Психо­логия труда есть, прежде всего, система психологических знаний о труде как деятельности и о трудящемся как ее субъекте.

Рекомендуемая литература (основная).

1. Е.А. Климов. Введение в психологию труда: Учеб. Для вузов. — М., 2004.

2. Психология труда: Учеб. для вузов. Под ред. проф. А.В. Карпова. — М.: Изд-во ВЛАДОС-ПРЕСС, 2004.

3. Е.А. Климов. Образ мира в разнотипных профессиях. М. МГУ, 1995.

4. Е.А. Климов. Психология профессионала. Москва; Воронеж, 1996.

5. Е.А. Климов. Психология профессионального самоопределения. Ростов н/Д, 2007.

6. Психологическое обеспечение профессиональной деятельности. Под ред. Никифорова Г.С., Спб, 1991.

7. Стили деятельности. В.А. Толочек, М.1992.

8. Психология профессионального здоровья. Под ред. Никифорова Г.С. Изд. Речь., С-Пб. 2006.

Рекомендуемая литература (дополнительная).

1. В.Г. Асеев “Психические состояния человека и работоспособность”. — Соц. труд, 1971, № 1.

2. К.М. Гуревич “Профессиональная пригодность и основные свойства нервной системы”. М., 1970.

3. В.П. Зинченко, В.М. Мунипов “Основы эргономики”. Изд.МГУ, 1979.

4. М.А. Котик. Психология и безопасность. Таллин: Валгус, 1989.

5. Психология профессиональной подготовки. Под ред. Г.С. Никифорова. Спб.: 1993.

6. В.Д. Шадриков

. Способности человека. Москва; Воронеж, 1997.

7. М.А. Дмитриева, А.А. Крылов, А.И. Нафтульев “Психология труда и инженерная психология”. Учебное пособие. Изд. ЛГУ, Л-д 1979 г.

8. К.К. Платонов “Вопросы психологии труда”, изд.”Медицина”, М. 1970 г.

Вопрос 1

ПСИХОЛОГИЯ ТРУДА КАК НЕСПЕЦИАЛЬНАЯ ОБЛАСТЬ ЗНАНИЯ

Выражение " психология труда" не стоит в том же ряду, как " психология дошкольника", " психология подростка". Труд не чудище, у которого есть психика. И в нашем случае независимо от сложившихся речевых штампов можно говорить о фактах и закономерностях психики человека, занятого трудом, трудящегося или человека, формирующегося в качестве субъекта труда.

Психо­логия труда есть, прежде всего, система психологических знаний о труде как деятельности и о трудящемся как ее субъекте.

Является ли психологическое знание о труде и трудящемся жизненно важным для людей, т.е. ориентирует ли оно их в чем-то необходимом, или это " тонкости", без которых легко обой­тись?

Если справедлива первая часть приведенной альтернативы, то психологические сведения о труде должны были возникать и обслуживать практику уже в незапамятные времена, еще до появле­ния науки как социального института, формы общественного сознания и специальной области приложения сил людей. Имен­но так это и обстоит на самом деле. Достаточно напомнить, что в пословицах и поговорках разных народов (а это форма фиксации полезного опыта и фактор регуляции деятельности и поведения) отражены многие явления и их зависимости, характеризующие именно психологическую сторону труда. " Назначили осла кузне­цом — он первым делом себя подковал" — здесь речь идет отнюдь не о внешней — технологической — стороне дела, а о направлен­ности деятельности и осмыслении ее результатов в рамках альтер­нативы " себе — другим", " я — другие". Идея ценности волевой регуляции труда представлена, например, в такой пословице: " Как ни верти, а дело верши" и др. В пословицах отображается мысль об уровне владения средствами труда, об относительной роли средств труда и самого субъекта деятельности: " Не котел варит, а стряпуха", " И не плотник, да стучать охотник" и т.п.

Идея должных межлюдских отношений в труде также нашла место в народной мудрости: " Берись дружно — не будет грузно", " Кто собою не управит, тот другого на разум не наставит". Не ускользнула от народного ума структура трудового действия — ориентировка и обслуживаемое ею исполнение: " Семь раз от­мерь, один раз отрежь" (кстати, в профессиональном фольклоре хирургов есть к этой пословице еще и добавка "...и если можно, не отрезай"); " Не знавши броду, не суйся в воду". В пословицах отображены существенные явления и зависимости, характери­зующие мотивационную, смыслообразующую сторону труда: " Без охоты не споро у работы", " Страшно дело до зачину", " Горька работа, да хлеб сладок". Зафиксированы подходы к оценке качеств работника: " Не смотри, как рот дерет, а смотри, как дело ведет", идея оценки его качеств по косвенным симпто­мам: " Вялый жевака — к делу зевака", идея индивидуального стиля деятельности: " Всяк мастер на свой лад" и др.

В космогонических мифах, например ветхозаветных (имею­щих, как известно, прототипы в еще более древних повериях Востока), содержатся в своеобразно инвертированной форме, в частности, психологические сведения о труде. А именно, о важ­ной роли замысла, мысли, речи (по одной из версий мир созда­вался " по слову"). О создании целого по некоему " образу и подо­бию", о феномене удовлетворенности содеянным (сотворил и " увидел, что это хорошо"), о некотором режиме смены труда и отдыха (шесть дней работать, на седьмой — отдыхать). Идея важной роли взаимопонимания — в легенде о неудаче строитель­ства " Вавилонского столпа", связанной с утратой общего языка.

Идеи об эмоциональных состояниях, смыслах деятельности вы­ражены, например, в характеристиках " гнева", " благоволения", в требовании трудиться " в поте лица", не служить " мамоне" - богатству, чувственным потребностям и т.п.

Деловая необходимость и социальная функция охарактеризо­ванных выше донаучных форм существования психологических сведений о труде и субъекте труда понятны. Это определенный способ опредмечивания и социальной фиксации полезного опыта, психологических открытий, обобщений, сведений, ори­ентирующих в такой сложной реальности, как труд, трудовые процессы, процессы жизнеобеспечения, деловые качества людей, смысл и организация труда, общение в труде. Это и способ придать психологическим сведениям авторитетность (ссылкой на божество, мудрость народа, предков).

Заслуживающая внимания психологическая информация о труде представлена в разного рода памятниках письменности, литературы. Поскольку речь идет, в частности, об исторических периодах, когда психология как наука не существовала, можно было бы назвать такую информацию " донаучной", или " вненаучной". Но оба эти слова несут для современного читателя некий оттенок недоброкачественности, что не соответствовало бы дей­ствительности. Дело обстоит так, что необходимость вынуждала людей во все времена выделять истинное и полезное знание, ори­ентирующее их, в частности, и в явлениях психической регуля­ции жизненно важной деятельности. Поэтому и искать это пси­хологическое по своей сути знание нужно в документах, связан­ных с такой деятельностью, а не обязательно только в тех, где оно номинально декларируется (т.е. не только в трактатах " о душе"). Вот почему даже с появлением " официальной" психоло­гии как науки (в девятнадцатом, как принято считать, веке) наиболее интересное и продуктивное психологическое знание о труде могло содержаться в работах отнюдь не психологов. Произ­водителями и носителями такого знания были работники, кото­рые подолгу своей службы были озабочены человеческими фак­торами сферы труда, производства. А соответственно в " истории психологии" также оказалась долго не замеченной область порож­дения и существования психологического знания о труде и трудя­щемся (подробнее об этом см.: [163], [173—175], [264—267]). Это знание о труде и субъекте труда порождается и существует не " просто так", а в связи с обслуживанием важных событий техни­ческого и социального прогресса. Оно возникает, образно гово­ря, в " часы пик" истории. Соответственно этому и искать его нужно у тех авторов, которые служили своему времени, хотя и не обязательно называли себя психологами, психотехниками или иными терминами, указывающими на душу, психику.

Особое явление в связи со сказанным представляет М.В. Ломо­носов. У него нет специального трактата о душе, но в его работах по химии, физике, горному делу, географии, в его проектах переустройства отечественной науки неизбежно нашло отображе­ние истинное психологическое знание о труде.

Материалы сочинений М.В. Ломоносова (XVIII в.), дающие основание реконструировать его представления, относящиеся ныне к области, именуемой " психология труда", можно упоря­дочить, прежде всего, в виде совокупности следующих тем.

Построение эмоционально насыщенных образов целей и, следовательно, " смыслов" труда, а также вопросы его стимуля­ции. Система " смыслов" труда включает при этом такие компо­ненты — " умножение счастья человеческого рода", " слава и польза отечества", " вечное удовольствие отечества", преодоле­ние тягостных состояний — " умаление скуки" за счет использова­ния, в частности, технических средств — " махин", а также " об­легчение работ", " отвращение препятствий", удобство и без­опасность труда, экономическая выгода, удовольствие — " увесе­ление" — от нахождения истины (это отмечено у тех, " которые сокровенными астрономическими правдами увеселяться обыкли"), страсть " насыщать свой дух приятностию самого дела" и многое другое.

Вот пример, характеризующий смыслотворческую функцию М.В. Ломоносова в отношении труда: " Рассуждая о благополучии жития человеческого... не нахожу того совершеннее, как ежели кто приятными и беспорочными трудами пользу приносит. Ничто на земли смертному выше и благороднее дано быть не может, как упражнение (здесь в значении — занятие, работа, труд. — Е.К.), в котором красота и важность, отнимая чувствие тягостного труда, некоторою сладостию ободряет, которое, ни­кого не оскорбляя, увеселяет неповинное сердце и, умножая других удовольствие, благодарностию оных возбуждает совер­шенную радость" (228. Т. II. С. 350).

Вопросы волевой саморегуляции труда. М.В. Ломоносов, опи­сывая труд рудоискателей, отмечает: " При искании жил не надле­жит скоро от дела отставать, когда кто нескоро до руд дойдет..." Он рассматривает трудящегося — будь то академик, плотник, рудокоп — как человека, которому нечто обязательно оставляется в труде на его собственное " произволение", " рассуждение".

Вопросы проектирования средств и условий труда с учетом психологических особенностей людей. Сочинения М.В. Ломоно­сова изобилуют предложениями, проектами разного рода технических средств труда, причем очень часто эти предложения обо­сновываются ссылками на явления, особенности психики чело­века. Важное значение с точки зрения психологии труда как науки имеет проект " особливого самопишущего компаса", кото­рый можно рассматривать не только как идею усовершенствован­ного навигационного прибора, но и как первый известный нам в истории замысел самопишущего прибора для психологических исследований трудовой деятельности — деятельности рулевого (" правящего") на судне. Приведем фрагменты текста: " Между тем, чтобы все погрешности, которые от оплошностей правяще­го бывают, знать корабельщику, должен он иметь особливый компас самопишущий, который следующим образом сделать можно..." Далее следует техническое описание, сопровождаемое рисунками. "...Присоединенными сим образом часами к компасу станет обращаться вал, и с него бумага на другой свиваться; карандаш, легко к ней прикасаясь, начертит линею, которая покажет стоящего управления прошибки и оплошность, что во­обще видеть и весом исчислить можно будет. Сим, как думаю, можно познать и уничтожить все погрешности, которые часто случаются от оплошности того, кто на корме правит" [228. Т. IV. С. 151, 152]. Это есть идея экспериментально-психологического изучения труда судоводителя. Ведь изучение " оплошностей" — классическая область психологии труда.

Вопросы проектирования больших систем с учетом психоло­гических особенностей людей (имеются в виду проекты М.В. Ло­моносова об " исправлении" Императорской Академии наук и об освоении " Сибирского океана" — Северного морского пути). Интересно, что первый параграф нового " Регламента" Академии он начинает с оперирования понятиями, которые в современной науке давно и прочно отнесены к разделу психологического профессиоведения, а именно: «§1. Прежде установления и распоря­жения (расположения по " ряду", порядку. — Е.К.) академичес­ких членов (членов Императорской Академии наук, ее работни­ков. — Е.К.) должно определить первейших персон сего общест­ва требуемые качества, дабы оных достоинством, знанием и ра­чением вся академическая система в добром и порядочном движе­нии обращалася" [228. Т. X. С. 138, 139].

Выражаясь современным научным языком, речь идет об опре­делении требований к личным качествам ведущих работников " сего общества". Вслед за этим М.В. Ломоносов приводит пара­графы, содержащие то, что мы теперь бы назвали краткими профессиограммами или профессионально-квалификационными ха­рактеристиками. " Требуемые качества" " первейших персон" вы­водятся из функций, которые предписываются проектом каждому работнику. При этом указываются и общие для всех или некото­рых работников, и специфические для определенных трудовых постов требования.

С точки зрения методологии проектирования больших сис­тем, неизбежно включающих человеческий фактор, особый ин­терес представляет то, что М.В. Ломоносов уделяет специальное внимание общим основаниям, принципам проектирования: " Для всякого предприемлемого важного дела должно полагать наперед непоколебимые основания и предписывать неложные правила, дабы в произведении оных (имеются в виду " предприемлемые" дела. — Е.К.) не подвергнуться каким преткновениям, не про­смотреть ничего нужного и не употребить бесполезного». И далее, например, в связи с " исправлением" Академии формули­руется семь таких правил, которые в наши дни назвали бы прави­лами системотехники [228. Т. X. С. 14].

Вопросы оптимизации межлюдских отношений в труде. Не только сочинения и разработки, но даже деловые заметки " для себя" пропитаны у М.В. Ломоносова темой взаимоподдержки людей, помощи их друг другу. Например, в таких заметках чита­ем: " Игнат... Сперва помогать Гришке, после Кирюшке" [228. Т. X. С. 426], " помогать Колотошину" [228. Т. X. С. 432] и др. Ограничимся одной иллюстрацией из проекта освоения Северно­го морского пути: " Если, боже сохрани, судно повредится..." и т.д., он излагает предписания по устройству зимовья, организа­ции поведения (" всячески быть в движении"), борьбе с цингой. И наряду с этим такие, чисто психологические: "...ограждаясь великодушием, терпением и взаимным друг друга утешением и ободрением, помогая единодушием и трудами, как брат брату, и всегда представляя, что для пользы отечества все понести должно и что сему их подвигу воспоследствует монаршеская щедрота, от всея России благодарность и вечная в свете слава " [228. Т. VI.С. 532].

Обсуждая вопросы физики, химии, горного дела, мореплава­ния, М.В. Ломоносов часто делает экскурсы в соответствующие области практического труда, обнаруживая очень дотошное зна­ние подробностей. Описание области труда, например " горных людей", даваемое им, оказывается подчас поразительно скрупу­лезным и многоохватным. Он принимает в расчет и внутреннюю, психологическую сторону практического труда, и внешние сред­ства, инструменты, производственные условия, включая тонко­сти обеспечения безопасности, удобства работы и даже специфи­ческие особенности одежды работающих. Можно подумать, что он читал современные нам работы по эргономике, в которых провозглашается комплексный подход к анализу системы " чело-век — средства труда — производственная среда" (несколько под­робнее поповоду психологического знания в сочинениях М.В. Ломоносова см. в [160]).

Памятники отечественной письменности, литературы, мате­риалы, характеризующие устное народное творчество, а также памятники материальной культуры еще ждут своего исследовате­ля, который призван достаточно полно реконструировать обсуж­даемый здесь пласт истинных и полезных психологических зна­ний о труде и трудящемся. Ограничимся здесь отдельными иллю­страциями. В древнейшем летописном своде " Повесть времен­ных лет" (первая половина XI в., как полагают специалисты) встречаются, в частности, и психологические интерпретации, характеристики субъекта деятельности и процесса труда, его от­дельных сторон. Например: " И бяше около града лесъ и боръ великъ, и бяху ловяща зверь, бяху мужи мудри и смыслени..." Штрих, характеризующий мотивационную сторону деятельности и некоторые явления межлюдских отношений: "...и възлюби место и сруби градокъ малъ, и хотяше сести с родом своим, и не даша ему ту близь живущии..." [386: 4, 5]. В этом же источнике, например, хорошо отрефлексирован процесс принятия государ­ственного решения с включением в него своеобразного — в две серии — экспериментально-психологического исследования лич­ности военачальника.

Так, из описания войны Святослава с греками узнаем следую­щее. Когда " одоле Святослав и бежаша грьци", царь их, соглас­но тексту летописи, созвал к себе в палату своих бояр и сказал им: " Что створимъ, яко не можемъ противу ему стати? " Бояре посоветовали " искусить" Святослава, послав ему золото, доро­гие ткани, — проверить, склонен ли он к драгоценностям (" Лю безнивъ ли есть к злату, ли паволокамъ? "). И послали к Свято­славу " мужа мудра", наказав ему: " Глядай взора и лица его и смысла его". Когда принесли ценности Святославу, выясни­лось, что он оказался к ним сравнительно равнодушен, не глянув на них, велел убрать (" не возре на ня, и повеле схоронити"). Тогда эксперимент по изучению личности Святослава был про­должен, и один из бояр посоветовал: " Искуси и еще, посли ему оружье". Когда принесли Святославу оружие, он взял его с удо­вольствием (" Онъ же приимъ, нача хвалити, и любити и целова-ти царя"). (" Целовати" здесь означает приветствовать. — Е.К.) Здесь " экспериментаторы" приходят к заключению, то этот " муж" таков, что лучше с ним не воевать, а платить ему любую дань: " Лють се мужь хощетъ быти, яко же именья не брежеть, а оружье емлеть; имися по дань". И тогда царь направил Святосла­ву послание: " Не ходи къ граду, возми дань еже хощеши". Существовали ли в действительности события, описываемые в летопи­си, — это вопрос гражданской истории. С историко-психологической точки зрения здесь важно совсем другое: для автора " По­вести временных лет" существует неслучайная зависимость между свойствами личности и деятельностью человека (в модельных, кстати, т.е. психодиагностически существенных ситуациях). Если угодно — идея единства личности и деятельности. Для него существуют также и некоторые экспериментальные, как теперь бы сказали, и неэкспериментальные приемы ее изучения. И зна­ние о личности позволяет прогнозировать события настолько важные, что принимается ответственное и нелегкое решение пла­тить дань " еже хощеши" — какую хочешь [386: 15].

В той же летописи мы находим описания событий, из кото­рых явствует, что автору ее понятны роль информации в приня­тии решений и некоторые механизмы психологического (" реф­лексивного", как ныне иногда говорят) управления людьми. Так, в сказании о " белгородском киселе" печенеги большим чис­лом обложили город, когда князь с войском был в отлучке, в походе. И стал в городе " гладь великъ". Жители уже готовы были сдать город, но один из них нашел чисто психологический выход. Собрали по горсти остатки овса, пшеницы или отрубей и сделали " цежь", раствор, из которого варят кисель, залили его в бочку и поместили в колодец. Аналогичным образом поступили с остатками меда, поместив медовую " сыту" в другой колодец. Затем, дав печенегам своих заложников, пригласили десятерых из них — " лучьшие мужа" — для переговоров. И осажденные им сказали: какой смысл осаждать город, если в нем сколько угодно пищи из земли? (" почто губите себе? коли можете престояти насъ аще стоите за 10 леть, что можете створити намъ? имеем бо кормлю отъ земле; аще ли не веруете, да узрите своима очима"). Послы увидели колодцы, попробовали пищу. Им даже дали взять ее с собой, чтобы показали своим князьям (" Людье же нальяша корчагу цежа и сыты отъ колодязя и вдаша печене­гом..."). В результате те " подивишася" и " всташа от града, въсвояси идоша" [386: 19, 20].

Обратимся к материалам следующего, XII в. В " Слове о полку Игореве" содержится хорошо известная " психограмма" де­ятельности сказителя Бояна: " Аще кому хотяше песнь творити, то растекашася мыслию по древу, серым вълкомъ по земли, ши-зымъ орломъ подъ облакы". Столь же образной является и психо­грамма воинов, которых " буй тур Всеволод" характеризует не перечнем названий их личных качеств, а указанием либо на их проявление, либо на происхождение: " А мои ти куряни сведоми къмети (къметь — воин. — Е.К): подъ трубами повита, подъшеломы възлелеяни, конець копия въскърмлени; пути имъ ведо-ми, яруги (овраги, яры. — Е.К.) имь знаеми, луци у нихъ напряжени, тули (колчаны. — Е.К.) отворени, сабли изъострени; сами скачуть, аки серыи вълци въ поле, ищучи себе чти (чести. — Е.К), а князю славе". По тексту " Слова" рассыпаны разнообразные психологические характеристики людей в основном в связи с ратным трудом: " Игорь мислию поля мерить оть великаго Дону до малого Донца", " храбрая сердца в жестоцемъ харалузе (харалуз — булат, имеется, вероятно, в виду бой. — Е.К.) скована, а въ буести закалена" — имеется в виду военная деятельность как фактор воспитания храбрости, черт характера; " Храбрая мысль носить вашъ умъ на дело! "; об Игоре сказано, что он стянул, напряг (" истягну") " умъ крепостию своею и поостри сердца свое­го мужествомъ, наплънився ратнаго духа, наведе своя храбрыя плъкы на землю Половецькую за землю Руськую" — своего рода характеристика психологической преднастройки к деятельности, к ратному труду. Много красочных характеристик психических состояний горя, печали, тоски, " туги" в связи с военным пора­жением и вместе с тем картина тех мотивов, которые должны отвратить князей от междоусобиц и объединить перед лицом про­тивника. Мотивы при этом индивидуально дифференцируются в зависимости от того, о каком человеке идет речь. Эта информа­ция вложена в уста великого князя Святослава, который произ­нес " злато слово, съ слезами смешено". Одному он напоминает о его победах, другому — об " обидах", третьего укоряет, что он, имея силы, не направляет их на Кончака и т. д. [386: 58—71].

" Послание Данила Заточенаго к великому князю Ярославу Всеволодовичю" — этот литературный памятник, известный под названием " Моление Даниила Заточника", возник, полагают, в первой четверти XIII в. Едва ли это личная челобитная. Скорее всего его можно рассматривать как своего рода " рекомендации" руководителю, основанные на психологическом знании и при­званные внести коррекцию в стиль его правления и в складываю­щееся в княжестве (как организационной системе) конкретное положение дел, т.е. организационное консультирование, как ска­зали бы в наши дни. При этом очень многие рекомендации отно­сятся к области межличностного восприятия, " подбору кадров", как теперь бы сказали. " Моление" построено очень умно с точки зрения его названной выше цели. Вначале дан своеобразный краткий общий гимн разуму, мудрости, призыв к добрым помыс­лам и обещание сообщить в форме притч нечто важное для буду­щего. При этом авторское " Я" как здесь, так и на протяжении всего моления скорее собирательное. Это скорее всего " мы, мыс­лящие скромные люди". " Я" диктуется скорее конкретной логикой примеров, притч, которые нельзя чисто формально отнести сразу к многим людям. " Я" — это оконкреченное " Мы". Итак, вернемся к началу " Моления": " Вострубим убо, братие, аки в златокованную трубу, въ разумъ ума своего... да восплачются в нас душеполезныя помыслы... Да развергну въ притчах гадания моя и провещаю во языцех (в народах. — Е.К.) славу мою..."

Далее идет текст, как бы улещивающий читателя и распола­гающий его к чтению (ведь обращаются к власть имущему — " клиенту оргконсультанта", так сказать). Такого рода фрагменты текста, которые должны способствовать установлению контакта со специфическим читателем, поддерживать этот контакт, сти­мулировать, мотивировать читателя, отводить некоторые его воз­можные сомнения и возражения, встречаются периодически на протяжении всего текста. Так, вначале автор называет читателя благоразумным, расположенным к людям: " Ведыи (зная. — Е.К), господине, твое благоразумие и притекохъ (прибег. —Е.К.) к обычнеи твоеи любви". Через некоторое время автор подчеркнет свою верноподданость князю и то, что князь — глава людям своим. В конце автор как бы извиняется за многословие, прибе­гает к самоуничижению и завершает моление отнюдь не " личной просьбой", а некоей здравицей князю. Все это только обрамле­ние самого главного, основное, о чем говорит автор, состоит в следующем: князю (будем полагать, руководителю некоторой ор­ганизации) нужно за внешностью, богатством и даже возрастом видеть внутреннее, психологическое содержание человека, его ум или глупость и окружать себя умными людьми: "...Не возри на внешняя моя, но вонми внутренняя моя. Аз бо есмь одеяниемъ скуденъ, но разумом обилен; юнъ возраст имыи, но стар смыслъ вложихъ вонь (в него. — Е.К)". Это не самооценка автора-юнца, но указание князю о том, что видеть в людях: " Не лиши хлеба нища мудра, не возноси до облакъ богата несмыслена..." Далее указывается некоторая характерологическая тонкость, как бы разделяющая храбрых и мудрых (ведь князь, возможно, ценит в других только храбрость): " Умен муж не велми бывает на рати храбръ, но крепокъ в замыслех". И князю советуют собирать и храбрых, и умных. Далее князя призывают проявлять щедрость по отношению к неимущим, раскрывают ему глаза на некоторые кажущиеся явления верности и праведности. Некоторые верны Дружбе, пока их кормят, а " при напасти" становятся врагами; монахи и монахини — " ангелский имея на себе образъ, а блудной нравъ". Князю еще и еще раз советуют по существу разбираться в " человеческом факторе", как теперь иногда говорят: " Прилепляяся премудрымъ, премудръ будешь. Мужа лукава бегаи и уче­ния его не слушаи". Выражаясь современными языковыми штампами, в " Молении" мы видим буквально призывный вопль к научному управлению большой социальной группой [386: 138— 145].

Сходную функцию выполняет, например, " Слово о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича" (конец XIV — начало XV в.). Этот документ изобилует психологическими ха­рактеристиками и является своего рода нормативной психограм-мой " руководителя", его " квалификационной характеристикой". Автор даже не преминул указать: " Да се слышаще, цари и князи, научитеся тако творити". Из текста реконструируется идея о том, что особенности личности, субъекта деятельности неслучайным образом определяются ходом возрастного развития человека, его воспитания: " Воспитан же бысть въ благочестии и въ славе во всяцеми наказании духовными и отъ самехъ пеленъ бога възлю-би". При этом развитие, воспитание происходит в определенно­го рода деятельности и при самостоятельной активности: " Еще же младъ сый възрастомъ, и о духовныхъ прилежа делесехъ (делах. — Е.К.), и пустошныхъ беседъ не творяше, и срамныхъ глаголь не любляше, злонравныхъ человекъ отвращашеся, а съ благыми всегда беседовавше..." и т.д. Характеристика личности дается здесь в основном через ее проявления в деятельности: " Вельмо-жамъ своимъ тихоуветливъ въ наряде (в распоряжениях. — Е.К.) бываше, никого же не оскорбляше, но всех равно любляше...", "...стражбу земли Руськыя мужествомъ своимъ держаше..., а умомъ свершенъ всегда бываше..." [386: 179—187].

У Нила Сорского (конец XV — начало XVI в.) находим своего рода " трудотерапевтическую" рекомендацию: " твори что-либо ру­коделия, сим бо лукавые помыслы отгоняются" [279: 99]. У него также есть некоторое учение о преодолении нежелательных пси­хических состояний, " страстей". В рекомендациях по устройст­ву домашнего быта (" Домострой", XVI в.) находим идею сообра­зовывать выбор направления трудового обучения с личными ка­чествами подрастающего человека: "...учити рукоделию матери дщери, а отцу сынове, кто чего достоин, каков кому просуг (способность. — Е.К.) бог даст" [386: 273]. А вот своего рода нормативная профессиограмма, формулирующая требования к крестьянину, выбираемому на годичный срок в качестве мирско­го старосты. Полагается выбирать " человека добра, душею пряма... не вора, и не бражника, и не миропродавца, кому бы мочно в государевых делах и денежных сборах вериги" — из дело­вой грамоты крестьян Восточной Сибири (XVII в.) [16].

В книге А.Н. Радищева " Путешествие из Петербурга в Москву" (XVIII в.) акцентирована идея уважения ко всякому труду. Опи­сан феномен социогенной непригодности человека к профессии.

Человек должен был оставить службу, так как, будучи честным, не мог совместиться с сослуживцами, практиковавшими " безза­конное очищение злодейства" и " обвинение невинности" [322: 89—101]. В этой же книге в главе " Любань" приведен поучитель­ный образец определенным образом структурированной беседы как метода выявления мотивов труда (подробнее обсуждение этого вопроса см.: [159: 17 — 19], а о психологии труда в России XVIII в. -[174] и [175]).

В романе Н.Г. Чернышевского " Что делать? " (XIX в.) выра­жена, в частности, идея проектирования рабочего места труже­ника сельского хозяйства в целях гуманизации его труда, как теперь, быть может, сказали бы: "...день зноен, но им, конечно, ничего: над тою часть нивы, где они работают, раскинут огром­ный полог; как продвигается их работа, продвигается и он — как устроили они себе прохладу! " Есть и идея нетрадиционного рас­пределения функций между человеком и техникой: " Почти все делают за них машины", а люди " почти только ходят, ездят, управляют машинами" [397: 281]. Ценна идея о том, что трудя­щиеся сами создают себе комфортные условия труда.

Психологические понятия занимают существенное место в юридических, государственных документах о труде и трудящемся. Можете сами избрать соответствующие материалы для анализа. Вы сможете при этом подметить, что положения нормативных доку­ментов (например, о поощрениях, взысканиях) строятся на не­которых подразумеваемых психологических моделях трудящего­ся. Например, система поощрений и взысканий предполагает определенные представления о мотивации, ценностных пред­ставлениях, потребностях трудящегося. Сообразно этому и вве­дены, скажем, такие поощрения, как объявление благодарнос­ти, выдача премии и т.п. То, что в основе подобных норматив­ных положений лежит психологическая модель работника, стано­вится совершенно ясным, если взять для сопоставления другие нормы: " А про всяку вину по уху, ни по видению не бити; ни под сердце кулаком, ни пинком, ни посохом не колоть... А плетью с наказанием бережно бити" (" Домострой", XVI в.).

Многие понятия, являющиеся теоретическими объектами психологии, находят отображение в тексте Конституции страны, в уставах общественных и государственных организаций. Попро­буйте в порядке упражнения выделить психологические понятия из таких документов.

Множество порождаемых и используемых в обществе психо­логических знаний о труде и трудящемся можно обозначить как область " неизвестной" психологии труда [174: 73—75]. Общий признак этого рода знаний — их включенность в контекст практической психологии.