Периодизация

Профессия политического технолога появилась в нашей стране на рубеже 80-90-х годов, одновременно с первыми ростками публичной политики. Первый – «эмбриональный» – этап развития профессии охватывает 1989-1993 годы, когда политика внезапно перестала быть монополией иерархии партийных функционеров и стала достоянием масс. Естественно, профессионалов в публичной политике в позднем СССР быть не могло. Были отдельные самонадеянные гуманитарии (точнее, обществоведы), попытавшиеся применить к отечественной практике методы, о которых читали в западных книгах.
Кроме того, что таких «прото-технологов» было мало, использовались они лишь спорадически: до осени 1993 года в стране прошли всего три общенациональные кампании, а об использовании политтехнологий в партийном строительстве тогда вообще никто не думал. У тогдашних консультантов не хватало как практической, так и теоретической подготовки. Российская политология тогда только начиналась, а знакомство с западной политологической литературой было фрагментарным. Прото-технологи мало работали, но много учились: в 1991 году ряд западных фондов и институтов начали проводить в СССР обучающие семинары. Как выяснилось несколько позже, реальная ценность усвоенных на этих семинарах знаний была невелика, но они стимулировали формирование профессионального языка и профессионального взгляда на политику. Ну а главным достижением «эмбрионального» этапа стало то, что была обозначена ниша «обслуживающего персонала» (интеллектуального и организационного) публичной политики) и необходимость ее занять.
Первые выборы Федерального Собрания России (тогда избирались обе палаты – как Государственная Дума, так и Совет Федерации) знаменовали начало нового этапа: этапа становления профессии (1993-1996). Осень 1993 года открывает непрерывную череду выборов, что дает возможность технологам (которых тогда еще так не называли) обрести необходимый практический опыт. В это время появляются структуры, объединяющие специалистов по политическому консалтингу – частные компании («Никколо М», «Имидж-контакт», фонд «Политика», Центр политических технологий и т.д.) и общественные ассоциации (Уральская гильдия политических консультантов). Формируется рынок политтехнологических услуг. Происходит наработка инструментария, реально применяемого в отечественной политической практике. Вырабатывается своя «табель о рангах».
Президентские выборы 1996 года дали российскому политтехнологическому сообществу своего рода «аттестат зрелости». Именно после президентских выборов произошло признание обществом факта существования политических технологий, как значимого фактора политической жизни – и технологов, как реальной профессии. Именно в это время профессия политического технолога приобретает кондотьерские черты. Подобно итальянским кондотьерам эпохи Возрождения, технологи были наемниками, становящимися самостоятельной силой.
Выборы 1996 года открыли третий этап развития профессии – этап расцвета (1996-1999 годы). В это время российские технологи проявляют максимум креативности, открывая собственные оригинальные методы манипуляции. Электоральный конвейер, начатый президентской кампанией, не прерывался ни на день, и это придало профессии технолога стабильность и значимость. В это же время российские технологи выходят за рамки национального рынка – они оказываются востребованными в странах СНГ, где не было возможности занять профессиональную нишу своими ресурсами. В это время появляется понятие «черный пиар», с которым у большинства россиян до сих пор ассоциируются политические технологии.
Справедливости ради надо отметить, что эффективность и значение «черного пиара» (т.е. технологий, направленных на дискредитацию политического субъекта) сильно преувеличены. В действительности, поскольку в российской политике до сих пор практически не имеет существенной ценности такое понятие, как репутация (точнее сказать, в общественном мнении у любого политика заведомо плохая репутация), то и создание репутационных издержек не оказывает серьезного влияния на судьбу того или иного политика. Так что в данном случае речь идет не об эффективной манипуляции, а о создании «дымовой завесы», отвлекающей внимание обывателя от основных конфликтов.
Осенью 1999 года, когда беспрецедентный электоральный успех сопутствовал чисто технологическому проекту «Единство», начался четвертый этап развития технологий в России – этап могущества (1999-2003). В течение этого этапа технология быстро и уверенно заместила собой публичную политику. Сформировался миф о всемогуществе технологии в политике, которому во многом способствовал сложившийся союз технологии и административного ресурса. Результатом этого союза стал настоящий триумф технологии на парламентских выборах 2003 года, когда три из четырех фракций Госдумы (включающих 80% депутатских мест) были сформированы партиями, представляющими собой чисто технологические проекты.
Но высшая точка могущества политических технологий одновременно стала началом кризиса профессии политического технолога. «Схлопывание» публичности сузило спектр профессиональных возможностей и упрочило унию технологии и администрации. Кондотьеры стали превращаться в регулярную армию, что коренным образом меняет характер профессии. При том технологи – вольно или невольно – стали брать на себя не только обслуживающую функцию, но и роль субъектов политики. Это повлекло за собой как самонадеянность, так и растерянность. Этап кризиса продолжается и по сей день, что никоим образом не снижает влияние технологов на российскую политику.