Структуральная лингвистика

Сравнительная грамматика - детище XIX века. Ее сильные и слабые стороны носят отпечаток этого века.

Вдохновляемая интересом романтизма к далекой древно­сти, к идее непрерывности ряда поколений, она прежде всего ис­торична. Она изучает преимущественно происхождение и жизнь слов и языков, и ее внимание сосредоточено главным обра­зом на этимологии и генеалогии. Благодаря ее авторитету посте­пенно теряет свое значение общая и рациональная грамматика и даже грамматика нормативная и практическая начинает черпать вдохновение у истории. Некоторые теоретики (как Герман Пауль) приходят в конце концов к утверждению, что всякая наука о языке должна носить исторический характер.

Вдохновляемая интересом к мельчайшим фактам, к точ­ному и скрупулезному наблюдению который характерен и для ли­тературных течений эпохи - натурализма и реализма, сравнитель­но-историческая грамматика становится чисто позитивистской. Она интересуется почти исключительно явлениями, доступными непосредственному наблюдению, и, в частности, звуками речи. Более детальным изучением их занимается фонетика - дисципли­на, прежде всего физическая и физиологическая, а затем психофи­зиологическая и частично даже психологическая. Всюду исходят из конкретного и чаще всего этим и ограничиваются. Даже в се­мантике, науке скорее исторической и психологической, чем логи­ческой, конкретный и ощутимый смысл постоянно рассматрива­ется не только как первоначальный, но и как основной в настоя­щий момент. Речевая деятельность в целом понимается как сумма речевых актов, т. е. исключительно как явление физиологическое и

психологическое.

Вдохновляемая, далее, естественными науками этого века и соперничая с ними в методической точности, сравнительная грамматика становится наукой законополагающей (legale). Свои достижения (большей частью исторические и фонетические одно­временно) она формулирует в форме законов, т. е. в форме посто­янных связей между установленными фактами. Число этих зако-

нов постоянно увеличивается; они усложняются добавлением все более и более специфических условий (места, времени, сочетания элементов). Этим законам приписывается абсолютный характер: с одной стороны, полагают, что они не имеют исключений (они яко­бы не зависят от значения слов), а с другой, - в них видят истин­ные законы лингвистической природы, непосредственное отобра­жение действительности, явления, которые существуют и функ­ционируют, не исчезая с течением времени.

В этом стремлении компаративистов подчеркнуть (а очень часто и преувеличить) значение истории, значение конкретного и законов легко можно распознать идеи, столь дорогие позитивизму, идеи, которые в течение долгого времени и, несомненно, также и в наше время приносили и приносят большую пользу практике нау­ки (т. е. для ее подготовки, организации и применения к дейст­вию), но которые - и это тоже не вызывает сомнений - создают ог­ромные и даже непреодолимые трудности теоретического порядка.

Лингвистика, как и естествознание того времени, имела своих преобразователей. Для них всякий язык постоянно изменя­ется, эволюционирует. Эволюция, которую, как полагал Герберт Сп! Ъсер, возможно определить раз и навсегда, осуществляется, по их мнению, в одном единственном направлении; так, в морфоло­гии и семантике часто допускали постоянный переход от конкрет­ного к абстрактному. Эти переходы, которые считали непрерыв­ными, объясняются, как у Дарвина, накоплением отклонений, при­обретением новых особенностей. Между тем нет ничего более произвольного, чем это в течение долгого времени распростра­ненное представление; поэтому Лалланд с полным правом отка­зался от эволюционистских иллюзий. В действительности же более важным для любой науки является постоянное, устойчивое, тож­дественное; сущность этимологии, так же как и лингвистической генеалогии, состоит в том, чтобы найти общую отправную точку, т. е. обнаружить тождество. Впрочем, эволюция (если таковая име­ется) далеко не всегда одинакова. Система языка то усложняется, то упрощается. Нужно, наконец, признать очевидную прерывис­тость всякого существенного изменения.

Многие лингвисты (в согласии со своими собратьями по позитивизму) полагали, что можно обнаружить, установить, а за­тем и зарегистрировать явления (например, фонетические), не

подвергая их предварительному или одновременному анализу, что единственно ценным методом является метод индукции, т. е. пере­ход от частного к общему, и что за этими голыми фактами и непо­средственными явлениями ничего не скрывается. Здесь важно от­метить (и это со все возрастающей ясностью доказали все учения современной философии), что опыт и экспериментирование поко­ятся на гипотезах, на начатках анализа, абстракции и обобщения; следовательно, индукция есть не что иное, как замаскированная дедукция, и за чистыми связями, установленными между наблю­даемыми явлениями, совершенно неизбежно предполагается ре­альность, специфический объект данной науки. (...).

Можно сказать, что в XX в. виднейшие гносеологи почув­ствовали и раскрыли слабость позитивистской точки зрения. Более того, стало очевидным, что эта концепция не способствует более прогрессу современной науки. В лингвистике, так же как и в ряде других областей, новый научный дух является ярко выраженным антипозитивистским.

Прежде всего становится очевидной необходимость изоли­ровать, выделить в потоке времени предмет науки, т. е. показать, с одной стороны, состояния, которые нужно рассматривать как по­стоянные, а с другой - резкие скачки из одного состояния в другое. Прерывистые изменения, на которые до сих пор не обращали серь­езного внимания из-за прочно укоренившейся веры в медленную и постепенную эволюцию, приобрели теперь огромное значение. Так, в физике, в форме все более и более обобщенной, появляются кванты Планка, т. е. постоянные количества, без которых никакое движение не оказывается возможным; в биологии - мутации (изу­чавшиеся сначала де Фризом), т. е. изменения особого типа, проис­ходящие путем резких скачков, без промежуточных форм между этими изменениями и начальными формами. Точно так же в лин­гвистике после Ф. де Соссюра различается синхрония и диахрония, причем синхрония понимается как план, помещенный вне времени и перпендикулярно оси времени, где элементы в своей совокупно­сти должны и могут рассматриваться как одновременные и совре­менные - первое условие для их устойчивости и, следовательно, для их единства и связи. С другой стороны, стала ясной необходи­мость некоего общего понятия, только одной возможной единицы для частных случаев, для всех отдельных проявлений одного и то-

го же явления. Эта единица должна пониматься как тип, полно­стью идеальный и независимый от сознания ученого. Так, напри­мер, биология ввела понятие генотипа - совокупности факторов родового наследства, реализацией которого являются самые раз­личные фенотипы (В. Иоганн-сен). Точно так же в социологии со­циальный факт определяется своей независимостью в отношении своих индивидуальных проявлений и своей внеположностью в от­ношении сознания (Дюркгейм). Независимо от них, но параллель­но с ними де Соссюр, идеи которого были развиты Аланом Гарди-нером, упорно настаивал на понятии языка как совершенно отлич­ного от понятия речи. Язык - здесь одновременно и вид (как в био­логии) и институт (как в социологии). Это - сущность чисто аб­страктная, верховная норма для индивидов, совокупность сущест­венно важных типов, которые посредством речи реализуются с бесконечным разнообразием.

В целом ряде наук появилась необходимость теснее сбли­зить рациональные связи внутри изучаемого объекта. Почти везде приходят к убеждению, что реальное должно обладать в своем це­лом тесной связью, особенной структурой (тонкой или волокнис­той, по> оригинальному выражению Бальфура). Так, например, ши­роко были использованы глубокие и оригинальные идеи Кювье о связи признаков или необходимой взаимообусловленности черт, образующих данный род. В теории физики, необычайные успехи которой в XX в. хорошо известны (необычайные по своей объеди­няющей силе внутри науки и по своему особенному философско­му интересу), изучается в настоящее время не только структура кристаллов и атомов, но даже света. Можно сказать, что и в психо­логии понятие структуры (нем. Gestalt, англ. pattern) стоит в цен­тре внимания. Слово структура употребляется в этой науке со­гласно Лалланду, «в специальном и новом смысле слова... для обо­значения целого, состоящего, в противоположность простому со­четанию элементов, из взаимообусловленных явлений, из которых каждое зависит от других и может быть таковым только в связи с

ними»

¹ Vocabulaire technique et critique de la Philosophic, HI, Париж, 1932, под словом «structure». Ср. там же под словом «forme» определение структурализма Клапаредом: «Сущность этой концепции состоит в том,

Именно в таком смысле Соссюр говорит о системах, где все элементы поддерживают друг друга, а Сепир - о модели лин­гвистических целых. Заслуга Трубецкого заключается в создании и разработке структуралистического учения о фонологических си­стемах.

Эта новая лингвистическая концепция, которой мы обяза­ны не только Соссюру, но и другим ученым, среди которых почет­ное место занимает Бодуэн де Куртене, обнаруживает значитель­ные и очевидные преимущества. Она удачно избегает трудностей, свойственных узкому позитивизму, и принимает идеи тождества, единства и целостности, которые играли и играют решающую роль в развитии науки. Что касается отдельных сторон исследования, то можно уже констатировать, что понятие синхронии языка (langue) и структуры обнаружили свою необычайную важность.

Под знаком синхронии (или тождества данного языка) объ­единяется все, что относится к одному и тому же состоянию. Учи­тываются полностью все элементы каждого раздела грамматики, и беспощадно отбрасывается все чуждое этому состоянию.

Для установления языка (или единицы языка, отождест­вленной посредством синхронического изучения) собираются все варианты в виде минимального количества основных и абстракт­ных типов, реализацией которых эти варианты являются. Опуска­ется решительно все, что с этой точки зрения может расценивать­ся как незначительное или неустойчивое и чисто индивидуальное.

Чтобы проникнуть затем в структуру (или языковое целое, тождество и единица которого уже известны), нужно установить между отождествленными и приведенными к единице элементами постоянные, необходимые и, следовательно, определяющие соот­ношения.

К этим достижениям, выявленным путем целого ряда ис­следований, вероятно, прибавятся и другие, которые только наме-

что явления необходимо рассматривать не как сумму элементов, которые прежде всего нужно изолировать, анализировать и расчленить, но как целостности, состоящие из автономных единиц, проявляющие внутрен­нюю взаимообусловленность и имеющие свои собственные законы. Из этого следует, что форма существования каждого элемента зависит от структуры целого и от законов, им управляющих».

чаются. В самом деле, если хорошо присмотреться, то даже кон­кретные явления исторического, диалектального и стилистическо­го порядка (излюбленная и часто единственная область позити­вистов) будут лучше объяснимы в свете новой концепции. Только после установления двух последовательных языковых состояний, двух различных и замкнутых, как монады, друг для друга миров, несмотря на непрерывность во времени, можно будет изучить и понять пути преобразования, вызванные переходом одного со­стояния в другое, и исторические факторы, обусловливающие этот переход. Точно таким же образом вариант может быть понят толь­ко как вариант определенного типа, а диалект - как диалект опре­деленного языка. Если под стилем понимается более или менее произвольное употребление возможных оттенков, то стилистика предполагает не только знание частностей тонкой структуры (са­мое условие оттенков), но и всего ее целого (по отношению к ко­торому произвольное есть произвольное).

Новая точка зрения, известная уже под названием струк­турализма, - название, которое подчеркивает понятие целостно­сти, являющейся наиболее характерной чертой структурализма -дала свои плоды в морфологии, так же как и в фонологии. Линг­висты, которые ее принимают, вынуждены применять ее mutatis mutandis к любому разделу грамматики (нельзя забывать здесь ни культуры национального языка, ни изучения языка поэтического) и к самой типологии языков. Самый принцип и частные случаи применения этой системы вызовут новые проблемы: везде, ли ос­новные различия будут иметь одинаково резко выраженный харак­тер и до какого предела они будут сохранять свою значимость?

Что касается различия между синхронией и диахронией, то нужно допустить, что время (препятствие для всякой рациональ­ности) проявляется и внутри синхронии, где нужно различать ста­тический и динамический момент; последний составляет основу существования слога, изучение которого с точки зрения струк­туральной чрезвычайно важно как для подробного описания (уда­рение, метрика), так и для истинно углубленного изучения исто­рии языков. В этом плане равным образом может возникнуть и другой вопрос: нельзя ли предположить наряду с синхронией и диахронией панхронию или ахромию, т. е. факторы общечеловече­ские, стойко действующие на протяжении истории и дающие о

себе знать в строе любого языка.

В связи с различием между языком и речью часто возни­кает вопрос о месте языкового обычая (usage). Это понятие можно допустить как промежуточное между языком и речью при условии понимания языкового обычая как некоей второстепенной нормы, допускаемой высшей и абстрактной системой языка, однако без возможности упразднить или только изменить эту систему. В этой же связи обсуждается и будет еще долго обсуждаться вопрос о взаимосвязи различных разделов грамматики: фонологии (или фо-нематики) и фонетики, параллельно морфологии и синтаксису.

Различение структуры и элементов также выявит наиболее интересные проблемы; все ли одинаково необходимо в одной сис­теме или нужно допустить наличие ступеней в целом и, следо­вательно, существование элементов относительно независимых. Изучение структуры сочетаний, которое, несомненно, сможет и должно будет черпать вдохновение у соответствующей матема­тической теории, будет здесь решающим.

С другой стороны, возникнет вопрос и о том, всюду ли обязательно встречаются структуры, иначе говоря, в какой степени и в каких условиях форма (будь то внешняя или внутренняя) сло­ва, языка может быть сведена к нулю. Старая проблема возможно­сти аморфности в лингвистике будет, таким образом, обновлена и обобщена с точки зрения структуралистической.

Синтетическая концепция, которую мы здесь защищали, из-за очевидной недостаточности практики и особенно традици­онной теории поневоле подчеркивала значение абстракции и обоб­щения - орудий, одинаково необходимых для всех стадий научной работы. Однако из этого не следует, что мы недооцениваем значе­ния опыта; напротив, чтобы конкретизировать и оживить пробле­мы, поставленные теоретическими построениями, потребуются все более и более тщательные наблюдения, основательная проверка. Мы не намерены выводить разнообразие лингвистических явлений из абстрактных схем.

Выше было показано, что нельзя выводить состояние язы­ка и в особенности отдельного явления (редко известного) из его истории. Именно из этой предпосылки вытекает основная ошибка в описании диалектов на исторической основе, по существу не­верном из-за ложной перспективы. С другой стороны, было бы за-

блуждением приписывать состоянию данного языка лишь одну возможную линию развития; это значило бы закрывать глаза на действительность и разнообразие исторических фактов.

Мы считаем, что единство языка не вытекает из его диа­лектального разнообразия, что тип каждого элемента не дан меха­нически в локальных, социальных и смешанных вариантах. Для того чтобы подняться от разнообразия к единству и от вариантов к типам, простая индукция, даже расширенная, не оказывается до­статочной; необходимо истинно научное чутье, при котором дей­ствия, называемые индуктивными, переплетались бы с подсозна­тельной дедукцией. С другой стороны, реализация, основная фор­ма которой определяется типами, не может рассматриваться как вытекающая из этих типов во всей своей сложности. Именно в этом опыт, который является неизбежной отправной точкой вся­кого исследования, сохраняет свое неотъемлемое право.

Структура понималась здесь как самостоятельный объект, следовательно, не как производная в своих элементах, агрегатом и суммой которых она не является; поэтому изучение возможных систем и их формы нужно рассматривать как дело исключитель­ной важности. Кроме того, нельзя рассматривать входящие в сис­тему элементы как простые производные структурных отношений или противоположений. Здесь важно уметь различать чисто фор­мальные свойства системы и ее материю, или субстанцию, кото­рая, будучи приспособленной к данной системе (поскольку она в нее входит), продолжает тем не менее оставаться относительно независимой. Точно так же не менее важным, чем изучение фор­мальной структуры, является и изучение реальных категорий, со­держания или основы системы. (...)