Об авторе и его книге

Эразм Роттердамский, Дезидерий (Desiderius), (1466 – 1536) - нидерландский учёный-гуманист, писатель, филолог, богослов, виднейший представитель северного Возрождения. Образование получил в Парижском университете (1495-1499). Жил во Франции, Англии, Германии, Италии, Швейцарии, пользовался всеевропейским признанием. Писал на латыни, универсальном языке образованной Европы того времени.Решающими для формирования творческой личности Эразма Роттердамского были нидерландский мистицизм и гуманистическая образованность, а также влияние кружка т. н. оксфордских реформаторов (Дж. Колет и др.), призывавших к новому, углублённому, научно-обоснованному прочтению священных текстов христианства. Эразм Роттердамский осуществил первопечатное издание греческого оригинала Нового завета со своими обширными комментариями (1517) и собственный латинский перевод (в изд. 1519). Он создал стройную систему нового богословия, которое называл «философией Христа». В этой системе главное внимание сосредоточивается на человеке в его отношении к богу, на нравственных обязательствах человека перед богом; проблемы спекулятивного богословия (сотворение мира, первородный грех, троичность божества и др.) обходятся Эразмом Роттердамским как не имеющие жизненно важного значения и принципиально неразрешимые. Он стал главой течения в гуманизме, получившего название «христианский гуманизм». Эразм выступал против обмирщения церкви, культа реликвий, монашеского паразитизма и пустосвятства, бездуховной обрядности и потому был предтечей Реформации. Но не менее последователен был он и в неприятии фанатизма, жёсткого догматизма и особенно беспредельного унижения человека перед богом, характерного для лютеранства; поэтому он порвал с Лютером, которого ранее поддерживал. Его позиция не удовлетворяла ни одну из враждующих сторон, он вынужден был бежать из Лувена и из Базеля, спасаясь от религиозного фанатизма лувенских католиков (1521) и базельских церковных реформаторов (1528).

Из огромного наследия Эразма Роттердамского наиболее известны «Похвала Глупости» (1509, русский перевод 1960) и «Разговоры запросто» (1519-35, русский перевод 1969). Первое сочинение - сатира философская, второе - по преимуществу бытовая, но оба построены на общем фундаменте: убеждённости в противоречивости всего сущего и зыбкости рубежа между противоположностями. Госпожа Глупость, поющая хвалу себе самой, легко оборачивается мудростью, самодовольная знатность - тупой низостью, безграничная власть - худшим рабством, поэтому драгоценнейшим правилом жизни становится призыв «ничего сверх меры!». В этой убеждённости суть идейной позиции Эразма Роттердамского, обнаруживающейся и в других его произведениях.

Композиция " Похвалы Глупости" отличается внутренней стройностью, несмотря на некоторые отступления и повторения, которые разрешает себе Мория, выкладывая в непринужденной импровизации, как и подобает Глупости, то, " что в голову взбрело". Книга открывается большим вступлением, где Глупость сообщает тему своей речи и представляется аудитории. За этим следует первая часть, доказывающая " общечеловеческую", универсальную власть Глупости, коренящуюся в самой основе жизни и в природе человека. Вторую часть составляет описание различных видов и форм Глупости - ее дифференциация в обществе от низших слоев народа до высших кругов знати. За этими основными частями, где дана картина жизни, как она есть, следует заключительная часть, где идеал блаженства - жизнь, какою она должна быть, - оказывается тоже высшей формой безумия вездесущей Мории (В первоначальном тексте " Похвального слова" нет никаких подразделений: принятое деление на главы не принадлежит Эразму и появляется впервые в издании 1765 года).

Для новейшего читателя, отделенного от аудитории Эразма веками, наиболее живой интерес представляет, вероятно, первая часть " Похвального слова", покоряющая неувядаемой свежестью парадоксально заостренной мысли и богатством едва уловимых оттенков. Глупость неопровержимо доказывает свою власть над всей жизнью и всеми ее благами. Все возрасты и все чувства, все формы связей между людьми и всякая достойная деятельность обязаны ей своим существованием и своими радостями. Она - основа всякого процветания и счастья. Что это - в шутку или всерьез? Невинная игра ума для развлечения друзей или пессимистическое " опровержение веры в разум"? Если это шутка, то она, как сказал бы Фальстаф, зашла слишком далеко, чтобы быть забавной. С другой стороны, весь облик Эразма не только как писателя, но и как человека общительного, снисходительного к людским слабостям, хорошего друга и остроумного собеседника, человека, которому ничто человеческое не было чуждо, любителя хорошо поесть и тонкого ценителя книги, исключает безрадостный взгляд на жизнь как на сцепление глупостей, где мудрецу остается только, по примеру Тимона, бежать в пустыню (гл. XXV).

Через всю первую " философскую" часть речи проходит сатирический образ " мудреца", и черты этого антипода Глупости оттеняют основную мысль Эразма. Это законченный образ схоласта, средневекового кабинетного ученого, загримированный - согласно литературной традиции - под античного мудреца-стоика. Это рассудочный педант, принципиальный враг человеческой природы. Но с точки зрения живой жизни его книжная обветшалая мудрость - скорее абсолютная глупость.

Все многообразие конкретных человеческих интересов никак не сведешь к одному только знанию, а тем более к отвлеченному, оторванному от жизни книжному знанию. Страсти, желания, поступки, стремления, прежде всего стремление к счастью как основа жизни, более первичны, чем рассудок, и если рассудок противопоставляет себя жизни, то его формальный антипод - глупость - совпадает со всяким началом жизни. Эразмова Мория есть, поэтому сама жизнь. Она синоним подлинной мудрости, не отделяющей себя от жизни, тогда как схоластическая " мудрость" - порождение подлинной глупости.

Речь Мории в первой части внешне как бы построена на софистической подмене абстрактного отрицания конкретной положительной противоположностью. Страсти не есть разум, желание не есть разум, счастье - не то, что разум, следовательно, все это - нечто неразумное, то есть Глупость.

Мория первой части - это сама Природа, которой нет нужды доказывать свою правоту " крокодилитами, соритами, рогатыми силлогизмами" и прочими " диалектическими хитросплетениями" (гл. XIX). Не категориям логики, а желанию люди обязаны своим рождением - желанию " делать детей" (гл. XI). Желанию быть счастливыми люди обязаны любовью, дружбой, миром в семье и обществе. Воинственная угрюмая " мудрость", которую посрамляет красноречивая Мория, - это псевдорационализм средневековой схоластики, где рассудок, поставленный на службу вере, педантически разработал сложнейшую систему регламентации и норм поведения.

Мория природы на самом деле оказывается истинным разумом жизни, а отвлеченный разум официальных " мудрецов" - это безрассудство, сущее безумие. Мория - это мудрость, а казенная " мудрость" - это худшая форма Мории, подлинная глупость. Чувства, которые, если верить философам, нас обманывают, приводят к разуму; практика, а не схоластические писания - к знанию; страсти, а не стоическое бесстрастие - к доблести. Вообще глупость ведет к мудрости (гл. XXX).

Жизнь не терпит никакой односторонности. Поэтому рассудочному " мудрецу" - доктринеру, схоласту, начетчику, который жаждет все подогнать под бумажные нормы и везде суется с одним и тем же мерилом, нет места ни на пиру, ни в любовном разговоре, ни за прилавком. Веселье, наслаждение, практика житейских дел имеют свои особые законы, его критерии там непригодны. Ему остается лишь самоубийство (гл. XXXI). Односторонность отвлеченного принципа убивает все живое, ибо не мирится с многообразием жизни.

Вторая часть " Похвального слова" посвящена " различным видам и формам" Глупости. Но легко заметить, что здесь незаметно меняется не только предмет, но и смысл, влагаемый в понятие " глупость", характер смеха и его тенденция. Меняется разительным образом и самый тон панегирика. Глупость забывает свою роль, и вместо того чтобы восхвалять себя и своих слуг, она начинает возмущаться служителями Мории, разоблачать и бичевать. Юмор переходит в сатиру.

Предмет первой части это " общечеловеческие" состояния: различные возрасты человеческой жизни, многообразные и вечные источники наслаждения и деятельности, коренящиеся в человеческой природе. Мория здесь совпадала поэтому с самой природой и была лишь условной Глупостью - глупостью с точки зрения отвлеченного рассудка. Но все имеет свою меру, и одностороннее развитие страстей, как и сухая мудрость, переходит в свою противоположность. Уже глава XXXV, прославляющая счастливое состояние животных, которые не знают никакой дрессировки и подчиняются одной природе, - двусмысленна. Значит ли это, что человек не должен стремиться " раздвинуть границы своего жребия", что он должен уподобиться животным? Не противоречит ли это Природе, наделившей его интеллектом? Поэтому дураки, шуты, глупцы и слабоумные, хотя и счастливы, все же не убедят нас следовать скотскому неразумию их существования (гл. XXXV). " Похвала Глупости" незаметно переходит от панегирика природе к сатире на невежество, отсталость и косность общества.

Общефилософский юмор панегирика Глупости сменяется поэтому социальной критикой современных нравов и учреждений. Теоретическая и с виду шутливая полемика с античными стоиками, доказывающая, не без приемов софистического остроумия, " невыгоды" мудрости, уступает место колоритным и язвительным бытовым зарисовкам и ядовитым характеристикам " невыгодных" форм современной глупости.

Универсальная сатира Эразма здесь не щадит ни одного звания в роде людском. Глупость царит в народной среде так же, как и в придворных кругах, где у королей и вельмож не найти и пол-унции здравого смысла (гл. LV). Наибольшей резкости сатира достигает в главах о философах и богословах, иноках и монахах, епископах, кардиналах и первосвященниках (гл. LII-LX), особенно - в колоритных характеристиках богословов и монахов, главных противников Эразма на протяжении всей его деятельности. Нужна была большая смелость, чтобы показать миру " смрадное болото" богословов и гнусные пороки монашеских орденов во всей их красе! Папа Александр VI, - вспоминал впоследствии Эразм, - однажды заметил, что предпочел бы оскорбить самого могущественного монарха, чем задеть эту нищенствующую братию, которая властвовала над умами невежественной толпы. Монахи действительно никогда не могли простить писателю этих страниц " Похвалы Глупости".

Речь Мории в этих главах местами неузнаваема по тону. Место Демокрита, со смехом " наблюдающего повседневную жизнь смертных", занимает уже негодующий Ювенал, который " ворошит сточную яму тайных пороков" - и это вопреки первоначальному намерению " выставлять напоказ смешное, а не гнусное" (предисловие Эразма ).

От прежней шутливости благорасположенной к смертным Мории, не остается и следа. Условная маска Глупости спадает с лица оратора, и Эразм говорит уже прямо от своего имени, как " Иоанн Креститель Реформации" (по выражению французского философа-скептика конца XVII в. П.Бейля). Новое в антимонашеской сатире Эразма - не разоблачение обжорства, надувательства и лицемерия, как, например, в знаменитом " Декамероне" Боккаччо, где они фигурировали как ловкие пройдохи, пользующиеся глупостью верующих. Человеческая природа, вопреки сану, дает себя знать в их поведении. Поэтому у Боккаччо и других новеллистов они забавны, и рассказы об их проделках питают только здоровый скепсис. У Эразма же монахи порочны, мерзки и уже " навлекли на себя единодушную ненависть" (гл. LIV). За сатирой Эразма чувствуется иная историческая и национальная почва, чем у Боккаччо. Созрели условия для радикальных изменений, и ощущается потребность в положительной программе действий. Мория, защитница природы, в первой части речи была в единстве с объектом своего юмора. Во второй части Мория как разум, отделяется от предмета смеха. Противоречие становится антагонистическим и нетерпимым. Чувствуется атмосфера назревшей Реформации.

Сатира Эразма завершается весьма смелым заключением. После того, как Глупость доказала свою власть над человечеством и над " всеми сословиями и состояниями" современности, она вторгается в святая святых христианского мира и отождествляет себя с самым духом религии Христа, а не только с церковью как учреждением, где ее власть уже доказана ранее: христианская вера сродни Глупости, ибо высшей наградой для людей является своего рода безумие (гл. LXVI-LXVII), а именно - счастье экстатического слияния с божеством.

Заключительные главы " Похвального слова", где Глупость отождествлена с духом христианской веры, свидетельствуют, что в европейском обществе наряду с католиками и протестантами, наряду с Лойолой и Лютером, складывалась третья партия, гуманистическая партия " осторожных" умов (Эразм, Рабле, Монтень), враждебных всякому религиозному фанатизму. И именно этой, пока еще слабой партии " сомневающихся", партии свободомыслящих, опирающейся на природу и разум и отстаивающей свободу совести в момент высшего накала религиозных страстей, исторически принадлежало будущее.

Похвала Глупости /фрагменты/