С. Холмс

«На протяжении полувека Советский Союз не только был для нас главным военным соперником, но и выполнял в идеологической и политической системе отсчета роль „иного“. И левые, и правые в Америке отстаивали свои концепции свободного общества (при всем их различии), отталкиваясь от сталинского кошмара. С этой точки зрения „холодная война“ оказала глубокое формирующее влияние на нашу политическую философию. Можно даже сказать, что „холодная война“ и была нашей политической философией […].

Какие же именно элементы американского «символа веры» побуждал нас подчеркивать этот фундаментальный контраст? Прежде всего свободу слова и печати, а также свободу совести, поскольку Москва их жестоко подавляла. По той же причине американцы придавали большое значение свободе передвижения, праву граждан образовывать независимые объединения, праву на справедливое судебное разбирательство и праву голосовать на состязательных выборах, обеспечивающих реальную сменяемость представителей власти […].

Теперь Советский Союз стерт с мировой карты. Однако дела в России обстоят не лучшим образом. За пределами Москвы условия жизни людей ухудшились настолько сильно, что многим приходится кормиться за счет подсобного хозяйства […] у россиян теперь больше оснований беспокоиться по поводу не силы государства, а его бессилия. Признаки беспорядка в стране – на каждом шагу: тюремные бунты, грабежи поездов, солдаты, выпрашивающие закурить у прохожих, стаи собак на улицах провинциальных городов, утечка нефти из трубопроводов ‹…›.

Какой же урок мы можем извлечь из этой обескураживающей ситуации? Как следует пересмотреть прославление «свободного рынка» и «стихийного обмена» при виде рынка ракет класса «земля – воздух» и других смертоносных остатков советского арсенала? И как насчет «плюрализма», «децентрализации», «уравновешивающих друг друга властных полномочий», «независимых общественных объединений» и «независимости общества от государства»? Быть может, послекоммунистический опыт должен дать нам для понимания этих идей не меньше, чем давал, как мы прежде думали, опыт коммунистический.

В эпоху «холодной войны», когда казалось, что все зло в политике исходит от «слишком сильного государства», угроза, исходящая от слишком слабого государства, не играла особой роли в либеральной идеологии, как ее понимали сами либералы. […] Однако так было не всегда. По знаменитой формуле Мэдисона, употребленной в «Федералисте», конституционные ограничения государственной власти предполагают, что «прежде всего надо обеспечить правительству контроль над управляемыми». Если представителей власти можно одолеть силой или подкупить, энергия частного предпринимательства может приобрести патологические формы […]. Неприглядная картина общества с бандами головорезов вместо нормальных регуляторов рынка не должна, конечно же, настраивать нас в пользу «твердой руки». Но беды нынешней России, проистекающие из политической дезорганизации, должны заставить нас лучше осознать роль государства в осуществлении либеральных свобод и послужить уроком тем из нас, кто воспринимает государство исключительно как угрозу либеральным ценностям.

Нет государственной власти – нет и прав личности. Крайние либералы иногда утверждают, будто государство имеет право на принуждение только для предотвращения вреда и защиты прав собственности. Применительно к сегодняшней России слово «только» в этой фразе звучит крайне неуместно […].

На примере нынешней России становится до боли ясно: несостоятельность государства угрожает либеральным ценностям столь же серьезно, как и деспотическая власть. «Разгосударствление» не столько разрешает проблемы, сколько их порождает. Ибо без действенной государственной власти не будет ни предотвращения общественного вреда, ни личной безопасности. Права, записанные в брежневской конституции 1977 года, не были защищены из-за репрессивного характера государства. Права, записанные в ельцинской конституции 1993 года, не могут быть обеспечены из-за отсутствия у государства воли и средств.

Итак, политическая раздробленность и разложение власти делают невозможным осуществление либеральных свобод. Этот факт заставляет предположить, что либерализм не должен стремиться исключительно (или хотя бы главным образом) к ослаблению государственной власти. В свете современного российского опыта на первый план выходит способность либерального государства сосредоточивать власть в руках ответственных перед обществом лиц и эффективно пользоваться этой властью.

В свое время образ одинокого отказника в лапах у беспощадного государственного монстра привел к односторонней интерпретации либеральных прав. Огромный тяжкий опыт говорил, казалось, о том, что права человека – это, по существу, «стены», воздвигаемые для защиты от государства. В этой метафоре, несомненно, есть своя правда. Но ее недостаточность становится очевидной на примере сегодняшней России, где неудача либеральных реформ проявляется наиболее явно в том, что между государством и обществом выросла стена безразличия. Коррумпированные должностные лица, которым нет нужды никого угнетать, живут в одном мире, а деполитизированные граждане – в другом ‹…› либерализм в истинном смысле слова имеет своей целью не изоляцию общества от государства, а, напротив, поддержание эффективных открытых каналов для консультаций и партнерства между честными представителями власти и честными рядовыми гражданами. В либеральном государстве нарушение прав личности означает неповиновение власти. А отсутствие государства столь удручающе потому, что отсутствует тот единственный общественный институт, который может обеспечить нуждающимся необходимую защиту. Иначе говоря, государство – самая крупная и самая надежная правозащитная организация. Там, где такое государство не может эффективно осуществлять свою власть, последовательно обеспечивать и защищать права человека невозможно. Без действенной государственной власти не будет ни прав человека, ни гражданского общества. Этот урок очевиден, хоть он и противоречит тем убеждениям, которые привиты нам антитоталитарным воспитанием».