О назначении человека

...каково назначение ученого: или — что то же самое, как выяснится в свое время, — назначение высшего, самого истин­ного человека, есть последняя задача для всякого философского исследования, подобно тому как первой его задачей является воп­рос, каково назначение человека вообще...

Что представляло бы собой собственно духовное в человеке, чистое Я просто в себе, изолированное и вне всякого отношения к чему-нибудь вне его, на этот вопрос не может быть ответа, и, точнее говоря, он содержит противоречие с самим собой. Хотя правда, что чистое Я есть продукт не-Я — так я называю все, что мыслится как находящееся вне Я, что отличается от Я и ему про­тивопоставляется, — что чистое Я, говорю я, продукт не-Я (по­добное положение выражало бы трансцендентальный материа­лизм, который полностью противоречит разуму), но действитель­но истинно и в свое время будет точно показано, что Я никогда не осознает самого себя и не может осознать иначе, как в своих эмпирических определениях, и что эти эмпирические определения непременно предполагают нечто вне Я...

Поскольку очевидно, что человек имеет разум, постольку он является своей собственной целью, т.е. он существует не пото­му, что должно существовать нечто другое, а просто потому, что он должен существовать: его голое бытие есть последняя цель его бытия, или, что то же самое значит, без противоречия нельзя спрашивать ни о какой цели его бытия. Он есть, потому что он есть. Эта характеристика абсолютного бытия, бытия ради самого себя, есть его характеристика или его назначение постольку, по-

скольку он рассматривается просто и исключительно как разум­ное существо.

Но человеку присуще не только абсолютное бытие, бытие просто; ему присущи еще особые определения этого бытия; он не только есть, но он есть также нечто', он не говорит только: я есть, но он также и прибавляет: я это или то. Постольку, по­скольку он есть вообще, он разумное существо; постольку, по­скольку он есть что-то, что же он такое? На этот вопрос мы долж­ны ответить.

То, что он есть, он есть прежде всего не потому, что он есть, но потому, что есть нечто вне его. Эмпирическое самосоз­нание, т.е. сознание какого-нибудь назначения в нас, невозмож­но иначе, как только при предположении некоторого не-Я, как мы уже сказали выше и в свое время докажем. Это не-Я должно влиять на свою страдательную способность, которую мы называ­ем чувственностью. Итак, постольку, поскольку человек есть нечто, он есть чувственное существо. Но он согласно сказанному выше одновременно разумное существо, и его разум не должен уничтожаться его чувственностью, они оба должны существо­вать рядом друг с другом. В этом сочетании вышеназванное по­ложение — человек есть, потому что он есть — превращается в следующее: человек должен быть тем, что он есть, просто по­тому, что он есть, т.е. все, что он есть, должно быть отнесено к его чистому Я...

Последняя и высшая цель человека — полное согласие чело­века с самим собой, — согласование всех вещей вне его с его не­обходимыми практическими понятиями о них, понятиями, опре­деляющими, какими они должны быть. Это согласие вообще есть то, что Кант называет высшим благом, если воспользовать­ся терминологией критической философии; это высшее благо в себе, как явствует из сказанного, вовсе не имеет двух частей, но совершенно просто; оно есть полное согласие разумного суще­ства с самим собой. В отношении разумного существа, зависи­мого от вещей вне его, оно может быть рассматриваемо как дво­якое: как согласие воли с идеей вечно значащей воли, или нрав­ственная доброта, и как согласование вещей вне нас с нашей волей (разумеется, с нашей разумной волей), или блаженство. Следовательно (чтобы кстати напомнить), совершенно неверно, что человек благодаря жажде блаженства предназначен для нрав-

ственной доброты, но скорее само понятие блаженства и жажда его возникают только из нравственной природы людей. Не то хорошо, что делает блаженным, но только то делает блажен­ным, что хорошо. Без нравственности невозможно блаженство. Правда, приятные чувства возможны без нее и даже в борьбе с ней, и в свое время мы увидим почему, но они не блаженство, часто даже противоречат ему.

Подчинять себе все неразумное, овладеть им свободно и со­гласно своему собственному закону — последняя конечная цель человека; эта конечная цель совершенно недостижима и должна оставаться вечно недостижимой, если только человек не должен перестать быть человеком, чтобы стать богом. В понятии челове­ка заложено, что его последняя цель должна быть недостижи­мой, а его путь к ней бесконечным. Следовательно, назначение человека состоит не в том, чтобы достигнуть этой цели. Но он может и должен все более и более приближаться к этой цели; и поэтому приближение до бесконечности к этой цели — его ис­тинное назначение как человека, т.е. как разумного, но конечно­го, как чувственного, но свободного существа. Если полное со­гласие с самим собой называют совершенством в высшем значе­нии слова, как его во всяком случае можно назвать, то совершен­ство — высшая недостижимая цель человека; усовершенствова­ние до бесконечности есть его назначение. Он существует, чтобы постоянно становиться нравственно лучше и улучшить все вок­руг себя в чувственном смысле, а если он рассматривается в об­ществе, то и в нравственном, и самому становиться благодаря этому все более блаженным.

Фихте. О назначении ученого. М., 1935. С. 59—67.

Наукоучение как форма критической философии

Метафизика, которая только должна быть не учением о мни­мых вещах в себе, но генетическим выведением того, что встре­чается в нашем сознании, может в свою очередь стать предметом философского изучения — могут быть предприняты исследова­ния о возможности, действительном значении и правилах такой науки; и для обработки самой науки это было бы весьма полез­но. Система подобных исследований называется в философском отношении критикой; по крайней мере, следует только указан­ное означать этим именем. Критика сама не есть метафизика, но

лежит вне ее: она относится к метафизике точно так, как послед­няя относится к обыкновенному воззрению естественного рассуд­ка. Метафизика объясняет это воззрение, а сама получает объяс­нение в критике. Собственно критика критикует философское мышление: если сама философия также должна называться кри­тической, то про нее можно только сказать, что она критикует естественное мышление. Чистая критика, например кантовская, которая себя объявила критикой, всего менее чиста, но в боль­шей своей части сама — метафизика: она критикует то философ«ское, то естественное мышление...

Фихте. Соч. В. 2 т. Т. 1. 1993. С. 11.

Так называемая до сих пор философия стала... Наукой о на­уке вообще.

Там же. С. 22.