Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Философское учение стоицизма






Наши стоики, как тебе известно, утверждают: все в природе возникает из двух начал — причины и материи. Материя коснеет в неподвижности, она ко всему готова, но останется праздной, если никто не приведет ее в движенье. Причина, или же разум, ворочает материю как хочет и, придавая ей форму, лепит всячес­кие предметы. Ведь в каждой вещи непременно должно быть то, из чего она делается, и то, чем она делается, второе есть причи­на, первое — материя. Любое искусство подражает природе, так что сказанное мною о мироздании можешь приложить ко всем делам рук человеческих. Вот статуя: здесь наличествует и мате­рия, послушная художнику, и художник, придавший материи об­личье. Материей в статуе была бронза, причиной — художник. То же самое присуще и всем вещам: каждая состоит из того, что ее создало, и того, из чего она создана.

Есть вещи явные, есть темные. Явные — те, которые пости­гаются чувствами и памятью, темные — те, что им недоступны. Разум же не довольствуется очевидным, большая и прекрасней­шая его часть занята тайным.

Этика

Можно ли, мой Луцилий, сомневаться в том, что жизнь наша — милость богов, а благою делает ее философия, которой


мы и обязаны больше, чем богам, настолько же, насколько бла­го в жизни — лучший дар, нежели сама жизнь? Это было бы так, когда бы и сама философия не была ниспослана богами, которые никому не дали ее знанья, но всем — способность к ней. Ведь если бы они сделали это благо всеобщим и мы рождались бы разумными, мудрость потеряла бы лучшее из того, что в ней есть, и принадлежала бы к вещам случайным. А теперь самое ценное и высокое в ней то, что она не идет к нам сама, но каж­дый обязан ею лишь себе и от другого ее не получит.

Тело для духа — бремя и кара, оно давит его и теснит, дер­жит в оковах, покуда не явится философия и не прикажет ему вольно вздохнуть, созерцая природу, и не отпустит от земного к небесному...

Мудрый или ищущий мудрости, хоть и прочно скованы с телом, отсутствуют лучшей своей частью и направляют помыс­лы ввысь. Они, словно присягнувшие воины, считают срок своей жизни сроком службы, и образ их мыслей таков, что жизнь они принимают без любви и без ненависти и терпеливо несут смерт­ную долю, хотя и знают, что лучшее ждет их впереди.

А строй души не будет наилучшим, если она не постигнет законов всей жизни, не определит, как нужно судить о каждой вещи, и не сведет ее к тому, что она есть поистине. Спокойствие достанется на долю только тем, кто пришел к незыблемым и твердым сужденьям, а остальные то и дело вновь берутся за пре­жнее, с чем покончили, и так мечутся между отказом и желани­ем. А причина метаний — в том, что для руководимых самым ненадежным вожатым, — молвою, ничто не ясно. Если хочешь всегда хотеть одного и того же, надо хотеть истинного. Но до истины не дойти, не зная основоположений: они заключают в себе всю жизнь. Благо и зло, честное и постыдное, благочести­вое и нечестивое, добродетели и приложение добродетелей, об­ладание вещами удобными, доброе имя и достоинство, здоро­вье, сила, красота, острота чувств — все это требует оценщика. Пусть нам будет позволено знать, что по какой цене следует за­нести в список. Ведь ты заблуждаешься: многое кажется тебе дороже, чем оно есть; то, что считается у нас самым важным, — богатство, милость и власть — не стоят и сестерция...

Ты пишешь, что по-прежнему упорно стремишься к совер­шенству духа; дело это прекрасное и для тебя спасительное, ибо глупо молить о том, чего можно добиться от себя самого. Неза-


чем ни простирать руки к небесам, ни просить прислужника в храме, чтобы он допустил нас к самому уху кумира, как будто тот лучше услышит нас: ведь бог близ тебя, с тобою, в тебе! Говорю тебе, Луцилий, что в нас заключен некий божественный дух, наблюдатель и страж всего хорошего и дурного, — и как мы с ним обращаемся, так и он с нами...

Ты спросишь: «Намного ли я преуспею?» — Настолько, на­сколько приложишь силы. Чего ты ждешь? Знание никому не достается случайно. Деньги придут сами собой; почести тебе предложат; милостями тебя осыплют, в сан возведут. Но доб­родетель с неба не свалится; ее не познать ценою малых стара­ний и ничтожного труда. А потрудиться ради нее стоит: ведь ты разом получишь все блага. Благо только то, что честно, а в том, что одобряет молва, не найти ничего истинного, ничего непреложного.

А что лучшее в человеке? Разум, который его выделяет сре­ди животных и приближает к богам. Значит, совершенный разум есть благо, присущее именно человеку, ибо все прочие он делит с животными. [...]

Стало быть, если всякая вещь, усовершенствовав присущее ей благо, становится достойной похвал и достигает своей природ­ной цели, то и человек, чье присущее благо есть разум, в той мере заслуживает похвалы и приближается к своей природной цели, в какой его усовершенствует. Этот совершенный разум носит имя добродетели, и он же есть честность.

Все смертное уменьшается, падает, ухудшается, растет, ис­черпывается, вновь восполняется. Из-за этой неопределенности жребия и возникает в нем неравенство. А природа божественного всегда одна. Разум же есть не что иное, как частица божествен­ного дыхания, заложенная в человеческую плоть. Если разум бо­жествен и нет блага, непричастного разуму, значит, всякое благо божественно. А между божественным и божественным нет раз­личия; значит, нет его и между благами. Так что равны между собою радость и мужественное, терпеливое упорство под пыт­кой: ведь и в том и в другом — одно величье духа, только в первом случае — спокойное и вольготное, во втором — воинствен­ное и напряженное.

«Все, что ты видишь, в чем заключено и божественное и че­ловеческое, — едино: мы — только члены огромного тела. При­рода, из одного и того же нас сотворившая и к одному предназ-


начившая, родила нас братьями. Она вложила в нас взаимную любовь, сделала нас' общительными, она установила, что пра­вильно и справедливо, и по ее установлению несчастнее принося­щий зло, чем претерпевающий, по ее велению должна быть про­тянута рука помощи [ ]

Запомним: мы родились, чтобы жить вместе. И сообщество наше подобно своду, который потому и держится, что камни не дают друг другу упасть».

Я с радостью узнаю от приезжающих из твоих мест, что ты обходишься со своими рабами, как с близкими. Так и подобает при твоем уме и образованности. Они рабы? Нет, люди. Они рабы? Нет, твои соседи по дому. Они рабы? Нет, твои смиренные дру­зья. Они рабы? Нет, твои товарищи по рабству, если ты вспом­нишь, что и над тобой, и над ними одинакова власть фортуны.

Он раб! Но, быть может, душою он свободный. Он раб! Но чем это ему вредит? Покажи мне, кто не раб. Один в рабстве у похоти, другой — у скупости, третий — у честолюбия и все — у страха... Нет рабства позорнее добровольного...

Зима приносит стужу — приходится мерзнуть; лето возвра­щает тепло — приходится страдать от жары; неустойчивость по­годы грозит здоровью — приходится хворать. [...]

Изменить такой порядок вещей мы не в силах, — зато в си­лах обрести величье духа, достойное мужа добра, и стойко пере­носить все превратности случая, не споря с природой. [...]

К этому закону и должен приспособиться наш дух, ему дол­жен следовать, ему повиноваться; что бы ни случилось, пусть он считает, что иначе быть не могло, и не смеет бранить приро-

ДУ-

Лучше всего перетерпеть то, чего ты не можешь исправить, и, не ропща, сопутствовать богу, по чьей воле все происходит.

Пусть рок найдет нас готовыми и не ведающими лени! Та­ков великий дух, вручивший себя богу. И, наоборот, ничтожен и лишен благородства тот, кто упирается, кто плохо думает о порядке вещей в мире и хотел бы лучше исправить богов, чем себя.

Сенека Луций Анней. Нравственные письма к Луцилию. М., 1977. С. 70, 77, 79, НО, 112, 146, 201, 238-239, 270.


Секст Эмпирик (конец II—начало III в. н. э.) — греческий врач и философ. До наших дней дошли два больших сочи­нения философа: «Против ученых» и «Три книги Пирроно-вых положений», в которых систематизированы идеи антич­ного скептицизма.

Скептицизм

Ищущим какую-нибудь вещь приходится или найти ее, или дойти до отрицания нахождения и признания ее невоспринимае­мости, или упорствовать в отыскании. Поэтому, может быть, и в отношении вещей, искомых в философии, одни говорили, что они нашли истину, другие высказывались, что воспринять ее не­возможно, третьи еще ищут. Воображают себя нашедшими на­зываемые особым именем догматиков, как, например, по­следователи Аристотеля, Эпикура, стоиков и некоторые другие;... ищут же скептики. Отсюда правильно принимать, что суще­ствуют три главнейших рода философии: догматическая, акаде­мическая и скептическая. Пусть другие говорят об остальных родах, о скептическом же способе рассуждения скажем в глав­ных чертах теперь мы, [...] ни про что из того, что будет выска­зано, мы не утверждаем, что оно обстоит во всем так, как мы говорим, но излагаем повествовательно каждую вещь согласно с тем, как это ныне нам кажется.

<...>

О скептической философии можно рассуждать вообще и в частности. В общем рассуждении мы устанавливаем отличитель­ные свойства скепсиса, определяя его понятие, начала, разумные основания, средство для суждения, цель, способы (тропы) воз­держания от суждения, а также то, как нам понять отрицатель­ные речи скептиков и различие скепсиса от смежных с ним родов философии. В частном же рассуждении мы возражаем против каждой отдельной части так называемой философии.

<...>

Итак, скептический способ рассуждения называется ищу­щим от деятельности, направленной на искание и осматрива­ние кругом, или «удерживающим» — от того душевного со­стояния, в которое приходит осматривающийся кругом после искания, или «недоумевающим» — либо вследствие того, что он во всем недоумевает и ищет, [...] либо от того, что он все-


гда нерешителен перед согласием или отрицанием; он называ­ется также Пирроновым оттого, что, как нам кажется, Пиррон подошел к вопросам скепсиса нагляднее и яснее своих пред­шественников.

<...>

Скептическая способность есть та, которая противопоставля­ет каким только возможно способом явление мыслимому; отсю­да вследствие равносильности в противоположных вещах и речах мы приходим сначала к воздержанию от суждения, а потом к невозмутимости... Явлением же мы называем «ощущаемое» и поэтому противополагаем ему «мыслимое»... Под противополож­ными же положениями мы подразумеваем отнюдь не всякое ут­верждение или отрицание, а только то, что они борются друг с другом. «Равносилием» мы называем равенство в отношении до­стоверности и недостоверности, т. к. ни одно из борющихся по­ложений не стоит выше другого как более достоверное. «Воздер­жание от суждения» есть такое состояние ума, при котором мы ничего не отрицаем и ничего не утверждаем; «невозмутимость» же есть безмятежность и спокойствие души.

<...>

Мы утверждаем, что начало и причина скепсиса лежат в на­дежде на невозмутимость. [...] Основное же начало скепсиса ле­жит главным образом в том, что всякому положению можно противопоставить другое, равное ему; вследствие этого, как ка­жется, мы приходим к необходимости отказаться от всякого рода догм.

<...>

Далее, если догматик всегда признает существование своей догмы, а скептик высказывает свои положения так, что по свое­му смыслу они сами себя упраздняют, то нельзя поэтому гово­рить, что, произнося их, он высказывает догму. А самое глав­ное, произнося эти положения, он говорит о том, что ему кажет­ся, и заявляет о своем состоянии, не высказывая о нем никакого мнения и не утверждая ничего о внешних предметах.

<...>






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.