Превратности перехода и болезнь горя

Если при болезни горя постоянно возвращается сон о «чудесном трупе», то нуж­но отметить существование другого типа сновидения, которое не делает никакой ошибки: это сон с «зубами», напоминающий об их росте или потере, об их лечении или обнажении (как в случае Терезы) и т. д. Однако, если сон о «съеденном и погребенном трупе» означает болезнь горя, сон о «зубах» выходит далеко за эти рамки: он встречается практически в любом анализе.

Что язык говорит о «зубах»? Пациенты воскрешают в памяти этот символ всякий раз, когда встает вопрос о конфликте перехода со стадии интроекции на дру­гую. Действительно, прорезывание зубов означает первый большой переход: от­сюда его символическое значение для символизации любого перехода. Идет ли речь об эдиповом переходе, пубертатном развитии, достижении взрослого возра­ста или движении к менопаузе, «зубы» всегда будут пригодны для символизации превратностей либидной перестройки. «Первых месячных ждешь как первых зубов», — говорит одна пациентка.

Для другой повторяющийся сон, в котором она теряет зубы, выражает утрату (в явном смысле) эдиповой матери к выго­де пубертатного перехода.

Заметим, кстати, что появление сна о «зубах» дает точное указание, которое может послужить организатором часто расплывчатого материала.

Тяжелая и внезапная пубертатная анорексия разворачивается вследствие замечания преподавателя: «Ты слишком толстый». В течение месяцев юноша воз­держивается от всякого жевания. Кроме того, его пассивное молчание диссиму­лирует его становящийся взрослым голос. Сон о «зубах» удачно освещает конфликт пубертатного перехода и делает аналитическую работу плодотворной. Это кош­мар, в котором «кусающие мыши» преследуют его. («Обидное»¹ замечание пре­подавателя — образ ревнивого отца — было услышано им: «Твой пенис стал слиш­ком большим во время первой эякуляции».)

Он в полной растерянности бежит от этих «зверей с крепкими и острыми зубами», чтобы стать неподвижным и проснуться в ужасе.

Тогда встает вопрос: «Является ли болезнь горя автономным образованием или лишь эпизодом, произошедшим в лоне старой невротической проблематики?» Постоянство сновидений о «зубах», воскрешающих конфликт перехода, подтверждает такой ответ: болезнь горя располагается в более широких и более общих рамках, в рамках расстройств, свойственных переходным периодам, частный слу­чай которых она и представляет.

Подобные либидные вторжения случаются именно в переходные моменты, когда «прорывается» новое влечение (испытываемое как приятное) и при­нуждает Я, так же как и объектные отношения, к изменению. В переходном пери­оде на самом деле существует внутренняя проблема, которая вызывает фиксацию. Хотя Я и испытывает привлекательность нового влечения, не всегда способно принять все, что «даровано ему богами». Тогда, в течение более или менее дли­тельного периода, оно будет вести себя по отношению к этому новичку амбива­лентным образом².

Если же объект помогает ребенку интроецировать его влечение, «возвращает» его ему, объективируя, переход не должен вырождаться в непреодолимый конфликт. Интроекции смогут продолжиться в полной безмятежности. Если же, на­против, своим отсутствием, своей лаской, своим соблазнением объект блокирует интроекцию нового влечения, непременно установится образная фиксация. Вот почему переход, в котором проявляются новые либидные влечения, являет­ся почвой предрасположенности к расстройствам, останавливающим развитие.

¹ В оригинале игра слов: piquant (фр.) — кусающий, колющий, острый, пикантный, обидный. — Примеч. А. Ш. Тхостова.

² Фройд хорошо показал, что всякая либидная организация с хорошо установленным функционированием представляет некоторую силу инерции перед перспективой пе­рестройки. Либидо трудно изымается из однажды инвестированной области с тем, чтобы завоевать другие регионы. Для Джонса старая стадия ведет себя как Сверх-Я по отноше­нию к переходу на следующую стадию. Винникотт подчеркивает важность «переходного» объекта в эти моменты перехода, объекта, который, будучи большим, чем фетиш-воспоминание, представляет, на мой взгляд, демонстрацию верности по отношению к старой организации.

Как воспринимается объект, который способствует такой остановке роста Я? По всей очевидности (как это иллюстрирует случай Тома), как сам объект, изуродованный своими собственными желаниями. Стоит лишь ему на мгновение принять желание ребенка, то есть стать ему свойственным, чтобы затем его отбросить, он действием своего собственного конфликта уже посеял зародыши инфантиль­ной фиксации. Она же питается непоколебимой надеждой, что однажды объект вернется, как в этот привилегированный момент. Не является ли объект для ре­бенка подобным ему, подвергнутому запрету Сверх-Я, но являющемуся в глуби­не себя самого его единственным возлюбленным?

Однако если существует разница между объектной утратой в фиксации — потерей момента удовлетворения, похороненного как труп, — и болезнью горя, она заключается для этой последней в действительной смерти объекта. Парадоксаль­ным образом объект, умерший от действительной смерти, на мгновение оживляет «чудесный труп», одновременно и умерший и выживший, что был давным-давно удален в темный склеп вытеснения.

Андре Грин