КОММЕНТАРИЙ. «Я ищу «смысла», но мне нужно не только понять «смысл»,

«Я… ищу «смысла», но мне нужно не только понять «смысл»,

мне нужно и реализовать его в полноте жизни. Современный

же мир ищет «благ» жизни, силы жизни, но не ищет «смысла».

Н.А.Бердяев

В качестве комментируемого фрагмента избран отрывок из книги Бердяева «Смысл творчества». О своей работе автор пишет следующим образом: «Моя религиозная философия, которая была вполне осознана и выражена лишь в книге “Смысл творчества”, отличалась от преобладающего течения. В основании ее лежали иные темы и проблемы, иной духовный опыт. Я, вероятно, более всех был сосредоточен на теме о человеке. Я был не столько теологом, сколько антропологом. Исходной была для меня интуиция о человеке, о свободе и творчестве, а не о Софии, не об освящении плоти мира, как для других». Почему я выбрал данную книгу и данный фрагмент? Ответ достаточно тривиален: кроме значимости данной книги в творчестве самого Бердяева мне просто интересна сама тема творчества, его смысл, а также связь творчества и свободы. Дело в том, что большинство людей либо не использует, либо не имеет вообще творческих способностей. Кроме того, творчество редко бывает понято современниками и далеко не всегда бывает понято потомками. И невольно задаешься вопросом: а зачем оно вообще надо?

Почему об этой книге говорят как об одной из самых важных в творчестве Бердяева? Дело в том, что Бердяев комплексно подошел к проблеме, поэтому книга содержит множество важных мыслей по смежным темам, да и сама тема творчества занимает важное место в философии Бердяева. Он так пишет об этом: «Проблема творчества занимает центральное место в моем мировоззрении. Человек был создан для того, чтобы стать в свою очередь творцом. Он признан к творческой работе в мире, он продолжает творение мира. Смысл и цель его жизни не сводятся к спасению. Творчество всегда есть переход от небытия к бытию, т. е. творение из ничего. Творчество из ничего есть творчество из свободы. Однако в отличие от Бога человек нуждается в материале, для того чтобы творить, и в творчество включается элемент, проистекающий из свободы человека». Автор отмечает, что данная книга является опытом антроподицеи, т.е. оправдания человека, причем оправдания через творчество.

Безусловно, ключевыми словами в данном отрывке являются «свобода» и «творчество». Но сначала было бы логично определить предмет самого разговора. Бердяев утверждает, что во всяком творческом акте есть абсолютная прибыль, прирост, т.е. творческий акт творит не из природы творящего, через убывание сил творящего, а из ничего. Таким образом получается, что всякий творческий акт по существу своему есть творчество из ничего, т.е. создание новой силы, а не изменение и перераспределение старой.

Но нам было бы не о чем говорить, если бы творчество не могло существовать. Поэтому возникает закономерный вопрос: а как возможно творчество? Бердяев отвечает на него следующим образом: «Творчество в мире возможно потому лишь, что мир творим, т.е. тварен. Мир, не сотворенный, не знавший творческого акта прибыли и прироста бытийственной мощи, не знал бы ничего о творчестве и не был бы способен к творчеству». Т.е. само появление мира из ничего уже вносит в него понятие творчества и позволяет нам говорить о творческом акте.

Творчество – это абсолютная прибыль, прирост. Это говорит о том, что оно по определению должно быть «из ничего». Но как же возможна абсолютная прибыль? Ведь сам этот факт противоречит закону сохранения энергии. Но тут и не утверждается, что творческий акт не сопровождается какими-либо энергетическими процессами. Просто философия не оперирует этими понятиями, а если быть точнее, то она оперирует не этими понятиями. Бердяев утверждает, что философия ни в каком смысле не есть наука и ни в каком смысле не должна быть научной, она не требует никакого научного и логического обоснования и оправдания. Утверждение о том, что творчество происходит «из ничего» вовсе не означает нарушение закона сохранения энергии. Это прежде всего означает безосновность творческого акта, неприменимость к нему вопросов «откуда?» и «почему?», потому что творчество не из чего не следует, оно невыводное. И именно этим творчество и отличается от науки.

«Наука есть познание необходимости через приспособление к мировой данности и познание из необходимости», - так определил Бердяев науку. «Еще можно определить науку как сокращенное, экономическое описание данной мировой необходимости в целях ориентировки и реакции самосохранения», - также пишет он. Хотя польза науки для человечества здесь нисколько не оспаривается, тем не менее, отмечается, что наука подчинена мировой необходимости. Она имеет логический, выводной характер. Для науки важнее всего получить единую формулу. К философии же такие методы неприменимы. Философия свободна. И понятие необходимости противопоставляется здесь понятию свободы. Необходимость – это тот плен, в котором содержится человеческий дух, причем истинным путем является путь освобождение духа из этого плена.

Философия по определению ищет истину и смысл мира, она свободна от того, каким нам дан мир. Но что же такое свобода? Понятие свободы по Бердяеву является базовым, безосновным, оно не может быть логически выведено из чего-либо: «Тайна свободы – бездонна и неизъяснима, она – бездна». Свобода не требует и не допускает никакого рационального обоснования. Она не может быть сведена исключительно к свободе выбора или свободе действия. Такое понимание свободы связывает ее с окружающим миром, а значит, и с необходимостью этого мира, т.е. со своей противоположностью. Действительно свободным может быть лишь такой выбор и такое действие, которое не может быть ничем ограничено. Примером такого действия является творческий акт. При этом Бердяев утверждает, что свобода в положительном своем выражении и утверждении и есть творчество. Таким образом, понятие творчества у Бердяева практически эквивалентно понятию свободы: «Творчество неотрывно от свободы. Лишь свободный творит».

Однако, человек существо природное, а из природы не может следовать творчества, лишь эволюция, преобразование уже существующего материала. Для того чтобы творить, нужно, чтобы человеческий дух освободился от плена необходимости. Но если бы человек был только природным существом, он не смог бы творить и от творчества пришлось бы отказаться. С другой стороны мы признаем существование творческого акта. Тогда как же он возможен для человека? Дело в том, что творческий акт всегда является преодолением, но преодолеть нужно прежде всего себя, свою природу. Сама идея преодоления является далеко не новой и она крайне важна для всего человечества, ведь на ней основаны многие философские и религиозные системы. В данном же контексте именно она позволяет нам говорить о том, что человек существо не только природное, т.е. живущее в мире сем, но и сверхприродное, т.е. «не от мира сего», что и открывает человеку возможности и для творчества.

Таким образом, творчество не есть приспособление к миру, это выход за границы этого мира. Но никто не говорит, что этот выход дается человеку просто. Многие люди навсегда остаются подчиненными лишь необходимости. Они не понимают тех, кто идет по творческому пути, тем самым усложняя его. Этот путь сложен еще и тем, что всегда связан с определенной жертвенностью. Это жертва обеспеченной и безопасной жизнью, и на нее способны немногие.

Но в обществе всегда есть люди, жаждущие легкой наживы. Отсюда и возникает тема зла в творчестве. Есть заблуждение, что существует творчество от Бога и творчество от дьявола. В литературе описаны случаи, когда человек для расширения своих возможностей осуществлял сделку с дьяволом. Но это лишь желание получить определенный результат, причем самым легким путем. А раз это легкий путь, то зачем же нужно преодолевать какие-то сложности? На самом деле этот путь не может дать человеку ни творчества, ни свободы. Это связано с тем, что всякое зло, по мнению Бердяева, есть прикованность к этому миру и его страстям, поэтому «диавол не силен творить, и не творческое все, что от него», истинное же творчество всегда есть выход из тьмы, оно не дается легко. Зло же в этом случае рассматривается как испытание свободы. Только Бог может дать человеку свободную творческую мощь.

Я специально добавил в конце фрагмента еще один абзац. В нем содержатся важные выводы по теме всей главы. В нем говорится: «Бог ждет от человека высшей свободы, свободы восьмого дня творения». Но что же это за день? Восьмой день творения по Бердяеву – это продолжающийся процесс творения мира. Но в качестве творца теперь выступает уже человек. Творчество человека, конечно, не равно творчеству Бога, но подобно ему. Человек сам познает и творит окружающую действительность. Это очень важно, ведь таким образом он выступает посредником между Богом и природой.

А в качестве заключения хотелось бы привести следующие слова Бердяева: «Творческая общественность подземна, катакомбна по отношению к надземному царству. Она не есть царство мира сего: она преодолевает " мир", жертвует его благами во имя иной, свободной жизни. Переход от послушания к творчеству в общественности, как и везде, возможен лишь через жертву безопасностью, гарантированной устроенностью. И жертвенность эта ничего общего не может иметь с анархией, с хаосом, она всегда космична по своей природе».

Н.А. Бердяев Из статьи «Новое Средневековье» /фрагмент с комментарием/

В истории, как и в природе, существуют ритм, ритмическая смена эпох и периодов, смена типов культуры, приливы и отливы, подъемы и спуски. Ритмичность и периодичность свойственны всякой жизни. Говорят об органических и критических эпохах, об эпохах ночных и дневных, сакральных и секулярных. Нам суждено жить в историческое время смены эпох. Старый мир новой истории (он-то, именующий себя все еще по старой привычке " новым", состарился и одряхлел) кончается и разлагается, и нарождается неведомый еще новый мир. И замечательно, что этот конец старого мира и нарождение нового одним представляется " революцией", другим же представляется " реакцией". " Революционность" и " реакционность" так сейчас перепутались, что потерялась всякая отчетливость в употреблении этих терминов. Эпоху нашу я условно обозначаю как конец новой истории и начало нового средневековья. Я не предсказываю, каким путем необходимо пойдет история, в хочу лишь проблематически начертать идеальные черты и тенденции нового типа общества и культуры. Мысли мои часто совершенно превратно понимают и из них делают совершенно неправильные выводы. Я объясняю это тем, что мой образ мыслей истолковывают в категориях новой истории, что его хотят отнести к одному из направлений новой истории, в то время как существо моей мысли в том и заключается, что все категории мысли новой истории, все ее направления кончены и начинается мышление иного мира, мира нового средневековья. Духовные начала новой истории изжиты, духовные силы ее истощены. Рациональный день новой истории кончается, солнце его заходит, наступают сумерки, мы приближаемся к ночи. Все категории пережитого уже солнечного дня непригодны для того, чтобы разобраться в событиях и явлениях нашего вечернего исторического часа. По всем признакам мы выступили из дневной исторической эпохи и вступили в эпоху ночную. Это чувствуют наиболее чуткие люди. Плохо ли это, мрачно ли это, пессимистично ли это? Самая постановка такого рода вопросов совершенно неверна, глубоко антиисторична, слишком рационалистична. Падают ложные покровы, и обнажается добро и зло. Ночь не менее хороша, чем день, не менее божественна, в ночи ярко светят звезды, в ночи бывают откровения, которых не знает день. Ночь первозданнее, стихийнее, чем день …

…День истории перед сменой ночью всегда кончается великими потрясениями и катастрофами, он не уходит мирно. Закат исторического дня античного мира сопровождался и большими потрясениями и катастрофами, он давал чувство безвозвратной гибели. Начало новой эпохи сопровождается варваризацией. В исторический космос, образованный античной цивилизацией, ворвались хаотические силы. И мы всегда должны помнить, что страшные войны и революции, крушение культур и гибель государств не только создаются злой волей людей, но также посылаются Провидением. Мы живем в эпоху, аналогичную эпохе гибели античного мира. Тогда был закат культуры несоизмеримо более высокой, чем культура нового времени, чем цивилизадия XIX века. Тогда не могли еще понять, что Платон - величайшее явление культуры эллинской - был обрашен к грядущей ночной эпохе, был уже выходом за пределы эллинского дня. И в наши дни есть еще историки, как, например, Белох, которые видят в Платоне реакцию против поступательного, прогрессивного хода греческого просвещение и греческой цивилизации. Да, конечно, реакцию, но реакцию, которой суждено было длиться очень долго, тысячелетия, реакцию, обращенную вперед, к грядущей эпохе. Таким реакционером суждено, вероятно, быть Достоевскому. Средневековье можно назвать ночной эпохой всемирной истории. И это совсем не в смысле " мрака средневековья", выдуманного просветителями новой истории, а в более глубоком и онтологическом смысле слова. Новым средневековьем я называло ритмическую смену эпох, переход от рационализма новой истории к иррационализму или сверхнационализму средневекового типа. Пусть просветителям новой истории это представляется мракобесием. Меня это мало беспокоит. Я думаю, что сами эти просветители-люди в высшей степени " отсталые", что образ мыслей их совершенно " реакционный" и целиком принадлежит отживающей эпохе. Я исхожу из глубокого убеждения в том, что нет возврата ни к тому образу мыслей, ни к тому строю жизни, которые господствовали до мировой войны, до революции и потрясений, захвативших не только Россию, но и Европу и весь мир. Все привычные категории мысли и формы жизни самых " передовых", " прогрессивных", даже " революционных" людей XIX и XX веков безнадежно устарели и потеряли всякое значение для настоящего и особенно для будущего. Все термины, все слова, все понятия должны употребляться в каком-то новом, более углубленном, более онтологическом смысле. Скоро неловко, невозможно уже будет употреблять слова, применяя к ним старые квалификации " прогрессивности" или " реакционности". Скоро слова получат свой подлинный онтологический смысл. Скоро для всех будет поставлен вопрос о том, " прогрессивен" ли " прогресс" и не был ли он часто довольно мрачной " реакцией", реакцией против смысла мира, против подлинных основ жизни. Условимся в употреблении слов, чтобы избежать совершенно лишних и праздных споров о словах...

…Религия не может быть частным делом, как того хотела новая история, она не может быть автономна, и не могут быть автономны все другие сферы культуры. Религия опять делается в высшей степени общим, всеобщим, всеопределяющим делом. Коммунизм это показывает. Он отменяет автономный и секулярный принцип новой истории, он требует " сакрального" общества, " сакральной" культуры, подчинения всех сторон жизни религии диавола, религии антихриста. В этом огромное значение коммунизма. В этом он выходит за пределы новой истории, подчиняется совсем иному принципу, который я называю средневековым. Разложение серединно-нейтрального, секулярного гуманистического царства, обнаружение во всем полярно-противоположных начал и есть конец безрелигиозной эпохи нового времени, начало религиозной эпохи, эпохи нового средневековья. Это не значит, что в новом средневековье обязательно количественно победит религия истинного Бога, религия Христа, но это значит, что в эту эпоху вся жизнь со всех своих сторон становится под знак религиозной борьбы, религиозной поляризации, выявления предельных религиозных начал. Эпоха обостренной борьбы религии Бога и религии диавола, начал христовых и начал антихристовых будет уже не секулярной, а религиозной, сакральной эпохой по своему типу, хотя бы количественно побеждала религия диавола и дух антихриста. Поэтому русский коммунизм о разворачивающейся при нем религиозной драмой принадлежит уже новому средневековью, а не старой новой истории. Вот почему о русском коммунизме совсем нельзя мыслить в категориях новой истории, применять к нему категории свободы или равенства в духе французской революции, категории гуманистического мировоззрения, категории демократии и даже гуманистического социализма. В русском большевизме есть запредельность и потусторонность, есть жуткое касание чего-то последнего. Трагедия русского большевизма разыгрывается не в дневной атмосфере новой истории, а в ночной стихии нового средневековья. Ориентироваться в русском коммунизме можно лишь по звездам. Чтобы понять смысл русской революции, мы должны перейти от астрономии новой истории к астрологии средневековья. Россия - в этом своеобразие ее судьбы - никогда не могла принять целиком гуманистической культуры нового времени, его формальной логики и формального права, его религиозной нейтральности, его секулярной серединности. Россия никогда не выходила окончательно из средневековья, из сакральной эпохи, и она как-то почти непосредственно перешла от остатков старого средневековья, от старой теократии к новому средневековью, к новой сатанократии. В России и гуманизм переживался в предельных формах человекобожества, в духе Кирилова, П. Верховенского, И. Карамазова, а совсем не в духе западной гуманистической истории нового времени. Вот почему России в переходе от новой истории к новому средневековью будет принадлежать совсем особое место. Она скорее родит антихриста, чем гуманистическую демократию и нейтральную гуманистическую культуру …

…Рушатся основы миросозерцания XIX века, и потому рушатся обоснованные на нем государства и культуры. Рушатся государства монархические и демократические, одинаково имевшие в своей первооснове гуманизм. Переживает кризис и крах не та или иная форма государства, а само государство. Крепких, долголетних государств не осталось. Ни одно государство не знает, что будет с ним завтра. Никакой легитимизм, легитимизм ли старых монархий или легитимизм новых демократий с их формальной' идеей народовластия, не имеет более силы над душами людей. Никто более не верит ни в какие юридические и политические формы, никто ни в грош не ставит никаких конституций. Все решается реальной силой. Прав Лассаль в своей замечательной речи о конституции. Государство держится не юридическими, а социально-биологическими основами. Это окончательно обнаружила мировая война, совершенно дискредитировавшая идею формального права. Итальянский фашизм не менее, чем коммунизм, свидетельствует о кризисе и крахе старых государств. В фашизме спонтанные общественные соединения идут на смену старому государству и берут на себя организацию власти. Добровольческая фашистская армия существует наряду с старой государственной армией, фашистская полиция наряду с старой государственной полицией и имеет реальное прербладание. Это не есть принцип новой истории, это, скорее, принцип конца римской империи и начала средневековья. И фашизм, единственное творческое явление в политической жизни современной Европы, есть в такой же мере новое средневековье, как и коммунизм. Фашизм глубоко противоположен принципу формального легитимизма, он не хочет его знать, он есть непосредственное обнаружение воли к жизни и воли к власти, обнаружение биологической силы, а не права. Падение законного принципа власти, правового принципа монархий и демократий и замена его принципом силы, жизненной энергии спонтанных общественных групп и соединений я условно называю новым средневековьем, фашизм не знает, во имя чего он действует, но он переходит уже от юридических форм к самой жизни. Совершенно также потеряла власть над душами людей рационалистическая философия, легитимизм познания, обоснованный гносеологически. Гносеология и есть юриспруденция в познании, формалистика, законничество. Теперь вес движение мысли ищет философии жизни и жизненной философии, хочет перейти к предметности. В философском мышлении тоже обнаруживается своего рода фашизм. Он также еще не знает своего " во имя", но переходит от формы к содержанию, от вопроса о законных правах познания к вопросу о самом познании жизни и бытия. Влиятельная философия перестает быть академической, школьной, как влиятельная политика перестает быть парламентской. Все это симптомы одного и того же процесса, стремление приобщиться к жизни. Мир проходит через хаос, но стремится к образованию духовного космоса, универсума, подобного средневековому. Упадок должен предшествовать новому средневековью. Нужно проследить элементы отмирающие и элементы нарождающиеся. Но все время нужно помнить, что в силу присущей человечеству свободы оно может идти двумя путями, что будущее двойственно. Я пытаюсь начертить путь, которым оно должно идти, все время имея. в виду эту двойственность …

…Так, историческая теократия была лишь символична, она давала лишь символы, а не реальности Царства Божьего. Этого могли не сознавать люди, создававшие теократию и с благоговением склонившиеся перед ними. Люди символического религиозного сознания должны стремиться к реальному Царству Божьему, т.е. к подлинному преображению жизни. Познание, искусство, мораль, государство, даже внешняя жизнь церкви не преображали реально жизни, не достигали сами по себе нового бытия, а давали лишь символы преображения, лишь знаки наиреальнейшего бытия. Вот этот символизм культуры, в котором и было ее величие и красота, и переживает кризис. Цивилизация XIX и XX веков отрицает священную символику культуры и хочет наиреальнейшей жизни, хочет овладения жизнью и преображения жизни. Для этого она создает свою могущественную технику. Кризис культуры подготовляется, с одной стороны, реалистической цивилизацией, ее жаждой жизни и могущества. С другой же стороны, из глубины кризис культуры начинается в обнаружении религиозной воли к реальному преображению жизни, к достижению нового бытия, новой земли и нового неба. Воля к преображению культуры в бытие создает кризис культуры. Она ведома величайшим людям культуры, и через них совершается кризис. Воля к последнему, истинно онтологическая воля, не может довольствоваться раздельными, автономными сферами культуры, она направлена к единству и целостности. Но кризис культуры есть вместе с тем упадок культуры в ее старых секулярных формах, упадок искусства, философии и пр. В нашу эпоху нет видимого и признанного духовного центра, центра умственной жизни эпохи. Университет перестал быть таким центром, он не имеет духовного авторитета. Властители дум нашей эпохи не академики. Ни академическая философия, ни академическое искусство не имеют никакого жизненного влияния. Совершенно так же, как официальная парламентская политика идет мимо жизни. Жизненные процессы в наше время осуществляются спонтанно, неофициальными путями. Так и должно быть в эпоху кризисов и переломов. Духовным центорм в грядущую эпоху может быть только Церковь, как в средние века. Но сама жизнь Церкви ныне протекает и развивается какими-то неофициальными путями, внешне неприметными. Границы Церкви не сознаются отчетливо, на них нельзя указать пальцем, как на материальный предмет. Жизнь Церкви таинственна, и пути ее жизни непостижимы для рассудка. Дух дышит, где хочет. И в жизни Церкви происходят творческие процессы, которые внешним, официальным, чисто рационалистическим сознанием совеем не воспринимаются как церковные. Кризис культуры в том и заключается, что она не может остаться религиозно-нейтральной и гуманистической, что она неизбежно должна стать или безбожной, антихристианской цивилизацией или священной, церковной культурой, христианским преображением жизни. А это предполагает творческий процесс в жизни Церкви, раскрытие христианской истины о человеке и его призвании в мире, а также окончательное раскрытие тайны творения, тайны жизни космической. Истины антропологии и космологии не были еще достаточно раскрыты христианством вселенских соборов и учителей Церкви. Церковь космична по своей природе, и в нее входит вся полнота бытия. Церковь есть охристовленный космос. Это должно перестать быть отвлеченной, теоретической истиной, должно стать истиной жизненной, практической. Церковь должна перейти от по преимуществу храмового своего периода к космическому периоду, к преображению полноты жизни. Религия в новое время тоже стала дифференциальной частью культуры, ей было отведено отдельное и очень небольшое место. Она по-новому должна стать всем, силой, преображающей и просветляющей всю жизнь изнутри. Она должна, как свободная духовная сила, преображать жизнь. В христианстве наступает эпоха, когда большую роль будет играть религиозная интеллигенция, подобно тому как это было во времена великих учителей Церкви, начиная со св. Климента Александрийского. „Народ" отпадает от веры, соблазненный атеистическим просвещением и социализмом. " Интеллигенция" же возвращаетеся к вере. Это изменяет стиль христианства.