам становится ясно, что за предмет перед нами, и тотчас под влиянием правильного понимания у нас формируется со всей отчет­ливостью правильный перцептивный образ, и мы уже не в состоянии вер­нуться к первоначальному, неполному восприятию.

Этот эффект часто происходит, например, со сложными стереоскопи­ческими рисунками кристаллических форм и подобных им объектов, ко­торые предстают перед нами со всей отчетливостью, как только удается добиться правильного их понимания.

Подобные случаи знакомы каждому читателю; они показывают, что часть чувственного восприятия, порождаемая опытом, не менее сильна, чем та, которая зависит от текущих ощущений. Это всегда признавалось всеми исследователями, разрабатывавшими теорию чувственного воспри­ятия, в том числе и теми, кто был склонен максимально ограничивать роль опыта.

Следовательно, мы должны допустить, что восприятие, принимаемое взрослыми людьми за непосредственно чувственное, содержит множество аспектов, являющихся на самом деле продуктом опыта, хотя пока труд­но провести соответствующую грань. <...>

Из сказанного я делаю вывод: все в нашем чувственном восприя­тии, что может быть преодолено и обращено в свою противоположность с помощью очевидных фактов опыта, не является ощущением.

Следовательно, то, что может быть преодолено с помощью опыта, мы будем рассматривать как продукт опыта и тренировки. Мы увидим, что в

Гельмгольц Дж. О восприятиях вообще

соответствии с этим правилом настоящим, чистым ощущением нужно счи­тать лишь качества ощущения, в то время как большинство пространствен­ных представлений является в основном продуктом опыта и тренировки.

Отсюда не следует, что иллюзии, которые настойчиво сохраняются, несмотря на наше понимание, не связаны с опытом и тренировкой. Све­дения об изменении цвета удаленных предметов из-за неполной прозрач­ности воздуха, сведения о перспективных искажениях и свойствах теней основываются, безусловно, на опыте. И тем не менее перед хорошим пей­зажем мы получаем полное зрительное впечатление дали и простран­ственной формы зданий, хотя и знаем, что все это изображено на холсте.

Точно так же знание составного характера гласных звуков следует, конечно, из опыта; и все-таки (как мне удалось показать) мы восприни­маем звук, синтезированный с помощью отдельных камертонов, как слит­ную гласную, несмотря на то, что в данном случае мы хорошо сознаем ее составной характер.

Нам нужно еще показать, как один опыт может выступать против другого и как иллюзии могут порождаться опытом — ведь может пока­заться, что опыт учит только истинному. Для этого вспомним, что было уже сказано выше: мы интерпретируем ощущения так, как если бы они возникали при нормальном способе стимулирования и нормальном функ­ционировании органов чувств.

Мы не просто пассивно поддаемся потоку впечатлений, но и актив­но наблюдаем, т.е. так настраиваем свои органы чувств, чтобы различать воздействия с максимальной точностью. Например, при наблюдении слож­ного объекта мы аккомодируем оба глаза и направляем их так, чтобы они обеспечили ясное видение точки, привлекшей наше внимание, т е. чтобы ее изображение попало на фовеа обоих глаз. Затем мы осматриваем все пункты объекта, заслуживающие внимания. <...>

Несомненно, мы выбираем такой способ наблюдения, потому что с помощью него можем наиболее успешно рассматривать и сравнивать. При таком, как его можно было бы назвать нормальном, использовании глаз мы лучше научаемся сравнивать чувственные ощущения с действи­тельностью и добиваться наиболее достоверного и точного восприятия.

Если же мы вынужденно или намеренно рассматриваем объекты ин­ым способом (воспринимая их либо краем глаза, либо не перемещая взгля­да, либо приняв необычное положение головы), то не можем добиться той же точности восприятия. Кроме того, в этих условиях мы оказываемся ме­нее натренированными в интерпретации увиденного. В результате возни­кает большая свобода толкования ощущений, хотя мы, как правило, не от­даем себе в этом отчета. Когда мы видим перед собой некоторый предмет, то должны отнести его к определенному месту пространства. Мы не можем воспринять его в некотором неопределенном положении между двумя точ­ками пространства. Если нам на помощь не приходит память, то мы обыч­но интерпретируем явление так, как сделали бы это, получив то же вне-

Тема 16. Основные теоретические подходы к изучению познания

чатление при нормальном и наиболее точном способе наблюдения. Так возникают известные иллюзии восприятия, если мы не концентрируем внимание на наблюдаемых предметах, а воспринимаем их либо перифери­ческим зрением, либо очень наклонив голову, либо не фиксируя объект од­новременно двумя глазами. Самое устойчивое и постоянное совпадение об­разов на обеих сетчатках имеет место при рассматривании отдаленных предметов. Особое влияние на совпадение полей зрения обоих глаз оказы­вает, по-видимому, то обстоятельство, что мы обычно видим в нижней час­ти поля зрения горизонтальную поверхность Земли. Так, мы не вполне точ­но оцениваем положение близких объектов, если направляем на них взор заметно под углом вверх или вниз. В этих случаях мы интерпретируем полученные на сетчатке образы так, как если бы они были получены при прямом горизонтальном взгляде. <...>

О природе психических процессов до сих пор неизвестно практичес­ки ничего, кроме отдельных фактов. Поэтому не удивительно, что мы не можем дать полноценного объяснения происхождения чувственного вос­приятия. Эмпиристическая теория стремится доказать, что для возникно­вения образа не нужно никаких других сил, кроме известных психических способностей, хотя эти способности и остаются для нас совершенно невы­ясненными. В естественных науках существует целесообразное правило не выдвигать новых гипотез, пока известные факты кажутся достаточно объясненными и пока не обнаружилась необходимость в новых предполо­жениях. Поэтому я счел необходимым предпочесть в основном эмпирис-тическую точку зрения. Нативистическая теория еще в меньшей степе­ни способна дать объяснение происхождения наших перцептивных обра­зов. Она в какой-то мере снимает вопрос, считая, что некоторые образы пространства связаны с врожденными механизмами и возникают при сти­муляции соответствующих нервов. В первоначальных вариантах эта тео­рия допускала своего рода созерцание сетчатки, поскольку предполагала в нас интуитивное знание формы этой поверхности и положения на ней от­дельных нервных окончаний. Согласно более новому варианту, особенно разработанному Э.Герингом, существует некое гипотетическое субъектив­ное зрительное пространство, в которое проецируются по определенным интуитивным законам ощущения отдельных нервных волокон. Таким образом, этой теорией не только принимается положение Канта о том, что общее представление о пространстве является первоначальной формой на­шей психики, но и предполагаются врожденными некоторые специальные пространственные представления. <...>

Я понимаю, что при современном состоянии науки невозможно оп­ровергнуть нативистическую теорию. Сам я придерживаюсь противопо­ложной точки зрения, поскольку, на мой взгляд, нативистическая теория имеет следующие недостатки:

1) она вводит излишнюю гипотезу;

2) из нее следует существование пространственных перцептивных образов, которые лишь в редких случаях совпадают с действительностью

Гельмгольц Дж. О восприятиях вообще

и с несомненно существующими правильными зрительными образами, что будет детально показано ниже. По этой причине сторонники нативисти­ческой теории вынуждены прибегать к сомнительному предположению о том, что якобы существующие первоначально пространственные ощуще­ния постоянно исправляются и улучшаются с помощью накапливаемых в опыте знаний. Однако по аналогии со всяким другим опытом следо­вало бы ожидать, что исправленные ощущения продолжают оставаться в восприятии по крайней мере как сознаваемые иллюзии. Это, однако, не наблюдается;

3) совершенно не ясно, как постулирование этих первоначальных пространственных ощущений может помочь в объяснении наших зри­тельных восприятий, если сторонники этой теории должны непременно допускать, что в подавляющем большинстве случаев они преодолевают­ся с приобретением в опыте более точного знания. Мне кажется гораздо легче и проще предположить, что все пространственные представления формируются только в опыте, которому, таким образом, не нужно преодо­левать врожденные и, как правило, неверные перцептивные образы.

Так выглядит обоснование моей точки зрения. Выбор позиции в этом вопросе был необходим, чтобы получить хоть сколько-нибудь обо­зримый порядок в хаосе явлений. Я надеюсь, что предпочтение мною одной из точек зрения не оказало влияния на строгость наблюдений и изложение фактов.

Я добавлю еще несколько слов, чтобы предотвратить неверное по­нимание моего взгляда и сделать его более ясным для тех читателей, которые не задумывались над процессами собственного восприятия.

Выше я назвал чувственные ощущения символами отношений во внешнем мире, отрицая какое бы то ни было подобие или совпадение с тем, что они обозначают. Здесь мы касаемся очень спорного вопроса о степени совпадения наших образов с самими объектами. Коротко этот вопрос формулируется так: верны наши образы или нет. Названное выше совпадение то принимается, то отвергается. К позитивному ответу приво­дит предположение о предустановленной гармонии между природой и разумом или даже об их тождестве через рассмотрение природы как продукта деятельности некоего всеобщего разума, порождающего также и человеческий разум. К этим взглядам примыкает нативистическая теория пространственных представлений, поскольку она считает возник­новение перцептивных образов, соответствующих, хотя и в довольно не­полной степени, действительности, продуктом врожденного механизма и определенной предустановленной гармонии.

Другая точка зрения отрицает совпадение образов с соответствую­щими объектами, считая их иллюзиями. Если быть последовательными, то из этого следует отрицание возможности всякого знания о каком-либо объекте. Такова позиция английских сенсуалистов XVIII в. Я не стану, однако, вдаваться в анализ борьбы мнений по этому вопросу отдельных

574 Тема 16. Основные теоретические подходы к изучению познания

философских школ, поскольку это заняло бы здесь чересчур много мес­та. Ограничусь обсуждением того, какова, на мой взгляд, должна быть в этом споре позиция естествоиспытателя.

Наши образы и представления появляются в результате действия объектов на нервную систему и сознание. Результат всякого действия должен зависеть от природы как воздействующего, так и подвергаемого воздействию объекта. Если предполагать существование представления, воспроизводящего точную природу представляемого объекта, т.е. верно­го в абсолютном смысле, то это означало бы допускать существование та­кого результата действия, который совершенно не зависит от природы объекта, на который направлено действие, что является явным абсурдом. Таким образом, человеческие представления, равно как и все представ­ления каких бы то ни было существ, наделенных разумом, являются та­кими образами, содержание которых существенно зависит от природы воспринимающего сознания и обусловлено его особенностями.

Я считаю поэтому, что нет смысла говорить о какой бы то ни было другой истинности наших представлений, кроме практической. Наши представления о предметах просто не могут быть ничем другим, как сим­волами, т.е. естественно определяемыми знаками предметов, которые мы учимся использовать для управления нашими движениями и действиями. Если мы научились правильно читать эти символы, то мы можем с их по­мощью так организовать свои действия, чтобы они привели к желаемому результату, т.е. появлению новых ожидаемых ощущений. Другое соотно­шение между представлениями и предметами не только не может суще­ствовать в действительности — в чем согласны все школы, — но оно просто немыслимо. Это последнее замечание весьма убедительно и поможет найти выход из лабиринта спорных мнений. Задавать вопрос, верно или неверно мое представление о столе (его форме, твердости, цвете, тяжести и т.д.) само по себе, независимо от возможного его практического исполь­зования и совпадает ли оно с реальным предметом или является иллюзи­ей, столь же бессмысленно, как и вопрос о том, какой цвет имеет данный звук — красный, желтый или синий. Представление и его объект принад­лежат, очевидно, двум совершенно различным мирам, которые в такой же степени не допускают сравнения друг с другом, как цвета и звуки, буквы в книге и звучания слов, которые они обозначают.

Если между некоторой вещью и ее представлением в голове чело­века А было бы какое-то подобие или даже если бы они каким-то обра­зом совпадали, то некоторый второй разум В, постигающий по одним и тем же законам как эту вещь, так и ее представление в голове А, дол­жен был бы видеть или по меньшей мере мыслить между ними какое-то подобие, ибо равное, отраженное одинаковым способом должно приво­дить к равному. Но спрашивается, какое можно себе мыслить подобие между процессами в мозгу, сопровождающими отображение стола, и са­мим столом? Очерчивается ли в мозгу воображаемая форма стола элект-

Гельмгольц Дж. О восприятиях вообще

рическими токами? И если некто представляет себе, как он ходит вокруг стола, то должна ли описываться электрическими токами также и тра­ектория его пути?..

Что касается свойств объектов внешнего мира, то нетрудно видеть, что все они являются лишь результатами действия, оказываемого объекта­ми на наши органы чувств или на другие объекты. Цвет, звук, вкус, запах, температура, гладкость, твердость принадлежат к первому классу, означая воздействия на наши органы чувств. Гладкость и твердость означают сте­пень сопротивления, оказываемого объектом при поглаживании или нажи­ме рукой. Испытывая другие механические свойства, например, эластич­ность или вес, вместо руки можно использовать другие предметы. Точно так же и химические свойства относятся к реакциям, т.е. результатам воз­действия, оказываемого данными телами на другие тела. Аналогично обсто­ит дело и с другими физическими свойствами тел: оптическими, электри­ческими, магнитными. Всюду мы имеем дело со взаимоотношениями раз­личных тел и с результатами их действия друг на друга, зависящими от прикладываемых с их стороны сил. Все силы в природе суть силы, с кото­рыми одно тело воздействует на другое. Воображая материю, лишенную сил, мы лишаем ее и всех свойств, кроме пребывания в пространстве и дви­жения. Таким образом, все свойства тел проявляются только в соответству­ющих взаимодействиях с другими телами или нашими органами чувств. Поскольку такие взаимодействия могут иметь место в любой момент вре­мени, в частности, вызываться нами произвольно, то, наблюдая устойчивость особого типа взаимодействия, мы приписываем объектам постоянную и неизменную способность вызывать определенные эффекты. Эту неизмен­ную способность мы называем свойством.

Из сказанного следует, что, несмотря на свое наименование, свойства тел не означают чего-либо свойственного данному отдельному объекту, а определяют результат взаимодействия его с некоторым вторым объектом (в том числе с нашими органами чувств). Характер взаимодействия, есте­ственно, всегда должен зависеть от свойств как воздействующего тела, так и тела, на которое оказывается воздействие. Относительно этого у нас не возникает никаких сомнений, когда мы говорим о тех свойствах тел, кото­рые связаны с воздействием друг на друга во внешнем мире, например, при химических реакциях. Относительно же свойств, зависящих от взаимодей­ствия тел с нашими органами чувств, люди всегда склонны забывать, что и здесь речь идет о реакциях с особым реагентом — нашим нервным меха­низмом. В соответствии с этим цвет, запах и вкус, чувства тепла и холода являются результатами, существенно зависящими от типа органа, на кото­рый производится воздействие. Безусловно, из всех типов реакций чаще всего мы имеем дело с воздействиями на наши органы чувств внешних объектов. Этот тип реакций наиболее важный для нашего приспособления. Хотя реагент, с помощью которого мы испытываем объекты, дан нам от природы, характер рассматриваемых отношений от этого не меняется.

Тема 16. Основные теоретические подходы к изучению познания

Бессмысленно спрашивать, глядя на киноварь, действительно ли мы имеем дело с красным цветом или это всего лишь иллюзия чувств. Ощу­щение красного цвета — это нормальная реакция нормального глаза на свет, отражаемый от киновари. Красно-слепой дальтоник увидит киноварь черной или темной серо-желтой, и это нормальная реакция его специфи­ческого глаза; ему следует лишь помнить, что его глаз устроен иначе, чем у других людей. Само по себе одно ощущение ничуть не более верно или ложно, чем другое, хотя люди, ощущающие красный свет, образуют значи­тельное большинство. Вообще же приписывание красного цвета кинова­ри оправдано лишь постольку, поскольку глаза большинства людей уст­роены аналогичным образом. Дальтоник с тем же основанием мог бы приписать ей черный цвет. Таким образом свет, отраженный от кинова­ри, нельзя назвать красным; он является таковым лишь для определен­ного типа глаз. Говоря о свойствах тел по отношению к другим телам внешнего мира, мы не забываем указать то тело, по отношению к которо­му существует данное свойство. Мы говорим: «Свинец растворим в азот­ной кислоте, но нерастворим в серной». Если бы мы сказали просто: «Свинец растворим», то тотчас заметили бы, что это неполное утвержде­ние, требующее уточнения, в чем именно растворим свинец. Когда же мы говорим: «Киноварь — красного цвета», то неявно подразумеваем, что она красная для наших глаз и для глаз тех, кого мы предполагаем устроен­ными подобно себе. Считая это уточнение излишним, мы и вовсе забыва­ем о нем и можем поддаться ложному впечатлению, что красный цвет — это свойство, присущее киновари или отраженному от нее свету неза­висимо от наших органов чувств. Совсем другим будет утверждение, что волны, отраженные от киновари, имеют определенную длину. Это поло­жение мы можем сформулировать независимо от особенностей нашего глаза, хотя и в этом случае речь будет идти об отношениях между суб­станцией и различными системами волн в эфире. <...>

Что касается отображения пространственных отношений, то оно в какой-то степени происходит уже на уровне периферических нервных окончаний глаза и осязающей кожи. Это отображение, однако, ограни­чено, поскольку глаз формирует только перспективные плоские изобра­жения, а рука воспроизводит часть поверхности тела путем подстройки под ее форму с той точностью, какая ей доступна. Непосредственный об­раз пространственной трехмерной фигуры не может быть получен ни глазом, ни рукой. Представление о такой фигуре достигается лишь пу­тем сравнения образов, полученных обоими глазами, или путем переме­щения фигуры, или соответственно руки. Поскольку наш мозг трехмерен, то можно пускать в ход свою фантазию, придумывая механизм, форми­рующий в мозгу материальные протяженные отображения внешних про­тяженных объектов. Однако такое предположение не кажется мне ни правдоподобным, ни необходимым. Представление пространственно про­тяженного тела, например, стола, включает в себя массу отдельных на-

Гвльмгольц Дж. О восприятиях вообще

S77

блюдений. В это представление входит целый ряд образов стола, которые я получил, наблюдая его с разных сторон и с разных расстояний. К это­му нужно добавить ряд осязательных впечатлений, которые я получил бы, прикасаясь последовательно к разным местам его поверхности.

<...> Имеющееся у меня представление об отдельном столе верно и точно, если я могу верно и точно вывести из него, какие ощущения я получу, если помещу руку или направлю взгляд на то или иное место этого стола. Я не могу себе представить никакого другого типа подобия между представлением и его предметом. Одно является мысленным сим­волом другого. <...>

Принимая такую точку зрения, не следует делать вывод, что все наши представления о вещах неверны, поскольку они не равны вещам, и что по этой причине мы не можем познать подлинную суть вещей. То, что пред­ставления не равны вещам, заложено в природе нашего знания. Представ­ления лишь отражения вещей, и образ является образом некоторой вещи лишь для того, кто умеет его прочесть и составить на его основе некоторое представление о вещи. Каждый образ подобен своему объекту в одном от­ношении и отличен в другом, как это имеет место в живописных полотнах, статуях, музыкальной или драматической передаче определенного настро­ения и т. д. Представления о мире отражают закономерные последователь­ности внешних явлений. Если они сформированы правильно, по законам нашего мышления, и мы в состоянии с помощью наших действий правиль­но перевести их назад в действительность, то такие представления являют­ся единственно верными и для нашего понимания. Все же другие пред­ставления были бы неверными...

Нам нужно еще обсудить способ формирования представлений и восприятия с помощью индуктивных умозаключений. Сущность наших умозаключений изложена, пожалуй, лучше всего в «Логике» Д.С.Милля. Когда большая посылка умозаключения не навязана нам каким-либо авторитетом, а является отражением реальности, т.е. только результатом опыта, вывод не дает ничего такого, чего бы мы не знали раньше. Так, например:

Большая посылка: Все люди смертны.

Меньшая посылка: Кай — человек.

Заключение: Кай смертен.

Большая посылка «Все люди смертны» — утверждение, следующее из опыта, и мы не могли бы постулировать ее, не зная заранее, что верно зак­лючение, т.е. что Кай, будучи человеком, умер или умрет. Таким образом, прежде чем выдвигать большую посылку, предназначенную для доказа­тельства заключения, мы должны быть уверены в правильности этого зак­лючения. Мы попадаем как будто в заколдованный круг. Дело, очевидно, в следующем. Мы, как и все люди, знаем, что ни один человек без исключе­ния не жил больше определенного числа лет. Наблюдатели, зная, что умер­ли Люций и Флавий и другие знакомые им лица, пришли к обобщающему

37 Зак. 2228

578 Тема 16. Основные теоретические подходы к изучению познания

выводу, что умирают все люди. Поскольку этот конец неизбежно наступал во всех предыдущих случаях, наблюдатели считают возможным отнести это общее заключение и ко всем тем случаям, которые произойдут в буду­щем. Так, мы храним в памяти запас накопленных нами и другими людь­ми знаний в форме общего утверждения, образующего большую посылку вышеприведенного умозаключения.

Ясно, что мы могли бы, и не формулируя общего утверждения, прий­ти непосредственно к убеждению в том, что Кай умрет, сравнив данный слу­чай со всеми уже знакомыми нам. Это более привычный и естественный способ приходить к умозаключениям. Умозаключения этого типа происхо­дят без отражения в сознании, поскольку с ними соединяются и их под­крепляют все наблюдавшиеся ранее аналогичные случаи. Это происходит особенно тогда, когда нам не удается извлечь из имеющегося опыта неко­торое общее правило с четкими границами его применимости, что присуще всем сложным и неопределенным процессам. Так, мы можем иногда по аналогии с предыдущими случаями довольно уверенно предсказать, как поступит наш знакомый в некоторой новой обстановке, если нам известны черты его характера, например, тщеславие или робость. Однако при этом мы не могли бы точно объяснить ни то, как мы определили степень тщес­лавия или робости, ни то, почему этой степени нам кажется достаточно для выбора нашим знакомым ожидаемого поведения.

В случаях собственно умозаключений — если только они не навя­заны нам, а сознательно выведены из опыта — мы не делаем ничего дру­гого, как строго и последовательно повторяем те шаги индуктивного обоб­щения опыта, которые ранее уже были проделаны бессознательно нами или заслуживающим нашего доверия наблюдателем. Хотя формулиров­ка общего правила, вытекающего из предыдущего опыта, может ничего не добавить к нашим знаниям, она полезна во многих отношениях. Явно сформулированное общее правило легче сохранить в памяти и передать другим людям, чем простую совокупность разрозненных примеров. Оно заставляет нас проверять каждый новый случай в смысле соответствия его этому общему правилу. Всякое исключение становится вдвойне замет­ным, и мы отчетливее помним об ограниченности сферы действия наше­го общего утверждения. <...>

В нашем чувственном восприятии происходит в точности то же. Если мы чувствуем возбуждение в нервных волокнах, окончания которых лежат на правой стороне обеих сетчаток, то согласно тысячекратно повторяюще­муся в течение всей жизни опыту мы заключаем, что освещенный предмет находится во внешнем поле, слева от нас. Для того, чтобы заслонить этот предмет или взять его, нам нужно протянуть руку вперед и влево или что­бы приблизиться к нему — пройти в том же направлении. Хотя в этих случаях не делается сознательного умозаключения, существенные и исход­ные предпосылки его имеют место, равно как и их результат, который дос­тигается с помощью бессознательного процесса ассоциаций представле-

Гельмгольц Дж. О восприятиях вообще

ний в тайниках нашей памяти. Последнее обстоятельство приводит к тому, что этот результат возникает в нашем сознании так, как будто он вызван сильным и не зависящим от нашей воли внешним источником.

В такого рода индуктивных умозаключениях, приводящих к формиро­ванию наших чувственных восприятий, отсутствует фильтрующая и анали­зирующая деятельность сознательного мышления. Несмотря на это, я считаю возможным называть их в соответствии с их природой умозаключениями, бессознательно формирующимися индуктивными умозаключениями.

<...> Наконец, уверенность в правильности нашего чувственного вос­приятия чрезвычайно усиливают испытания, которые мы производим с помощью произвольных движений нашего тела. В отличие от чисто пас­сивных наблюдений при этом достигается тот же тип твердого убеждения, что и в научном эксперименте. <...>

Только помещая по собственному усмотрению органы чувств в различ­ные отношения к объектам, мы приобретаем надежные суждения о причи­нах чувственных ощущений. Такое экспериментирование начинается в ран­нем детстве и происходит непрерывно в течение всей нашей жизни.

Если бы некоторая внешняя сила перемещала перед нашими гла­зами предметы и мы не были бы в состоянии вступать с ними в какой-либо контакт, то подобная оптическая фантасмагория вызвала бы в нас чувство большой неуверенности, подобной той, с которой люди интер­претировали кажущееся движение планет по небосводу, пока законы перспективного зрения не были применены в этой сфере. Мы замечаем, что при изменении нашего положения меняются образы стоящего перед нами стола, причем по своему усмотрению мы можем делать так, чтобы воспринимался то один его образ, то другой. Мы можем вообще удалить стол из сферы наших ощущений и вновь вернуться к нему, обратив на него свой взгляд. Все это приводит к убеждению, что причиной изменя­ющегося образа стола являются наши движения, и по нашему желанию мы можем увидеть этот стол, даже если в настоящий момент его не ви­дим. Таким образом, наши движения обеспечивают формирование про­странственного образа неподвижного стола как основы изменяющихся в наших глазах образов. Мы говорим, что стол существует независимо от нашего наблюдения, потому что можем наблюдать его в произвольно выбранные моменты времени; для этого достаточно выбрать подходя­щую позицию.

<...> Фактически так же экспериментируют с предметами и дети. Они поворачивают их во все стороны, касаются их руками и ртом, повторяя это с теми же самыми предметами изо дня в день и запечатлевая, таким образом, их форму, т.е. сохраняя зрительные и осязательные впечатления, вызываемые одним и тем же предметом в разных положениях.

При таком экспериментировании с объектами часть изменений в чувственных впечатлениях оказывается зависящей от нашей воли, а часть — именно та, что определяется природой объекта, не подчиняется

580 Тема 16. Основные теоретические подходы к изучению познания

нам. Последние впечатления становятся особенно заметными, когда они вызывают неприятные чувства и боль. Так, мы убеждаемся в существо­вании не зависящей от нашей воли и воображения внешней причины ощущений. Эта причина представляется независимой от текущего вос­приятия, т.е. в любой момент времени мы можем с помощью соответ­ствующих движений и манипуляций вызвать любое из серии ощущений, порождаемых этой причиной. Она признается нами как объект, суще­ствующий независимо от нашего восприятия. <...>

Если же мы задумаемся над сущностью этого процесса, то нам ста­нет ясно, что мы никогда не сможем перейти от мира наших ощущений к представлению о внешнем мире иначе, как принимая внешние объек­ты за причины меняющихся ощущений. После того, как у нас сформиро­валось представление о внешних объектах, мы уже не обращаем внима­ния на пути его возникновения. Это происходит прежде всего потому, что вывод кажется нам настолько самоочевидным, что мы даже не осознаем его как некоторый новый результат. <...>

Как было отмечено выше, история учения о собственно восприятии совпадает в целом с историей философии. Физиологи XVII и XVIII вв. не шли в своих исследованиях дальше образов на сетчатке, считая, что форми­рованием этих образов все завершается. Их не смущал вопрос, почему мы видим предметы неперевернутыми, или почему воспринимаем одинарные образы, несмотря на одновременное существование двух ретинальных изоб­ражений.

Среди философов зрительным восприятием впервые подробно за­нялся Декарт, использовавший данные естественных наук своего време­ни. Он признавал качества ощущений существенно субъективными, од­нако считал объективно правильными представления о количественных отношениях — размере, форме, движении, положении в пространстве, дли­тельности во времени, численности. Для обоснования правильности этих представлений он, как и все последующие идеалисты, предлагает систе­му врожденных идей, совпадающих с вещами. Последовательнее и яснее всего эта теория была позднее развита Лейбницем.

Беркли тщательно исследовал влияние памяти на зрительное вос­приятие и на осуществляемые при этом индуктивные умозаключения, которые, по его мнению, протекают настолько быстро, что мы их не за­мечаем, если не обращаем специального внимания. Эта эмпиристическая предпосылка привела его к убеждению, что не только качество ощуще­ний, но и вообще всякие восприятия являются внутренними процессами, которым не соответствует ничто внешнее. Он не удержался от этого зак­лючения, поскольку исходил из неверного утверждения, что причина (воспринимаемый объект) должна быть подобна эффекту (образу), т.е. должна быть также воображаемой сущностью, а не реальным объектом.

Теория познания Локка отвергала врожденные представления и пы­талась дать эмпиристическое обоснование всякому познанию. Это стрем-

Гельмгольц Дж. О восприятиях вообще

ление завершилось у Юма отрицанием всякой возможности объективно­го знания.

Наиболее существенный шаг к правильной постановке вопроса был сделан Кантом в «Критике чистого разума», где он выводит все действи­тельное содержание знания из опыта, но отличает это знание от того, что в нашем восприятии и представлении обусловлено специфическими способ­ностями разума. Чистое мышление a priori может приводить лишь к фор­мально верным утверждениям, которые по существу являются необходи­мыми законами всякого мышления и отображения, но не имеют никакого реального значения для действительности, т.е. никогда не могут привести к какому-либо заключению относительно фактов возможного опыта.

С этой точки зрения восприятие считается результатом действия воспринимаемого объекта на органы чувств, зависящим как от воздей­ствующего объекта, так и от природы того, на что производится действие. На эмпирические отношения эта точка зрения перенесена И.Мюллером в его «Учении о специфической энергии органов чувств».

Последующие идеалистические системы Фихте, Шеллинга, Гегеля вновь делали основной упор на существенной зависимости представле­ний от природы разума, пренебрегая влиянием воздействующих объек­тов на результат воздействия. Влияние этих систем на теорию чувствен­ного восприятия оказалось очень незначительным.

Кант считал пространство и время заданными формами всякого вос­приятия, не углубляясь в исследование того, какое участие в выработке отдельных пространственных и временных представлений имеет опыт. Он не ставил такое исследование своей задачей. Он рассматривал, например, геометрические аксиомы как врожденные представления, данные нам в пространственном восприятии, что является очень спорным. К его пози­ции примыкал Мюллер и целый ряд физиологов, пытавшихся построить нативистическую теорию пространственного восприятия. Мюллер пред­полагал даже, что пространственно сетчатка устроена так, что она может ощущать сама себя с помощью врожденной способности и что ощущения обеих сетчаток совпадают. В настоящее время эту точку зрения прово­дит Э.Геринг, стремящийся согласовать с ней новейшие открытия.

Еще до Мюллера Штейнбах пытался вывести отдельные прост­ранственные представления из движений глаз и тела. Той же проблемой, но с философских позиций занимались Гербарт, Лотце, Вайтц и Корне-лиус. Большой толчок исследованиям влияния опыта на зрительное вос­приятие был дан несколько позднее Уитстоном, изобретателем стерео­скопа. Кроме отдельных результатов, полученных мной в различных ис­следованиях, посвященных решению этой проблемы, нужно назвать статьи следующих авторов эмпиристического направления: Нагеля, Клас-сена, Вундта.

5. Восприятие как процесс категоризации. Стадии категоризации. Перцептивная готовность

Дж. Брунер О ГОТОВНОСТИ К ВОСПРИЯТИЮ¹

Восприятие предполагает акт категоризации. Фактически в экспе­рименте происходит следующее: мы предъявляем субъекту соответству­ющий объект, а он отвечает путем отнесения воспринятого раздражите­ля к тому или иному классу вещей или событий. На этой основе только и могут строиться любые наши теоретические рассуждения. Испытуе­мый говорит, например, «это апельсин* или нажимает на рычаг, на кото­рый он должен по инструкции нажимать при виде апельсина. С помо­щью некоторых характерных, или определяющих, свойств входного сиг­нала — мы называем их признаками (cues), хотя правильнее было бы называть их «ключевыми признаками» (clues) — он осуществляет отбор, отнесение воспринимаемого объекта к определенной категории в отличие от иных категорий. <...> Этот вывод на основании признака объекта о принадлежности его к определенному классу, осуществляемый при вос­приятии, интересен тем, что он ничем не отличается по существу от лю­бого другого вида категориальных выводов, источником которых служат признаки предметов. «Этот предмет круглый, шероховатый на ощупь, оранжевого цвета и такой-то величины — следовательно, это апельсин; дайте-ка я проверю остальные свойства для большей уверенности». Как процесс этот ход событий ничем не отличается от решения более абст­рактной задачи, когда человек видит число, устанавливает, что оно делит­ся лишь на само себя и на единицу, и в результате относит его к классу простых чисел. Так, с самого начала мы убеждаемся, что одна из глав­ных характеристик восприятия является свойством познания вообще. У нас нет никаких оснований считать, что законы, управляющие такого рода выводом, резко отличаются от законов понятийной деятельности. Соответствующие процессы вовсе не обязательно должны быть созна-

¹ Брунер Дж. Психология познания. М.: Прогресс, 1977. С. 13-18, 20, 23-31, 35-37, 45-48, 50-51.

Брунер Дж. О готовности к восприятию

тельными или произвольными. Мы полагаем, что теория восприятия дол­жна включать, подобно теории познания, какие-то механизмы, лежащие в основе вывода и категоризации.

Этим мы отнюдь не хотим сказать, что вывод при восприятии ни­чем не отличается от вывода на понятийном уровне. Прежде всего, первый гораздо труднее поддается трансформации, чем второй. Я могу прекрасно сознавать, что комната Эймса, кажущаяся прямоугольной, в действительности искажена, однако, поскольку ситуация не содержит конфликтных признаков, как в описываемых ниже экспериментах, я все равно не могу отделаться от впечатления, что она прямоугольна. Так же обстоит дело с непреодолимыми обманами зрения типа иллюзии Мюл­лер—Лайера: несмотря на мое убеждение в противном, отрезок со стрел­ками, обращенными наружу, кажется мне короче отрезка со стрелками, обращенными внутрь. И все же эти различия, сами по себе интересные, не должны мешать нам видеть общие логические свойства, лежащие в основе различных познавательных процессов. <...>

Основное допущение, которое мы должны принять с самого начала, состоит в том, что всякий перцептивный опыт есть конечный продукт процесса категоризации. Мы должны принять это допущение по двум причинам. Первая состоит в том, что восприятия имеют родовой харак­тер в том смысле, что все воспринимаемое относится к некоторому клас­су и лишь через него приобретает свое значение. Конечно, любой встре­чаемый нами предмет имеет какие-то уникальные черты, однако эта уни­кальность проявляется как отклонение от класса, к которому относится предмет. <...>

Факт существования предметов, событий или ощущений, не относи­мых ни к какой категории — хотя бы категории определенной модаль­ности, — настолько далек от всякого опыта, что его без колебаний следу­ет признать сверхъестественным. Категоризацию предмета или события — отнесение его к какому-то классу или идентификацию его — можно уподобить тому, что в теории множеств называется отнесением элемен­та некоего множества к некоторому его подмножеству на основе таких упорядоченных пар, троек или ппризнаков, как мужчина — женщина, ме-зоморф — эндоморф— эктоморф или, скажем, высота предмета с точно­стью до сантиметра. Короче говоря, если мы хотим сказать о предмете нечто более содержательное, чем просто указать на его принадлежность к подмножеству данного множества, следует его категоризировать. Кате­горизация может быть богаче («Это хрустальный бокал, ограненный в Дании»), а может быть бедней («Это стеклянный предмет»). Всякий раз, когда в результате какой-то операции воспринимаемый объект относит­ся к некоторому подмножеству, налицо акт категоризации.

Более серьезн