Хрестоматияпо общей психологии. Психология памяти. Под ред. Ю. Б. Гиппенрейтер, В. Я. Рома­нова. М., Изд-во Моcк, ун-та, 1979. с. 272. 3 страница

1) Наблюдение, показывающее, что упадок памяти раньше все­го распространяется на последние факты, настолько всем известно, что мы в нем не видим противоречия обычным требованиям здра­вого смысла. Казалось бы, можно решить a priori, что факты, наиболее поздние, и воспоминания, наиболее близкие к настояще­му, представляются всего яснее и отчетливее; тал мы и наблюда­ем в нормальном состоянии. Но при самом начале слабоумия имеет место важное анатомическое расстройство: нервные клетки начинают перерождаться. Атрофирующиеся элементы не удержи­вают более новых впечатлений. Точнее можно сказать так: какая-либо новая модификация и образование новых ассоциаций совер­шаться более не могут, или по крайней мере сохраняются нена­долго. Анатомических условий стойкости и возбуждения изменений не хватает. Если появляется совсем новый факт, то он или вовсе не оказывает действия на нервные центры, или тотчас же из них исчезает⁵. Но изменения, глубоко запечатлевшиеся в нервных элементах в продолжение многих лет и притом удвоившие извест­ную организацию, динамические ассоциации и группы ассоциаций,

* Термин «слабоумие» мы употребляем в смысле медицинском, а не как синоним сумасшествия вообще.

⁵ В одном случае старческого слабоумия больной в продолжение четырнадцати месяцев ни'разу не был в состоянии узнать врача, навещавшего его каж­дый день.

повторявшиеся сотню и тысячу раз, еще сохраняются, сильнее борются с разрушением. Этим и объясняется тот парадокс памяти, что новое для нее утрачивается ею раньше, чем старое.

2) Но вскоре начинается разрушение и той основы памяти,
которая еще давала больному возможность жить умственно. Умст­
венные приобретения (научные, артистические и профессиональные
сведения, знание иностранных языков и пр.) постепенно теряются.
Личные воспоминания исчезают в нисходящем порядке прошлого.
В самом конце утрачиваются воспоминания детства. Даже во время
сильного развития болезни иногда вспоминаются случаи из ранних
лет жизни, песенки, -любимые в детстве, и т. п. Часто наблюдается,
что слабоумные забывают большую часть слов родного языка.
Некоторые выражения иногда припоминаются ими, но в большин­
стве случаев они автоматически употребляют сохранившийся у них
небольшой запас слов (Гризингер, Бальярже). Анатомической при­
чиной подобного умственного разложения служит атрофия, кото­
рая сначала действует на корковое, а затем и на белое вещество
головного мозга, производя жировое и атероматозное перерожде­
ние нервных клеток, нервных волокон и капилляров мозга.

3) Лучшие наблюдатели заметили, что «аффективные способ­
ности исчезают гораздо медленнее, чем умственные». Сразу может
удивить то, что такие неясные состояния, как чувствования, явля­
ются более устойчивыми, чем идеи и вообще умственные состоя­
ния. Но, подумав, мы придем к заключению, что именно чувство­
вания-то и есть нечто самое глубокое, самое скрытое и вместе
с тем самое живучее. Наши чувствования составляют нас самих;
когда амнезия поражает наши чувствования, мы утрачиваем па­
мять о самих себе. Следовательно, ничего нелогичного не заключа­
ется в том, что. такая амнезия имеет место только б то время, когда
разрушение умственной жизни доходит до высшей степени и лич­
ность человека как бы распадается.

4) Всего дольше остаются такие приобретения памяти, которые
почти совершенно организовались, как, например, повседневная
рутина человека, его привычки, имеющиеся у него с давних пор.
Многие слабоумные еще в состоянии не обращаться к посторонней
помощи для того, чтобы встать утром и одеться, в свое время при­
нять пищу и лечь спать, наконец, исполнять разные ручные рабо­
ты, играть в карты и другие игры, иногда с необыкновенной
ловкостью, — все.это тогда, когда уже навсегда совершенно исчез­
ли и рассудок, и воля, и привязанности. Эта автоматическая
деятельность, требующая лишь минимума сознательной памяти,
представляет ту низшую форму проявлений памяти вообще, для
которой необходимы лишь мозговые узлы, продолговатый мозг и
спинной мозг.

Таким образом, постепенное уничтожение памяти имеет свои логический ход, подчиняется закону. Память теряется постепенно, начиная с-неустойчивого и кончая стойким. Сначала разрушение касается недавних воспоминаний, которые, как плохо запечатлев-

шиеся в нервных элементах, редко оживляющиеся, а потому слабо ассоциированные с другими состояниями памяти, имеют организа­цию, находящуюся на самой низкой ступени развития. Заканчива­ется этот процесс памятью чувственною, инстинктивною, глубоко лежащею в организме, составляющею как бы часть его или даже весь организм, памятью, которая отличается самой высокой орга­низацией. От начала и до конца течение амнезии, регулируемое природою вещей, идет по линии наименьшего сопротивления или наименьшей организации. Следовательно, патология убеждает нас в правоте сказанного нами относительно памяти: <, Она представля­ет процесс организации в его различных ст.епенях, заключенных между двумя крайними пределами: новым состоянием и органиче­ским запечатлением».

Приведенный выше закон, который можно называть законом обратного развития памяти, вытекает, как мне кажется, из фактов и является уму сам собою.

Если память при разрушении всегда идет.по указанному нами пути, то при своем восстановлении необходимо избирает противо­положный путь: формы памяти, утрачиваемые последними, в таком случае восстанавливаются первыми, так как они отличаются самой большой стойкостью, и оживление их должно произойти в восходя­щем порядке.

«Недавно в России наблюдали, что один знаменитый астроном мало-помалу утрачивал память сначала относительно фактов, быв­ших недавно, затем — фактов текущего года, далее — нескольких последних лет и.т. д.; эта потеря памяти все увеличивалась, и, наконец, больной сохранил воспоминания лишь о детстве. Думали, что он погиб совершенно. Но вдруг болезнь перестала развивать­ся, • и началось восстановление памяти, в обратщш прежнему порядке: сначала явились воспоминания юности, потом — зрелого возраста, затем — воспоминания о событиях недавних; наконец — о вчерашнем дне. Память этого субъекта восстановилась вполне незадолго до его смерти.

Теперь приведем наблюдение, еще более обстоятельное. Оно велось с часу на час. Я выписываю большую его часть.

«Сначала я должен сказать о некоторых подробностях, которые сами по себе не особенно важны, но которые тем не менее должны быть известны, так как соединены с замечательным явлением. В последние дни ноября один офицер нашего полка сапогом натер себе левую ногу. 30 ноября он поехал в Версаль, чтобы повидать там своего брата. В Версале он обедал, в тот же вечер возвратил­ся в Париж и дома нашел письмо от своего отца.

«Переходим теперь к самому факту. 1 декабря офицер этот во время езды в манеже упал вместе с лошадью на правый бок, силь­но ударившись при этом правым теменем. После падения было легкое обморочное состояние! Придя в себя, он снова сел на ло­шадь, «чтобы рассеять следы оглушения», и упражнялся в верхо­вой езде ³/₄ часа, причем делал все совершенно правильно и толь-

ко по временам обращался к конюху: «Я точно сейчас только проснулся. Что со мною было?» Потом его привели домой.

«Так как я жил в одном с ним доме, то был тотчас же пригла­шен к больному. Он встал мне навстречу, узнал меня, поздоровал­ся, как всегда, и сказал: «Я точно сейчас только проснулся. Что со мною было?» Он разговаривал без всякого труда, правильно отвечал на многие вопросы и чувствовал лишь тяжесть в голове.

«Но несмотря на мои расспросы, а также — конюха и слуги, он вовсе не мог вспомнить ни того, как он натер ногу, ни своей поездки в Версаль, ни того, как он утром уходил из дому, ни своих приказаний слуге при уходе в манеж, ни падения там, ничего того, что случилось затем. Но он прекрасно узнавал всех, называл по именам, помнил, что сам он офицер, что тогда-то ему придется дежурить и т. д.

Всякий раз, как я входил к нему (а я навещал его ежечасно). ему казалось, что я у него впервые в этот день. Он не помнил вовсе моих предписаний, несмотря на то что они приводились им в исполнение (ножные ванны, растиранья и пр.). Таким образом, для него не существовало ничего, кроме данного момента».

«Спустя 6 часов после случая в манеже пульс стал поднимать­ся, и больной вспомнил то, что ему говорили множество раз, а именно свое падение с лошади.

8 часов, спустя пульс еще поднялся, и больной вспомнил, что я у него уже был сегодня один раз.

Через 2У₂ часа еще пульс сделался нормальным. Больной пом­нит уже все, что ему говорили. Теперь он вспомнил, что на днях натер себе ногу, и начинает припоминать, что накануне ездил в Версаль; но в этом он еще сомневается и говорит, что охотно поверил бы, если бы его стали уверять в противном. Память мало-помалу восстанавливалась, и вечером больной ясно припом­нил, что действительно был в Версале. Но дальше восстановление памяти в этот день не пошло. Больной лег спать, не припоминая вовсе того, как проводил он время в Версале, как возвратился оттуда, и как нашел письмо от отца.

2-го декабря, проведя ночь спокойной, больной сейчас же после пробуждения припомнил, что делал в Версале, как возвратился в Париж, и как получил письмо отца. Но все, происшедшее 1-го декабря, до сих пор больной не может вспомнить сам, а знает об этом только от свидетелей.

Эта потеря памяти, как говорят математики, была обратно пропорциональна времени, прошедшему между действиями и мо­ментом падения, восстановление же памяти совершалось в извест­ном порядке, идя от самых дальних до самых близких событий».

Следует ли желать еще более доказательного наблюдения, чем это, описанное без всякой системы человеком, который был пора­жен происходившим на его глазах фактом? В сущности, случай этот относится к временной и ограниченной амнезии, но здесь мы видим полное подтверждение закона даже в узких границах,

Я очень жалею, что не имею возможности привести читателю побольше подобных фактов, несмотря на все старания найти их. Но думаю, что отыщется множество таких случаев, если внимание наблюдателей обратится на этот вопрос.

Итак, закон наш, исходящий из фактов и подвергнутый конт­рольным наблюдениям, можно до тех пор считать правильным, пока не будет доказано противное. Доказательством же этому за­кону служат и еще некоторые соображения.

Хотя закон этот и чрезвычайно важен для памяти, в сущности он составляет только частный случай более общего закона, биоло­гического. Мы знаем, что во всех проявлениях жизни те органичен ские образования, которые являются последними, перерождаются всегда раньше остальных. Один физиолог уподобляет это явление крупным коммерческим кризисам. Старинные фирмы противостоят буре, в то время как новые повсюду разрушаются. Наконец, мож­но еще сказать, что в порядке биологическом разрушение всегда следует направлению, обратному ходу развития, а именно от слож­ного к простейшему. Хайлингс Джэксон первый обстоятельно доказал, что высшие,.самые сложные, специальные, произвольные отправления нервной системы утрачиваются первыми, а отправле­ния низшие, наиболее простые, общие, автоматические утрачива­ются последними. Процесс разрушения памяти говорит в пользу этих двух фактов: новое здесь исчезает раньше старого, сложное — раньше простого. Значит, выведенный нами закон представляет психологическое выражение закона жизни, а патология в болез­нях памяти указывает на биологический факт.

Исследование периодических амнезий несколько осветило нашу задачу. Выясняя нам, как образуется и разлагается память, оно дает нам возможность понять, что такое представляет из себя память. Оно вывело закон, который помогает нам ориентироваться при самом начале среди множества болезненных разновидностей и впоследствии позволит нам привести эти разновидности под одну общую точкузрения.

Не стараясь делать какие-либо выводы, припомним лишь то, что нашли мы выше: раньше всего и во всех случаях амнезии теряются последние воспоминания; при периодических амнезиях происходит потеря всех форм памяти, кроме организованных и полуорганизованных; при полных временных амнезиях—совершен­ная потеря памяти, кроме органических форм ее; в одном же слу­чае (Мэкниш) теряются даже и органические формы памяти.

Корсаков Сергей Сергеевич (22 ян­варя 1854 —/ мая 1900) —• русский психиатр, основоположник москов­ской психиатрической школы. Разра­ботанная Корсаковым программа ор­ганизации психиатрической помощи привела к коренной реформе психиат­рических учреждений в России. С 11892 г. профессор Московского университета и руководитель психо­неврологической университетской кли­ники. Докторская диссертация «Об

С. С. Корсаков

алкогольном параличе» (1887) принес­ла Корсакову мировую известность. Корсаков — один из основоположни­ков нозологического направления в-психиатрии, автор классического «Курса психиатрии» (il, 893). Сочинения: Избранные произве­дения. М., 1954; Курс психиатрии, изд.¹ 3-е, т. 1—2. М, 1913. Литература: Банщиков В. М. С. С. Корсаков (1854—1900). Жизнь и творчество. М., 1967.

¹ См.: Корсаков С. С. Избранные произведения. М., 1954.
4—957 49

«множественного неврита», т. е. одновременного воспаления и пе­рерождения многих нервов.

Я скажу потом, в чем заключается болезнь, называемая мно­жественным невритом, теперь же скажу, что при этой болезни наблюдаются часто психические изменения, выражающиеся в ха­рактерном расстройстве памяти: больной, на первый взгляд, пред­ставляется совсем таким, каким он был, — рассуждает вполне хорошо, может иногда остроумно разговаривать, но он почти мо­ментально позабывает все только что случившееся. Для большей ясности того, о чем я хочу говорить, я приведу короткое описание

одного из случаев.

Это был больной 37 лет, один из симпатичных русских писате-.лей, человек, привыкший в своих поездках по Сибири очень много пить водки. Хотя он никогда пьян не бывал, но все-таки он вводил в себя ежедневно очень большое количество водки, а нужно заметить, что злоупотребление спиртными напитками составляет одну из частых причин множественного неврита.

За последний год приятели замечали, что память его стала слабее прежнего, так что ему приходилось напоминать, что ему.нужно делать в тот или другой день; тем не менее он продолжал работать — писал в разных изданиях оригинальные и интересные повести. Кроме забывчивости заметно было, что он стал не так твердо ходить. Так шло дело до 25 июня 1884 года. В этот день больной почувствовал себя нехорошо и резко уменьшил количест­во выпиваемой водки. Для окружающих казалось, что он просто позабывал о том, чтобы пить, так как сам он ничем не мотивиро­вал, почему он стал вдруг пить гораздо меньше. Ночью на 26 июня -он плохо спал, был взволнован, тревожен, часто задавал одни и те же вопросы, просил сидеть с ним. На следующий день такое состояние продолжалось, но волнение усилилось; забывчивость тоже усилилась. Видимо, больной потерял способность запоминать только что происшедшее событие, не помнил, что ему говорили, вследствие этого спорил с окружающими, ночи не спал, чего-то

боялся.

Я увидел его 30 июня. Главные явления, обращавшиена себя.внимание, были со стороны психической деятельности. В этом от­ношении замечено было следующее.

Резко выраженное расстройство памяти. Больной совершенно забывал «то, что случалось с ним в самое недавнее время; он не мог ответить, ел ли он сегодня или нет, был ли у него кто-нибудь =или нет. То, что было с ним за пять минут до данной минуты, ои не мог вспомнить, и если ему напоминали, готов был горячо спо­рить, что этого вовсе не было. Иногда, впрочем, соглашался, гово­ря, что, может быть, он и позабыл, так как, говорил он: «У меня всегда память была слабая». То, что было задолго до болезни, больной хорошо помнит, рассказывает с подробностями; но то, что было уже около времени начала болезни, приблизительно за весь > июнь месяц, больной помнит довольно плохо. Так, например, он

в июне писал повесть и довел ее до половины, а теперь позабыл, чем она должна кончиться. Кроме того, он получил в июне несколько важных для него писем из редакций, а теперь об этом не помнит, и когда ему напоминают, весьма удивляется и гово­рит: «Не может этого быть».

Вследствие этого, конечно, кругозор его значительно сужен, тем не менее рассуждения его правильны: из данных посылок ом делает совершенно правильные выводы, всем вещам придает их настоящее значение, относится ко всему совершенно правильно; при этом мысль его не ограничивается одним суждением, а являет­ся целым рядом последовательных суждений, правильно вытека­ющих одно из другого и не лишенных находчивости и остроумия. Но если прервать нить его разговора, он совершенно позабывает, о чем он говорил, и сейчас же готов повторить все то, что говорил; то, что в его голове происходил тот или другой процесс, он совер­шенно позабывает и вследствие этого очень часто повторяет одни и те же рассказы, одни и те же фразы, и все как будто новое. Эти фразы иногда поражают своей стереотипностью: одно и то же впечатление у него вызывает стереотипную фразу, которая произ­носится таким тоном, точно больной только что эту фразу приду­мал, как будто это новый продукт его мысли, до этого не бывший в голове.

Направление хода мыслей большей частью подчиняется внеш­ним влияниям, и, отвлекши на минуту больного от данной темы, можно очень скоро направить его совершенно на другую, поставив перед его глазами предмет, который вызовет у него новое направ­ление мыслей. Материал для суждений, для мыслей, высказывае­мых больным, черпается, конечно, из прежде добытого умственно­го капитала, из прежде усвоенных впечатлений, так как новое- не оставляет у больного заметного следа.

Однако в этом отношении было несколько фактов, указываю­щих, что, очень вероятно, в бессознательной сфере душевной жизни оставались следы и от недавних впечатлений. Так, напри­мер, меня он до своего заболевания не знал, а, когда я бывал у него, все-таки сразу принимал за врача, только положительно утверждал, что лица моего не знает и фамилии не помнит. Отно­шение его, довольно симпатичное, тоже оставалось всегда; из этого можно подозревать, что память чувства и тех бессознатель­ных восприятий, которые в совокупности дают представление о значении человека или вещи, у него более сохранилась, чем па­мять времени, места и формы.

О том, что он сам делал, больной решительно не помнит и говорит о себе то, чего никогда и не было; так, говорит, что он написал такую-то повесть, а он ее еще только думал написать; рассказывает с подробностями, куда он вчера ездил, а он давно в это место не ездил — все подробности суть просто плод его во­ображения; когда же ему сказали, что это фантазия, никак не хотел верить.

4* 51

Я не стану продолжать далее описание этого случая², потому еще буду описывать более подробно проявления этой формы у других больных, — скажу только, что у этого больного вскоре развились параличи рук и ног, расстроились дыхательные дви­жения, и он скончался. Эти параличи были, по всей вероятности, следствием поражения нервных стволов, т. е. множественного неврита. Спрашивается, что такое множественный неврит?... Это есть болезненное изменение, поражающее зараз множество нерв­ных стволов. Если в них разовьется болезнь, то, естественно, рас­строится их функция и явятся параличи, т. е. прекращение дви­жений в тех мышцах, к которым идут больные нервные волокна, потому что возбуждение, приказ воли к сокращению, до них не будет доноситься. Если будут поражены чувствующие нервы, то, вследствие раздражения их, явятся боли, а если нервные волокна будут совсем уничтожены, явится потеря чувствительности в той части кожи, от которой идет больное нервное волокно, так как раздражения не будут доходить до сознания от этой области. Вследствие всего этого внешнее проявление этой болезни будет выражаться в параличах, т. е. прекращении движения чаще всего ног и рук, в болях и других расстройствах чувствительности... Психические расстройства при этом протекают в различной форме, но одно из самых характерных — это своеобразное расстройство памяти. Эту форму мне пришлось наблюдать во многих случаях, и я опишу здесь отличительные ее свойства.

Когда эта форма наиболее характерно выражена, то можно заметить, что почти исключительно расстроена память недавнего; впечатления недавнего времени как будто исчезают через самое короткое время, тогда как впечатления давнишние вспоминаются.довольно порядочно; при этом сообразительность, остроумие, на­ходчивость больного остаются в значительной степени. Так, напри­мер, больной не может вспомнить, пообедал он или нет, хотя только что убрали со стола, а между тем играет хорошо в префе­ранс, в шашки. При этом он действует предусмотрительно, напе­ред видит дурные последствия плохого хода своего противника и может вести игру, руководствуясь во все время одним планом. Если все партнеры сидят на своих местах, он хорошо представляет себе ход игры; но когда они случайно пересядут, он не в состоянии продолжать игру. Только что убрали шашки или карты, все следы игры скрыли, он позабывает об игре и говорит, что давно не играл. То же самое относительно лиц: больной узнает их, если видел до заболевания, рассуждает, делает свои замечания, часто остроум­ные и довольно находчивые по поводу того, что он слышит от этих лиц; может поддержать разговор довольно интересный, а чуть только ушли от него, он готов уверять, что) него никого не «было. Если лицо, с которым он говорил минуты за две до данной минуты, снова войдет и спросит, видел ли он его, больной отвеча-

'^л Он подробно описан в моей монографии: Об алкогольном параличе. М., 1887.

ет: «Нет, кажется, не видел». Имен лиц, которых он не знал до начала болезни, он не в состоянии запомнить, а каждый раз эти лица являются для больного как бы совершенно незнакомыми. Вообще память ограничивается только тем, что было до начала болезни; то же, что-было после начала болезни, больной совер­шенно не помнит. Контраст полнейшего беспам-ятства, амнезии, относительно недавнего и сравнительной стойкости памяти давнего поразительный. Так, один больной прекрасно описывал свои пу­тешествия, настолько рельефно и картинно, что каждого увлекал своим рассказом, — и все это были не фантазии, а действительные факты; но в то же время он совершенно позабывал, что этот рассказ он повторяет 10 раз кряду в течение одного часа. Другой больной отлично пересказывал свои литературные работы, кото­рые были до болезни, а о той повести, которую он писал перед самым заболеванием, имел очень смутное понятие: начало ее помнил, а какой конец повести должен был быть, решительно не мог представить. Третий больной, превосходный знаток хирурги­ческой анатомии, с педантической точностью описывал расположе­ние сосудов той или другой части тела и в то же время решитель­но ничего не помнил из того, что делалось во время его болезни. Больные обыкновенно уверяют, что относительно прежнего они решительно все помнят, и действительно, заставить их вспомнить можно почти все, что доступно памяти среднего человека. Иногда, впрочем, заметно, что и с этой стороны память их несколько ле­нива: вспомнить они действительно все могут, но большею частью нужно их о подробностях расспрашивать, руководить их внима­нием, иначе они и о давно прошедшем будут говорит не ясно, из­бегая подробностей. Зато те вещи, которые в здоровом состоянии больным очень часто повторялись, например некоторые поговорки, заученные фразы, теперь повторяются постоянно в одной и той же стереотипной форме: тот больной, который хорошо изучил хирур­гическую анатомию, каждый раз давал ответы из этой области в совершенно одинаковой стереотипной форме; описания путеше­ствий, которые делал другой больной, были совершенно в одних и тех же выражениях (нужно заметить, что больной и в здоровом состоянии любил рассказывать о своих путешествиях, и рассказы его во время болезни были повторением прежних рассказов).

Наряду с этим видимым сохранением памяти давно прошедше­го, чрезвычайно резко бросается в глаза, как мы говорили, отсут­ствие памяти недавнего: часто больной не только не помнит, сколько времени он болен, но даже иногда не помнит, что он настолько болен, что и встать не может; почти от всех больных такого рода можно услыхать, что они сегодня куда-ни­будь ездили, хотя может быть, несколько недель уже не поднима­лись с постели.

От одного больного приходилось слышать почти постоянно следующее: «Я залежался сегодня, сейчас встану, — только вот сию минуту ноги как-то свело, как только они разойдутся, я и

встану». У него была длительная контрактура в коленях, но он, не помня об ее существовании, считал, что это только дело данной минуты. Этот же больной категорически утверждал, что у него никаких болей в ногах нет, а между тем у него были очень силь­ные стреляющие боли; когда стрельнет, он закричит, а потом сей­час же на вопрос ответит, что у него решительно никаких болей нет. Краткость времени, в продолжении которого впечатления уже сглаживаются, поразительна: этот же больной, читая газету, мог десять раз подряд прочесть одну и ту же строчку как нечто со­вершенно новое; бывало так, что случайно глаза его остановятся на чем-нибудь интересном, пикантном, и он эту строчку прочтет вслух своей матери, рассмеется; но в это время он, конечно, на несколько секунд оторвет глаза от того места, которое он читал, а потом, когда глаза -его опять нападут на это место, хотя бы сейчас же, он опять с теми же словами: «Послушай, мама», — чи­тает это место, и таким образом может повторяться много раз. Один больной в продолжении 10-минутного сеанса электричества раз пять повторял мне, как он всегда боялся электричества, и, когда был гимназистом, бегал из физического кабинета. Каж-.дый раз он говорил это мне, как будто говорил что-нибудь новое, и все в одной и той же стереотипной фразе. Я так уже и знал, как только я прикасался электродом к его коже, сейчас начнется: «Ох, уж это электричество, я всегда боялся!», и т. д.

Вообще такого рода больные постоянно повторяют одни и те же вопросы, одни и те же фразы; большею частью бывает так, что какая-нибудь вещь, вызвавшая известное замечание больного, уже долго будет вызывать все это же замечание, как только по­падется на глаза больному; живущие с такими больными знают, что совершенно одни и те же замечания при каждом событии они могут, повторять без конца, совершенно не помня, что они когда-нибудь это говорили.

Вследствие этого, конечно, если долго говорить с больным, то поражавшая с первого раза его находчивость, остроумие окажутся очень небольшими: 1) окажется, что для своих рассуждений больной пользуется исключительно старым, давно накопленным, материалом; впечатления же нового времени почти не входят в состав его мышления; 2) и из старого-то у больного возникают по преимуществу рутинные комбинации, давно заученные фразы; 3) круг идей, среди которых вращается мышление больного, де­лается крайне узок, и в этих узких рамках большею частью совер­шаются все однообразные комбинации.

Такие больные очень монотонны; мышление их большею частью вызывается не внутреннею потребностью, а внешними впечатления­ми: начнут с ним говорить — он начинает говорить; увидит вещь— сделает свое замечание, но сам ничем не интересуется; из данной посылки, впрочем, больные могут делать верные умозаключения, чем и объясняется довольно искусная игра в шашки и карты, ког­да на столе положение шашек и записи дают возможность боль-