Нормальная мания» и болезнь горя

Тем не менее, клиника позволяет сделать очевидным первый факт. Все те, кто I признается, что пережил такое «усиление либидо» по случаю утраты объекта, делают это со стыдом, удивленно, часто стесняясь и тихим голосом.

«Моя мать была здесь, мертвая. А я, в момент, когда нужно было бы пережить больше всего тоски, когда нужно было бы быть наиболее подавленным, жертвой устало­сти, когда мои члены, руки и ноги должны были бы опуститься, все тело целиком подавленным, внизу, на земле — мне трудно об этом говорить — я испытал ощуще­ния, да, физические ощущения», — говорит голос. «Я так и не понял, как со мной могла произойти подобная пещи, я себе этого никогда не

прощу... но вот фривольная песенка мне пришла на ум и не покидали меня. Она напевалась во мне все то время, пока я бодрствовал». «Я примеряла черную вуаль, улыбаясь себе в зеркало, подобно невесте, которая готовится к великому дню», — говорит другая.

Именно такие же признания содержатся в ощущении Абрахама. Его интуиция кажется мне полностью подтвержденной клиническим опытом. Данный текст пытается оторвать доктрину от первоначальной констатации и заново взглянуть на все те случаи, которые кушетка квалифицирует как «болезнь горя»¹.

Почему такие больные изводят себя самоупреками и подавленностью, подвергаясь истощающим руминациям, физическим болезням, будучи угнетенными, уста­лыми, тревожными? Почему они страдают от потери аппетита к объектной любви? Что поражает их креативность, заставляя ностальгически вздыхать: «Я смог бы, если бы мог...» Связь между их состоянием и запускающим событием редко до­стигает сознания. Достичь этого станет задачей тяжелого психоаналитического труда. «Мне провели интенсивный курс, и у меня было желание вступить в брак. Но внутренний голос мне говорил: " Тогда ты должен будешь покинуть твоих мертвых! "; этот голос возвращался грустно, настойчиво, и я долго уважала его призыв. И мир оставался для меня огромной пустыней». Или еще: «Я не могу про­стить себе одной вещи. В день смерти моего отца у меня были отношения с моим мужем. Это был первый раз, когда я познала желание и удовлетворение. Неко­торое время спустя мы развелись, потому что...» (и здесь она называет несколь­ко «веских причин»). Эти несколько примеров хорошо очерчивают ядро, вокруг которого формируется болезнь горя: это не скорбь, обусловленная объектной поте­рей как таковой, как можно было бы подумать, но ощущение непоправимого греха — греха быть охваченным желанием, быть удивленным либидо, выходящим в наименее подходящий момент из берегов, в момент, когда следует скорбеть и предаваться отчаянию.

Таков клинический факт. Некоторое усиление либидо во время кончины объекта является распространенным, если не сказать универсальным, феноменом. Со­гласно предвосхищению Абрахама, сама по себе маниакальная реакция является лишь его патологически преувеличенной формой. От себя я хотела бы добавить, что здесь равным образом заключена и причина обострения невротического конф­ликта, до этого момента латентного. Как понимать внезапное появление подобного либидного прорыва? Вокруг этого вопроса завязывается комплексная пробле­матика, нескольким путеводным нитям которой я попытаюсь здесь последовать. Начнем с конфликтной интроекции и реакций вытекающей из нее аутоагрессии, так же как и последующих экономических проблем. Затем обратимся к специфи­ческой регрессии, такой, какой она обнаруживается в лечении со своим особым содержанием - инкорпорацией. И, наконец, в более общем плане, я попытаюсь определить невротическое направление, которое можно было бы квалифициро­вать в терминах Винникотта как транзиторный невроз, частной формой которого и является, собственно, болезнь горя.

¹ Речь не идет об особом неврозе, а скорее о специфической эволюции, которую претер­певает, вследствие объектной потери, уже существующий невроз.

Понятие Ференци об интроекции влечений,