Рассказ. Сельский фельдшер всхлипывала то ли от страха, то ли от волнения и, сбиваясь, перечисляла лекарства

Сельский фельдшер всхлипывала то ли от страха, то ли от волнения и, сбиваясь, перечисляла лекарства, что ей удалось ввести. Нужно было принимать решение. Ребенок отравился таблетками, что были назначены кому-то из старших для профилактики туберкулеза, и теперь был в коме. Состояние критическое, в любой момент мог начаться отек мозга – и … все.

– Я звонила в Тару, дежурному педиатру, советовалась, там сказали, что везти нельзя – нетранспортабелен – еще раз всхлипнула фельдшер и вопросительно посмотрела на меня. Во взгляде отчетливо чувствовалось облегчение: мол, ты врач, тебе и решать.

Я думал. Фельдшер, что приехала со мной, тоже смотрела на меня.

– Ну, что, Федоровна, добавим еще антидот и мочегонное и повезем!

– Так ведь говорят – нетранспортабелен.

– А если оставим здесь, он до утра точно не доживет, а потому надо везти!

«Хорошо бы как-нибудь повозить по нашим дорогам начальство», – думал я, стараясь хоть как-то удержать крохотное тельце пятилетнего мальчишки на носилках, но на каждой кочке носилки подскакивали, и внутри у меня опять все замирало от сострадания… Уже за деревней мы остановились, я выскочил из машины и набрал в шарф первого снега – положили на голову мальчишки – шанс, что холод задержит отек мозга. Я смотрел на медленно проплывающие километровые столбы и переживал, что еще далеко. Надо бы быстрее, но по такой дороге – быстрее не значит лучше для больного, хотя кто тут решит – что лучше, а что хуже!

Наконец показался Иртыш и переправа. Мы успели на паром – и это здорово!

– Слышь, Николаич, – сказал водитель из кабины, – неприятность у нас!

– Только не говори, что опять сломался! – умоляюще ответил ему я. – Нам пацана край довезти надо…

– Не-е-т, только вот бензин кончился…

Машина уже по инерции, с горки, закатилась на паром и заглохла посредине.

Несколько секунд в машине стояла очень нехорошая тишина, потому что после такой вот тишины непременно случается какая-то гадость. И она случилась – у ребенка начались судороги…

– Что делать-то, при таком свете да на таких ручках разве венку найдешь! – в словах фельдшера мне отчетливо послышалась паника…

– Людмила Федоровна, набирайте «релашку» – чего-нибудь придумаем!

Наш водитель вышел из машины и обратился к коллегам:

– Мужики, дайте пару литров бензина, до больницы доехать!

– Ну, ты шустрый – тебе в больнице бензин на халяву дают, а мы покупаем, – ответил кучерявый водитель «Нивы» и сплюнул.

– А ты спирта залей – он у вас тоже дармовой! – ухмыльнулся еще один шофер. Шутка понравилась многим – на пароме захохотали.

Паромщик, угрюмый, небритый мужик в фантастически грязном спасательном жилете, лениво проходя мимо нашей машины и собирая плату за переправу, заглянул в окошко.

Некоторое время он совершенно обалдело смотрел на то, как я, прижимая трясущуюся в судорогах голову мальчишки одной рукой, второй в какой-то совершенно невероятной позе вводил реланиум в крохотную, отчаянно пульсирующую венку на шее. Ее, эту венку, я только что обнаружил, когда голова ребенка запрокинулась в судороге, и он весь изогнулся. Это была удача, потому что если сейчас судороги не снять, довезти его мы не успеем.

– Ребята, – обрел, наконец, дар речи паромщик, – у них там пацан помирает… или помер уже!

В окне разом появилось несколько любопытствующих физиономий, и, когда я вышел из вены, снаружи послышался гомон мужских голосов и металлический звук открываемой канистры. Кто-то кричал:

– Лей ровнее, чего у тебя руки-то трясутся!

– Чё ты вылупился – причаливай резвее!

– Ты лучше отъехивай давай, пусть первыми выезжают!

Наш Уазик удовлетворенно фыркнул и стал карабкаться на высокий берег, оставив за собой паром и бурно обсуждающих увиденное водителей и пассажиров.

Я гладил ребенка по головке и приговаривал: «Ничего, парень, потерпи еще чуть-чуть – уже вон и больницу видно…» Конечно, я знал, что он пока нас не слышит, но судорожный приступ мы сняли, и мне непременно хотелось что-то говорить.

Наверное, эти слова нужны были больше мне, чем мальчишке.