Знание и вера. Древнерусская, православно-христианская образованность, лежавшая в основании всего общественного и частного быта Рос­сии

Древнерусская, православно-христианская образованность, лежавшая в основании всего общественного и частного быта Рос­сии, заложившая особенный склад русского ума, стремящегося ко внутренней цельности мышления, и создавшая особенный характер коренных русских нравов, проникнутых постоянною памятью об отношении всего временного к вечному и человечес­кого к божественному, — эта образованность, которой следы до сих пор еще сохраняются в народе, была остановлена в своем развитии прежде, чем могла принести прочный плод в жизни или даже обнаружить свое процветание в разуме. На поверхнос­ти русской жизни господствует образованность заимствованная, возросшая на другом корне. Противоречие основных начал двух спорящих между собою образованностей есть главнейшая, если не единственная, причина всех зол и недостатков, которые могут быть замечены в русской земле. Потому примирение обеих обра­зованностей в таком мышлении, которого основание заключало бы в себе самый корень древнерусской образованности, а разви­тие состояло бы в сознании всей образованности западной и в

подчинении ее выводов господствующему духу православно-хри­стианского любомудрия, — такое примирительное мышление могло бы быть началом новой умственной жизни в России.

<...> Характер просвещения, стремящегося к внутренней, духовной цельности, тем отличается от просвещения логическо­го, или чувственно-опытного, или вообще основанного на разви­тии распавшихся сил разума, что последнее, не имея существен­ного отношения к нравственному настроению человека, не воз­вышается и не упадает от его внутренней высоты или низости, но, быв однажды приобретено, остается навсегда его собственно-стию, независимо от настроения его духа. Просвещение духов­ное, напротив того, есть знание живое: оно приобретается по мере внутреннего стремления к нравственной высоте и цельности и исчезает вместе с этим стремлением, оставляя в уме одну наруж­ность своей формы. Его можно погасить в себе, если не поддер­живать постоянно того огня, которым оно загорелось. <... >

Самый образ распространения внешней иноземной образо­ванности посреди русского народа уже определяет характер ее нравственного влияния. Ибо распространение это совершается, как я уже сказал, не силою внутреннего убеждения, но силою внешнего соблазна или внешней необходимости. В обычаях и нравах своих отцов русский человек видит что-то святое; в обы­чаях и нравах привходящей образованности он видит только при­манчивое или выгодное, или просто насильственно неразумное. Потому обыкновенно он поддается образованности против совес­ти, как злу, которому противостоять не нашел в себе силы. При­нимая чужие нравы и обычаи, он не изменяет своего образа мыс­лей, но ему изменяет. Сначала увлекается или поддается, потом уже составляет себе образ мыслей, согласный с своим образом жизни. Потому, чтобы сделаться образованным, ему прежде нуж­но сделаться более или менее отступником от своих внутренних убеждений. Какие последствия должно иметь такое начало обра­зованности на нравственный характер народа — легко отгадать заочно. Правда, до сих пор, слава Богу, русский народ еще не теряет своей чистой веры и многих драгоценных качеств, кото­рые из этой веры рождаются; но, по несчастию, нельзя не со­знаться, что он потерял уже одну из необходимых основ обще­ственной добродетели: уважение к святыне правды. <...>

Отсутствие правды, благодаря Бога, проникло еще не в са­мую глубину души русского человека; еще есть сферы жизни,

где святость правды и верность слову для него остались священ­ными. На этой части его сердца, уцелевшей от заразы, утвержда­ется возможность его будущего возрождения. Много путей от­крывается перед мыслию, по которым русский человек может идти к возрождению в прежнюю стройность жизни. Все они с большею или меньшею вероятностию могут вести к желанной цели, ибо достижение этой цели еще возможно, покуда силы русского духа еще не утрачены, покуда вера в нем еще не погас­ла, покуда на господственном состоянии его духа еще лежит пе­чать прежней цельности бытия. Но одно достоверно и несомнен­но, что тот вред, который чужая образованность производит в умственном и нравственном развитии русского народа, не может быть устранен насильственным удалением от этой образованнос­ти или от ее источника — европейской науки. Ибо, во-первых, это удаление невозможно. Никакие карантины не остановят мысли и только могут придать ей силу и заманчивость тайны. Во-вто­рых, если бы и возможно было остановить вход новых мыслей, то это было бы еще вреднее для русской образованности, ибо в России движется уже так много прежде вошедших понятий Запа­да, что новые могли бы только ослабить вред прежних, разлагая и разъясняя, и доводя до своего отвлеченного основания, с кото­рым вместе должны они или упасть, или остаться. Ибо в насто­ящее время все развитие европейского ума, сознаваясь, разлага­ется до своего последнего начала, которое само сознает свою не­удовлетворительность. Между тем как, оставаясь неконченными и несознанными, но только требующими приложения и вопло­щения, прежние понятия Запада могли бы быть тем вреднее в России, что лишились бы своего противодействия в собственном развитии. Если бы не узнала Россия Шеллинга и Гегеля, то как уничтожилось бы господство Вольтера и энциклопедистов над русскою образованностию? Но, наконец, если бы даже и возмож­но было совершенно изгнать западную образованность из Рос­сии, то кратковременное невежество подвергло бы ее опять еще сильнейшему влиянию чужого просвещения. Россия опять воро­тилась бы к той эпохе петровского преобразования, когда введе­ние всего западного, только потому что оно не русское, почита­лось уже благом для России, ибо влекло за собой образованность. И что же вышло бы из этого? Все плоды полуторастолетнего ученичества России были бы уничтожены для того, чтобы ей снова начать тот же курс учения. <...>

Вера есть живая связь, гармоническое созвучие между уоеж-дением отвлеченным и существенным. <...> Но такая вера — не слепая доверенность к чужому уверению, а действительное и разумное событие внутренней жизни, через которое человек вхо­дит в существенное общение с высшею истиною.

Отвлеченное, дополняясь существенным, теряет характер отвлеченности, получает силу и является столько же началом ума, сколько началом жизни. — Но не надобно думать, чтобы, убе­дившись однажды в первой истине, разум сейчас же и просве­тился ее светом и уже видел ясно и безошибочно ее отношения ко всем вопросам ума и жизни. Здесь, собственно, начинается философия верующая. Утвердившись на первом основании, ей еще предстоит сознать весь объем своей веры и все ее отношения к другим областям разума. Но отношение живое и существенное по необходимости должно быть нравственное и потому не имеет того характера безразличной общности, который принадлежит мышлению отвлеченному. Сущность отвлеченного мышления заключается в том, чтобы равно быть доступным и сочувствен­ным для всех возможных личностей, независимо от их внутрен­него и нравственного развития. От всякой особенности, от всего, чем одна личность может превышать другую, рациональное мыш­ление отвлекается, как от случайности, нарушающей порядок общего и одинакового развития безусловно всякой разумности. Оно предполагает не только человека вообще, но всякого челове­ка равно способным постигать правильно высшую истину, толь­ко бы он в мышлении своем отвлекался от всякой личной осо­бенности. <...>

Киреевский И.В. Отрывки // Там же. С. 276—282.

Хомяков Алексей Степанович (1804—1860) — глава сла­вянофильства. В основе бытия усматривал не материю, но «начало изменяемости мировых явлений» с такими свойства­ми, как свобода, разумность и воля, совокупный обладатель которых — Бог. Православный мыслитель считал, что под­линное христианство дает человеку свободу, которую он на­ходит в «единомыслии с Церковью». В отличие от «кушитс-ких» (западных) народов, живущих по необходимости, рус­ский («иранский») народ, живущий в общине, исполнен ре­лигии свободы — Православия. Соборность, как специфи-

ческая черта русского народа, основана на предикатах свобо­ды, единства, органичности, Божественной благодати, люб­ви, и играет роль посредника между Богом и миром. Буду­чи «единством во множественности», соборность противо­стоит западному индивидуализму, нивелирующему лич­ность, оберегает едва ли не единственный сохранившийся древний славянский институт (материальный аналог собор­ности) — общину, которая гармонично сочетает личные и общественные начала.

Основные философские работы: «Семирамида» («Иссле­дование истины исторических идей») (1861 — 1873), «О старом и новом» (1861), «Церковь одна» (1864).