Выводы и резюме 4 страница

И после этого вопроса у Канта идет совершенно гениальное осу­ществление <...> последовательного мышления как движения по прямой, когда видишь, чего никогда бы не увидел, если бы не обладал <...> спо­собностью не сходить с прямой вопреки фактам. <...> Повторяю: каково было бы следствие, если мы основали свою жизнь на доказанных зако­нах? Кант: «Если бы не изменилась бы и вся наша природа, то склоннос­ти, а ведь за ними всегда первое слово, сначала потребовали бы своего удовлетворения и в соединении с разумным размышлением потребова­ли бы максимального и продолжительного удовлетворения под именем счастья³.

¹ Нахождение человека в этом состоянии и есть сознание, а сознание моральное есть
частный случай такого сознания. Не случайно в романских языках слово, обозначающее
сознание, совпадает со словом, обозначающим мораль. Скажем, французы говорят
«conscience», имея в виду и сознание, и мораль; и то же самое мы видим в английском
языке.

² Кант И. Соч.: В 6 т. М., 1965. Т. IV. Ч. 1. С. 483.

³ Там же. С. 483.

Мамардашвили М.К. А. [Понимание морального закона...] 211

Подставляйте под это багаж ваших общественных знаний: мы по­знали, в чем состоит общественный интерес, на котором основываем свое разумное рассуждение, когда стремимся к максимальному и продол­жительному удовлетворению своей склонности — «под именем счастье», или <...> всеобщее благо. «Моральный закон, — продолжает Кант, — заговорил бы потом...» Моральный закон — пуст, он не содержит в себе никакого содержания. <...> Он есть лишь <...> некая сила, действующая внутри нас и порождающая акт, который мы же и осознаем. И это выше любой природы, в том числе и природы человека. Моральный закон! Итак: «Моральный закон заговорил бы потом, чтобы держать их (т.е. склонности) в подобающих рамках и даже подчинить их все более высо­кой цели, не считающейся ни с какой склонностью (например, подчинить их государственному интересу, интересу построения будущего общества и так далее — это высшие интересы. — М.М.). Но вместо спора, кото­рый моральному убеждению приходится вести со склонностями и в ко­тором после нескольких поражений должна быть постепенно приобре­тена моральная сила души, у нас перед глазами постоянно стояли бы бог и вечность в их грозном величии...»¹.

Замените здесь слова «бог» и «вечность» на закон неумолимого хода истории, объективного хода прогресса, колесо истории, которые обо­рачивались бы для нас своей наказующей грозной стороной и поэтому требовали подчинения, или, сознавая их грозность, мы соразмеряли бы себя с этими законами и возможными наказаниями, которые воспоследо­вали бы из их нарушения. В скобках Кант замечает: «...<...> Наруше­ний закона, конечно, не было бы, и то, чего требует заповедь, было бы ис­полнено, но так как убеждение, на основе которого должно совершать по­ступки, не может быть внушено никакой заповедью (т.е. моральный закон не может быть внушен никакой заповедью, он или есть в тебе, или его нет. — М.М.), а побуждение к деятельности здесь всегда под рукой и оно внешнее, следовательно, разум не должен пробивать себе дорогу, собирая силы для противодействия склонностям с помощью живого представления о достоинстве закона, — то большинство законосообраз­ных поступков было бы совершено из страха, лишь немногие — в на­дежде и ни один — из чувства долга, а моральная ценность поступков, к чему единственно сводится вся ценность личности и даже ценность мира в глазах высшей мудрости, вообще перестала бы существовать. Таким образом, пока природа людей оставалась бы такой же, как теперь, пове­дение их превратилось бы просто в механизм, где, как в кукольном пред­ставлении, все хорошо жестикулируют, но в фигурах нет жизни»². Т.е. возник бы мир, который Кант называет миром духовных автоматов.

¹ Кант И. Соч.: В 6 т. М., 1965. Т. IV. Ч. 1. С. 483.

² См. там же. С. 483-484.

212 Тема 14. Развитие личности

Есть в кантовской цитате выражение «живое представление», которое возможно только тогда, когда разум или моральная сила души приобрета­ются тобой самим в борьбе со склонностями, т.е. когда совершается акт мысли, который есть изменение склонения. Лишь тогда тот мир, который возникает, становится миром, состоящим из одушевленных людей, а не ав­томатов. Правда, тут есть одна хитрая посылка, она звучит невинно, потому что для Канта само собой разумелось: природа человека не меняется. Чело­век возвышается над собой — это и есть человеческая история, а природа человека не меняется. <...> Т.е., согласно Канту, чтобы не видеть <...> это­го акта мысли, нужна очень простая вещь — допущение, что меняется при­рода человека и что создается новый человек. <...> То, что я сказал об изме­нении природы человека, <...> есть <...> идеология. Мысль всегда имеет свой идеологический дубль, и он образуется так: мысль возникает, есть сво­бодное автономное создание, и потому я вдруг вижу предмет таким, но я-то считаю, что у меня такая мысль, потому что предмет такой. <...> Если мы имеем моральные побуждения и состояния мысли благодаря предметам, тогда нужно действовать на человека предметами, ну, скажем, создать хоро­шую среду, чтобы произвести хороших людей. И тогда действительно <...> логично строить общество на доказанном человеку знании хода истории и <...> развивать не имеющий никаких логических прорех мир духовных автоматов, в котором все правильно, все жестикулируют, но нет жизни. Норма, высший закон, конечно, соблюдается, но поскольку это есть доказан­ный закон (как предмет в мире, действующий на наши органы восприятия), то мы — или страхом держимся, или актерствуем страхом перед наруше­нием, или, чтобы мысль не могла разрушить здание нашего автоматизма, строим идеологию.

Вот что значит мыслить. <...> Философ <...> поставил вам мысли­тельный эксперимент, мыслил последовательно и действительно увидел, что есть на самом деле, и, более того, как бы предсказал, что будет. На­столько предсказал, что здесь содержится даже эпизод «Великого инкви­зитора», например¹. Как будто о нас написано, в частности потому, что ис­ходная мысль Канта и первый основной мотив его творчества — по­строить мысленный мир таким, который был бы противоположен или мог противостоять фанатизму знания. Он предупреждал, что если мы попро­буем знанием заменить то, что должно быть предметом убеждения, то родится величайший фанатизм — фанатизм идей. Не фанатизм веры, а фанатизм идей — вот один из внутренних противников, с которым бо­ролся Кант, строя свое размышление и свою философию.

¹ <...> Весь Достоевский с его <...> описанием того мира, которым он мучился; его, как выражаются критики, романы идей, где героями являются идеи, которые сталкива­ются в фантастических битвах, режут друг друга, кричат, находясь постоянно в состоянии духовной истерики.

Мамардашвили М.К. А. [Понимание морального закона...] 213

<...> Говорят, что личность или моральное лицо есть бесконечная ценность. <...> Тогда мы не имеем права употреблять термин «цен­ность», потому что ценность по определению есть конечное измерение. Ценность — для кого—то. <...> Но это означает, что личность или мо­ральное лицо никакая не ценность, а какое-то другое явление. Вернее его назвать онтологическим <...>, бытийным явлением или бытийной фор­мой. Личность есть состояние формы и способ бытия. И только такой субъект, который является лицом, целесообразен относительно мира, так как происходящее в мире может произойти, случиться в полноте собы­тия в точке встречи с таким лицом, личностью. <...> А субъект, который не может предстать в качестве личности, нецелесообразен относительно мироустройства. <...> Скажем, когда мы не собраны в полноте своего существа, что-то не случается. Не случается мысль, не случается понима­ние или взаимопонимание, не случается сострадание и так далее. Не слу­чается событие, имеющее бытийную или бесконечную ценность, <...> когда мы, будучи сопряжены с символами <.„>, можем рождаться в ис­тине. Чтобы увидеть истину, нужно уже быть в элементе истины, <...> который древние называли огнем.

Без огня нет формы. Мы ведь глине придаем форму только огнем. Но его держать руками нельзя. <...> Поэтому первый акт мысли <...> был и первичным символом философии — символ огня, а первым фило­софом европейской традиции был Прометей, похитивший огонь у богов. Я хочу сказать, что случившееся как событие бытия подобно пламени, которое выбросилось, лизнуло объект, а само ушло, и осталась обожжен­ная форма объекта. <...> Поэтому само бытие в философии и сравнива­ется с огнем в двух смыслах.

Во-первых, пламя держать нельзя, можно лишь снова и снова вос­пламеняться, и снова это будет уходить, оставляя нам обожженные фор­мы. Скажем, души без огня выплавлять нельзя, а мы можем иметь толь­ко выплавленные души, родившиеся в тигле, в лоне символов. Рожден­ные нами из материала самих себя. В самих себе мы рождаем, например, характер, <...> феноменальные состояния веры, от устойчивости и по­следовательности которых зависит то, что должно случаться в мире или в бытии. Но мы все время идем от приходящего и уходящего огня. Огонь оставляет свой след на форме. И мы его можем держать лишь в том смысле, что он снова впереди нас вспыхнет, и передавать друг другу пламя бытия.

А второе значение этого символа в том, что огонь не считается с на­шими маленькими человеческими удобствами и слабостями. Миры вспы­хивают и гаснут по каким-то своим, а не нашим меркам. <...> Такова же гераклитовская метафора мировых пожаров — этих мерно загорающихся и сгорающих миров. Подобна этому и метафора мира как играющего ре­бенка. <...> В этой метафоре-символе к человеку обращено лицо играюще-

214 Тема 14. Развитие личности

го ребенка, перед которым человек очень мал. И бессмысленно и смешно ожидать, что <...> мир как ребенок, не может тебя при этом давить, сжи­гать. Нельзя приписывать ему эмпирической озабоченности нашим су­ществованием конкретных лиц. Он не нашей мерой создан и не по нашим правилам играет, а в его игре целые народы могут сгорать. Поэтому мета­фора играющего ребенка по смыслу равна гераклитовской метафоре огня. И у Гераклита, которого называли темным и мрачным в силу якобы тра­гизма его философии, в тексте видна легкая улыбка. А если вы видели <...> архаические греческие скульптуры, то вы помните, что на всех этих архаи­ческих скульптурах лицо всегда затоплено какой-то неуловимой и стран­ной улыбкой, блуждающей на линиях рта. <...> Ее очень трудно локали­зовать, но видно. И это улыбка не от мира сего.

Развитие личности и процессы научения