Интерпретация

Понятие мутационной интерпретации впервые было введено британским аналитиком Джеймсом Стрэчи (Стрэчи, 2000). Начиная с этой ставшей уже давно клас­сической статьи (1934), в англоязычном психоаналитическом мире качество мутационности имеют только систематические трансферентные интерпретации. Давая трансферентную интерпретацию, аналитик интерпретирует то, что проис­ходит в данный момент между ним и пациентом («здесь и сейчас»), и в то же вре­мя показывает, как это связано с объектами из прошлого пациента. Для Стрэчи эти интерпретации являются мутационными¹.

Мы можем видеть, что, сформулированные таким образом, эти интерпретации являются очень «вторичными» интерпретациями (опирающимися на вторичный

¹ См, его статью в: Антология современного психоанализа/ Под ред. А. В. Россохина. — М., 2000, с. 81 -106.

процесс) — не такими творческими, как «первичные». Они больше связаны с конструкцией. Фройд в своей работе о конструкции в анализе говорит о различии между интерпретацией и конструкцией. Для него конструкция связана с тем, что происходит сейчас, но одновременно связано и с прошлым. Это означает, что мутационная, по Стрэчи, форма интерпретации будет связана с конструкцией в смысле Фройда — то есть со вторичным процессом.

Британский аналитик Дёниз Дункан, чья точка зрения близка идеям французского психоанализа, описывает интерпретации, которые нарушают процесс свободных ассоциаций пациента. Интерпретация, адресованная предсознательному пациента, прерывает поток ассоциаций, так как в ответ на объяснение, данное на основе вторичного процесса, пациент может думать только в терминах вторичного процесса. Напротив, интерпретации, обращенные к бессознательному материалу, находятся в едином потоке со свободными ассоциациями, оказывают динамический аффект и ведут к новым для пациента и аналитика открытиям (Duncan, 1989).

Интерпретации-объяснения имеют важное значение в анализе, однако, с точки зрения французских психоаналитиков, они необязательно являются мутационными. Так, в частности, М'Юзан считает, что «интерпретации, сконструированные логично, формируют знание, полностью лишенное какой-либо мутационной возможности» (de M’Uzan, 1994)¹.

Интересна эволюция, которую прошла концепция трансферентной интерпретации в англосаксонском психоанализе. Британский аналитик Дана Биркстэд Врин² уверена, что «интерпретации - " здесъ-и-сейчас" могут рассматриваться как характеристика британской школы, так как эти интерпретации применяются всеми тремя группами» [Фройдовской, кляйнианской и средней] (Birksted-Breen, 2003, р. 1502)³.

Вместе с тем она признает, что не все британские аналитики согласны с доминирующим использованием этих интерпретаций, и приводит в качестве пример King, Couch, Mollon.

С точки зрения Перл Кинг, одной из наиболее выдающихся и старейших членов Британского психоаналитического общества, современный акцент на «интерпретацию переноса как текущих отношений между пациентом и аналитиком " здесь и сейчас" исключает использование многих ключевых технических понятий Фройда» (King, 1996, р. 1). Она добавляет: «Понятие переноса, посредством которого аффекты, воспоминания пережитого в прошлом переносятся на настоящее и по-прежнему присутствуют в сознании пациента, игнорируется и заменяется уравниванием переноса и отношений⁴. Таким образом, если аналитик интерпретирует отношения, считается, что он интерпретирует перенос» (King, 1996, р. 3).

Во французском психоанализе мутационная интерпретация в большей мере основывается на первичном процессе и необязательно связана с переносом. Для Мишеля де М'Юзана такие интерпретации — аллюзивные, намекающие. Он

¹ Курсив наш. — А. Жибо, А. В. Россохин.

² Ее интерес к французскому aprè s-coup, как и саму эту концепцию, мы рассмотрим ниже,

³ Курсив наш. — А. Жибо, А. В. Россохин,

⁴ Курсив наш. -- А. Жибо, А, В. Россохин,

описывает их как конденсированные, состоящие из изолированных слов, неполных предложений, даже из иллогических конструкций, использующие аналогии и, в этом смысле, в большей степени связанные с образом, который в них рождается. Он уверен, что классическое «свободно парящее внимание» является точным, но, в то же время, слишком узким термином для обозначения состояния психоанали­тического мышления, которое дает возможность осуществляться неуловимым моментам в процессе общения между двумя бессознательными. Эти неуловимые моменты находят свое выражение в коротких, иносказательных, заряженных аф­фектом интерпретациях при отсутствии каких-либо рациональных, вторичных объяснений.

А. Грин (1974) обращает внимание, что анализ, выполненный исключительно с использованием интерпретаций переноса, часто подвергает пациента непереносимому давлению. Он может принимать форму расследования, даже если эти ин­терпретации призваны помочь пациенту понять, что происходит внутри него. Де М'Юзан соглашается с Грином: «во всех этих случаях пациент находится в пози­ции обвиняемого: это он наделен аффективностью, лишен способности к адапта­ции, имеет слишком вязкое либидо и подчинен дьявольскому бессознательному» (De M’Uzan, 1994).

Уважение к сопротивлению пациента — одно из условий развития процесса психоанализа. В этом смысле одна из главных забот и М'Юзана, и Грина - понять, при каких условиях интерпретация будет интроецирована пациентом без чувства нарциссической раны и уязвленности. «Иногда необходимо, чтобы паци­ент проецировал себя на аналитика, то есть входил в него для понимания того, что происходит здесь, но в равной мере существенно, чтобы время от времени оба " смотрели" вместе на третий объект¹» (Green, 1974, р. 416).

Это — причина того, почему французские психоаналитики делают различие между интерпретацией переноса и интерпретацией внутри переноса². Последняя осуществляется внутри ситуации переноса-контрпереноса — из химеры. В этом случае аналитик не обозначает перенос, то есть не связывает то, что происходит «здесь и сейчас», с тем, что происходило в прошлом пациента. В противном случае, подобная интерпретация будет разделять его и пациента. В аллюзивной ин­терпретации аналитик не называет также и себя или пациента, они оба просто находятся в химере, которая является их смешением. Если интерпретация рождается в химере, неизвестно, откуда она приходит: или от аналитика, или от паци­ента, — сепарации не происходит и интерпретация будет нести в себе материал, прямо и непосредственно связанный с бессознательным пациента. Именно такая интерпретация и будет мутационной.

Клинический пример де М'Юзана³ показывает, как аналитик в своем «парадоксальном контрпереносе» получает некий образ, который не имеет ничего об­щего с предыдущим рассказом пациентки об отношениях с матерью.

¹Курсив наш. — А. Жибо, А. В. Россохин.

² В статье Ж.-Л. Донне «Хорошо темперированная кушетка» в этой книге она называет­ся «интерпретацией по поводу трансфера»,

³ См. его статью в этой книге.

Он видит очень фаллическое выражение ног и дает интерпретацию, основанную на его спонтанных ассоциациях. Пациентка немедленно отвечает появлением нового материала более высокого уровня психической организации. В своей интерпретации аналитик не использовал слово «пенис», но после нее пациентка, до этого в течение многих сессий говорившая о слиянии с матерью, о прегенитальных, архаических конфликтах, внезапно впервые начала говорить о кастрации. Данная спонтанно интерпретация оказалась очень динамической без какого-либо использования вторичного процесса. Эта интерпретация была сделана внутри переноса и исходила из химеры.

Интерпретация, сконструированная на основе вторичных процессов, может иногда оказаться для пациента настолько длинной, сложной и многоплановой, что он может просить аналитика повторить ее, так как для него невозможно даже просто запомнить все смыслы, которые она включает. Пациент может не понять ее, потерять или забыть часть смысла, и в результате слова аналитика останутся на поверхности сознания пациента, несмотря на возможно глубокий аналитический смысл, заключенный в интерпретации. В случае очень конденсированных аллюзивных интерпретаций такого произойти не может. В ответ на них пациент может погрузиться в молчание, но не потому, что пытается понять то, что сказал аналитик. Он будет чувствовать удивление и озадаченность, что поможет ему более спонтанно ассоциировать. Именно на получение такого эффекта и направлена «первичная» интерпретация. Мы можем даже сказать, что такая интерпретация приостанавливает работу вторичных процессов у пациента и открывает дверь свободным ассоциациям. Это можно сравнить с воздействием дзэн-буддийского коана, который невозможно понять, используя рациональное мышление.

В то же время, если для аналитика единственное значение будет иметь взаимодействие бессознательное-бессознательное, может иметь место опасность, что он будет или чрезмерно молчаливый и отсутствующий, или его интерпретации будут казаться слишком мистическими, подобно скупым репликам буддийского наставника.

Слишком систематические интерпретации переноса в «здесь и сейчас» иногда могут превращаться в «стерильные». Флоранс Картье-Френ замечает, что когда слова в интерпретации слишком «подходящие», формулировки просты и часто повторяются, язык может еще иметь смысл, но этот смысл неспособен приводит к каким-либо изменениям, так как он более не свидетельствует о психической работе, производной которой он является. Аналитическая работа может быть красиво выстроена с языковой точки зрения, но повторяться круг за кругом, не принося ничего принципиально нового. Анализ здесь рискует стать бесконечным.

Когда аналитик начинает думать по-другому, а точнее позволяет своему мышлению приостановиться и открывается странным образам из химеры бессознательного, его речь в интерпретации становится живой (Green, 1973) и наполненной аффектами. В этом случае формулировка интерпретации становится прямо и производимый ею эффект удивления приводит к появлению новых, необычных связей между словами и проявляющимися аффектами. Речь идет о творческом движении мысли, свойственном психоаналитическому мышлению в целом.

Аналитические моменты, связанные с внезапным возникновением чувства удивления у пациента или аналитики, трудно переоценить. Удивление — это верный

признак того, что аналитический процесс определенно дает пациенту воз­можность переживания внезапного нового опыта относительно собственной пси­хической реальности. Быть способным удивляться — это значит быть в состоянии принимать неопределенность. Мы не знаем, что произойдет, и открыты новому не­известному переживанию. Если субъект боится такого непредсказуемого буду­щего, он будет развивать защитные механизмы, которые смогут обеспечить ему «предсказуемое будущее», несмотря на всю его возможную непривлекательность. Вместо того чтобы оставить свое психическое пространство свободным, откры­тым для нового, в том числе и позитивного опыта, такой субъект, твердо зна­ющий, что будущее может быть негативным, трансформирует свою жизнь во что-то негативное. В этом случае он уверен, что не может произойти ничего, чтобы удивило его.

Трансформируя реальность в знакомые смыслы, не оставляющие никакого промежутка, пространства для неопределенности, субъект старается защитить себя от вторжения неизвестного объекта. Для него все имеет его значение — ника­кой неопределенности и никакого удивления. Мы иногда встречаем пациентов, ко­торые каждый шаг своей жизни соотносят с астрологическими прогнозами. Аст­ролог может все объяснить — придать всему ясное и определенное значение. В мире, где нет неопределенности, — нет творчества, неожиданности и развития. В таком мире не может родиться время, приносящее удивление.

В аналитическом процессе одна из важнейших задач аналитика — помочь пациенту быть удивленным в ответ на даваемые ему интерпретации. Конечно, такое воз­можно в первую очередь при аллюзивных интерпретациях, изначально связанных с идеей удивления, которое сначала может возникать у аналитика в ответ на прихо­дящие ему образы и затем передаваться пациенту. В любом случае необходимо вре­мя, чтобы дать возможность удивлению открыть дорогу творческим процессам.

Возможно несколько преувеличивая, Картье-Френ полагает, что аналитику необходимо «изобретать, поддаваться, быть одновременно ловким, хитрым и наивным, не бояться ошибиться, давать себя удивлять, но — без дезориентации и потери границ даже на короткое время. Именно так создаются языковые связи, удивля­ющие своей необычностью и взаимной асимметрией. Аналитик и анализируемый стараются говорить о мучительном и счастливом в жизни, поддерживая при этом процесс, единственная забота которого — найти беспокоящие, чуждые или знако­мые слова, которые позволили бы связать мысли и чувства, постепенно прибли­жая их друг к другу, хотя и различными способами, на пути к новым открытиям» (Quartier-Frings, 1995, р. 45).

Основываясь на теории языка Андре Грина и рассматривая ее как теорию интерпретации, Картье-Френ убеждена, что описанное им функционирование Я в анализе изменило понимание интерпретации, которая должна быть не столько облегча­ющей, устраняющей напряжение, сколько — творческой. В результате психоана­литическое мышление и практика оказываются перед неизведанным пространством, где связаны воедино язык, мысли и аффекты.

Французская психоаналитическая традиция — слушать то, что следует за речью - беретсвое начало с работ Ж. Лакана, на которого повлияли лингвистиче­ские идеи Ф. де Соссюра. То, что следует за речью, — смысл, и аналитик, по мнению Жюлии Кристевой (1988), должен следовать за пациентом на уровне его речи,

оставаясь открытым всем значениям, скрывающимся за ней. Это довольно трудный вид внимания, и аналитику необходимо более глубокое переживание состояния пациента, чтобы быть способным понимать смыслы от его имени. Как и Морис Бувё и Мишель де М'Юзан, Кристева убеждена, что такая работа требует сформированности у аналитика умения регрессировать, следуя за регрессией пациента и сохраняя при этом достаточное присутствие своего Я. Результатом может стать сжатая, лингвистически и аффективно насыщенная интерпретация, прямо входящая в контакт с бессознательным пациента, сосредотачивающая на скрытых семантических аспектах психоаналитической коммуникации, на узловых точках, в которых бессознательные значения могут быть выражены с использованием метафоры или метонимии.

Как признает Отто Кернберг (1999), эти развиваемые во французском психоанализе «сохраняющие " загадочный" аспект интерпретации» не могут быть пря мо соотнесены с трансферентными интерпретациями «здесь и теперь» и «там тогда», являющимися главным техническим инструментом англосаксонских аналитиков различных школ.

Перенос для эго-психологов, кляйнианцев, независимых и интерперсональных психоаналитиков продолжает во многом оставаться «исключительным произведением пациента, бессознательным повторением в ситуации " здесь-и-теперь" патогенных конфликтов и объектных отношений из прошлого, причем аналитик оставит за пределами этих конфликтов, что облегчает выяснение этих конфликтов последующим анализом схем переноса. Эта позиция часто связывается с традиционным понятием невроза переноса, который заключается в последовательном развертывании в переносе бессознательных конфликтов пациента, с постепенной большей концентрацией этих конфликтов в переносе по сравнению с другими областями жизни пациента, и с возможностью постепенного разрешения этих конфликтов систематической интерпретацией переноса»¹ (Kernberg, 1993, р. 666).

Кернберг сравнивает этот подход с анализом переноса во французской школы, уделяющей, как он пишет, значительное место глубокому наблюдению переноса, но интерпретирующей его подчеркнуто несистематически в противовес систематичности английских подходов, чтобы избежать авторитарного искажения переноса из-за слишком частых интерпретативных вмешательств.

Вместе с тем, как мы видели выше, — это верная, но не единственная причина несистематического анализа переноса. Главное различие заключается в ответе на вопрос, какие интерпретации являются мутационными: трансферентные интерпретации, опирающиеся на вторичные процессы, или творческие интерпретации внутрипереноса, имеющие в своей основе первичные процессы, занимающие свое место в потоке свободных ассоциаций и отпускающие на свободу развитие полисемии.

Ответ французского психоанализа на этот ключевой вопрос, однако, не заключается в выборе одной возможности из двух представленных. Психоаналитический процесс — это всегда диалектическая связь между первичным и вторичным процессом; иносказательными и трансферентными интерпретациями; химерой бессознательное-бессознательное и взаимодействием аналитического Я и наблюдающего Я; приостановкой рефлексии и активностью психоаналитического

¹ Курсив наш. — А. Жибо, А, В. Россохин,

мышления; деперсонализацией и интеграцией, в конечном счете, — между вневременностью бессознательного и ограниченным временем анализа.

Мы должны научиться терять время, для того чтобы его обрести. Это еще один парадокс Мишеля де М'Юзана, впрочем, прямо согласующийся с рассмотренным выше: научиться терять идентичность для того, чтобы обретать цело­стность.

Де М'Юзан (1988) различает интерпретативную тактику и стратегию. Первая имеет в качестве цели ближайшие и последовательные действия и направлена на анализ содержания и переноса. Вторая уделяет больше внимания ожиданию, оберегает моменты молчания, прибегает к интерпретации лишь время от времени и направлена в большей степени на психическое функционирование.

Во французском психоанализе проводится различие между интервенцией и интерпретацией. Интервенция, — например, объяснение внутреннего конфликта пациенту — может играть важную роль в аналитической ситуации. Аналитик в своей работе с пациентом должен сохранять баланс между различными вида­ми интерпретации, используя их в зависимости от развития психоаналити­ческого процесса, принимая во внимание интерпретативную тактику и страте­гию.

В одних ситуациях интерпретация внутри переноса создает условия для анализа самого переноса. В других сначала необходимо использовать интерпретации, которые будут помогать пациенту понять собственные конфликты, противоречия. И только впоследствии будет возможно использовать аллюзивные интерпрета­ции с их более глубоким динамическим эффектом.

В этом смысле психоаналитический процесс — это развитие отношений аналитика и пациента на двух уровнях: уровне первичной идентификации (химеры) и на уровне вторичных процессов, связанных, в том числе, и с постэдипальным Сверх-Я, наблюдающим за сохранением границ аналитического сеттинга. Одновременно с этим, одна из важнейших задач аналитика — не просто сохранять осо­знание этих двух уровней взаимоотношений с пациентом и наблюдать за их развитием, но и способствовать их диалектическому взаимодействию друг с другом сначала в своей психической реальности, затем постепенно в совместной химере и после этого все больше и больше — в психической реальности пациента. Иметь свободно парящее внимание для аналитика не означает быть полностью затерянным в собственных спонтанных ассоциациях и в соответствующих им ин­терпретациях.

Еще одна известная оппозиция — выбор между интерпретациями архаического (прегениталъного и доэдипова) материала и интерпретациями, относящимися к более зрелой (генитальной и эдиповой позиции). И в этом случае — это не выбор или-или, а скорее проблема анализа противоречий между производными частич­ных влечений, с характерной для них раздробленностью влечения, и более интегрированными желаниями. Тревога происходит из неадекватного разрешения это­го конфликта и не может быть отнесена целиком только к одной из его сторон. Как отмечали Рене Дяткин и Жанин Симон (1987), интерпретация должна при­давать смысл в меньшей мере содержанию, «одному или нескольким элементам», чем «психическим противоречиям, спровоцированным аналитической ситуацией» (R Diatkine, J. Simon, р. 30).

В целом для французского психоанализа характерно пристальное внимание к архаической сексуальности, особенно к архаическому Эдипову комплексу, который рассматривается в тесной связи с преэдиповыми симбиотическими отношениями мать-ребенок.

Жанин Шассгё-Смиржёль¹ показывает, что есть особенный архаичный Эдипов комплекс, в котором принцип реальности вступает в борьбу с принципом удовольствия, представленным материнской маткой, в которую ребенок мечтает вернуться.

Принцип реальности, в свою очередь, характеризуется всеми препятствиями, с которыми ребенок сталкивается в его желании вернуться в материнское тело: отец, пенис, родной брат или сестра. Все эти препятствия к возврату в материнское тело являются частью отцовской сущности и связаны с реальностью с тех пор, как эта реальность мешает ребенку вернуться в материнскую вагину. Все это — путь вступления реальности в мир принципа удовольствия. Не стоит думать, что есть кто-то, кто не имеет препятствий. Отец тесно связан с архаической матерью Эдипова комплекса. Он весь в оппозиции к этому мягкому миру удовольствия, растворенному беспрепятственно в материнском теле. Отец не может существовать в нем (Chasseguet-Smirgel, 1986).

Акцент французского психоанализа на тесной взаимосвязи между преэдиповыми и эдиповыми конфликтами и структурами, по свидетельству О. Кернберга (1993), приводит ко все более возрастающим сомнениям в ценности линейной концепции развития от оральной к анальной и далее к генитальной и эдиповой стадии.

Подлинно эдипово структурирование реальности, архаическая Эдипова ситуация, указывает на исходную функцию отца как третьей стороны, — «отцовской надписи» в доэдипальных стадиях развития (Ж. Кристева), — служащей препятствием для симбиотических отношений между матерью и младенцем, так что при движение вперед от архаических эдиповых к продвинутым эдиповым психическим структурам совершается одновременно с развитием оральных и анальных конфликтов.

Крайнюю позицию здесь занимает Мишель де М'Юзан, который придерживается взгляда, что психические изменения возможны в классическом психоанализе без интерпретации прегенитальных конфликтов. Он считает, что многие аналитики говорят о «нарциссической слабости» пациентов, но этого не следует преждевременно опасаться. Для каждого типа пациентов де М'Юзан ставит перед аналитиком задачу проработки кастрационного комплекса и выхода на эдипов уровень — преодоление прегенитальной фиксации и освоение нового уровня развития либидо. В конечном счете, он уверен, что, следуя его методическим рекомендациям, можно осуществить подлинный психоанализ продолжительностью не более трех лет, однако он не рекомендует свою методику «обоснованных рисков» начинающим аналитикам.

Не в такой радикальной форме, но в том же духе французские психоаналитики рассматривают интерпретативный процесс как прогрессивный вектор, указывающий основное направление — от архаичных к более зрелым аспектам Эдипова комплекса.

¹ См. также статью и этой книге.

Для аналитика иногда бывает важно признать, что необходимо приводить анализ к завершению — даже в том случае, если у него есть чувство, что он не проана­лизировал еще все, что возможно¹. Потребность проведения максимально полного анализа всех аспектов психического функционирования пациента — это прояв­ление фантазии о всемогуществе.

Один из научных коллоквиумов, проходивших в Парижском психоаналитическом обществе, был посвящен проблеме завершения анализа. На нем подчерки­валось, что окончание анализа должно оставлять пациенту психическое пространство, в котором он будет внутренне работать в постаналитический период. Если допустить, что возможно проанализировать все, то такой анализ не даст пациенту такой перспективы и сделает невозможным его дальнейшее личностное развитие.

В случае, когда личная концепция психоаналитического процесса у аналитика (может быть, даже неосознанно для него самого) основана на модели «младенца, находящегося у груди матери», он будет склонен к работе с высокой частотой сессий, например, 5 сессий в неделю, и проработке всего, что возникает на прегенитальном уровне анализа. Если его пациент имеет прегенитальную фиксацию, то такой анализ рискует стать бесконечным — в реальности, а не в смысле вневременности бессознательного.

Когда внутренняя концепция анализа основана не на контейнировании любой ценой и полной проработке прегенитальной ситуации, а выстроена вокруг главной идеи — от архаического к зрелому Эдипову комплексу — аналитик может уста­навливать сеттинг с меньшим числом сессий. Его интерпретации в этом случае не блокируют пациента на прегенитальном уровне, но сфокусированы на помощи ему в движении от переживаний преэдипова уровня к эдипову опыту. Такая работа создает возможность более быстрого терапевтического прогресса и может приводить к сокращению времени анализа без потери его эффективности.

Все сказанное не означает, что мы должны игнорировать прегенитальный материал. Психотические пациенты, например, могут предъявлять материал, кото­рый производит впечатление эдипова, но, в действительности, является прегенитальным. Интерпретация его как эдипова будет вызывать ощущение вторжения у пациента, внося дополнительное напряжение и возбуждение. В подобных ситуа­циях необходима тщательная работа с прегенитальным материалом при одновре­менном постоянном размышлении о возможности пусть даже самого незначитель­ного продвижения к эдипову уровню.

В своем вступительном докладе к 42-му конгрессу Международной психоаналитической ассоциации (Ницца, 2001) Жан-Люк Донне, различал две полярные модели аналитического процесса: (1) отказ от чрезмерных интерпретаций в пользу «молчаливого слушания» аналитиком пациента — широко распространенную во Франции; и (2) интенсивную и систематическую объяснительную актив­ность, выявляющую внутреннюю обязанность интерпретировать. Соглашаясь, что молчание аналитика способствует получению пациентом важного опыта оди­ночества в присутствии объекта, Донне, тем не менее, замечает, что оно — в зави­симости от пациента и хода психоаналитического процесса - может приводить к разным, часто очень противоположным результатам.

¹ См, также статью м этой книге: Р. Дяткии «Судьбы трансфера».

Интерпретативная концепция Андрё Грина, сформулированная им еще в 1974 го­ду, представляет из себя динамический баланс между этими двумя крайними моделями, описанными Донне. Анализ, согласно Грину, «определяется не столько самой регрессией, сколько процессом регрессия—прогрессия, движениями вперед и назад, вызванными сопротивлением пациента. Этот процесс нужно поддержи­вать, чтобы помочь пациенту найти оптимальный для него ритм. Это подразуме­вает не только молчание со стороны аналитика (разрешающее молчание), но и прогрессирующий интерпретативный подход в отношении регрессии пациента» (Green, 1974, р. 416). По его мнению, цель анализа состоит в том, чтобы подгото­вить пациента к самоанализу, что согласуется с Винникоттом (2000), утверждав­шим, что способность использовать объект тесно связана с его выживанием после разрушения. «Пациент должен быть способен использовать аналитика и его ин­терпретации как объекты, которые помогут ему в достижении способности быть в одиночестве (без аналитика) — сначала в присутствии аналитика, а позднее и без него, как будто бы он потенциально присутствует, в то время как фактически его пет. Таким образом, молчание может сначала восприниматься как пустое про­странство, которое по мере продвижения анализа становится заполненным — пространством, полным фантазийных объектов: анализ не заинтересован в его разрушении, но скорее в его преобразовании таким образом, чтобы это приноси­ло пользу пациенту» (Green, 1974, р. 416).

Грин подчеркивает, что молчание в психоанализе — не просто отсутствие речи, как в повседневной жизни — оно наделяется аффектом. Эти аффекты могут быть проявлениями слияния или разрушения и поэтому дозирование молчания очень важно. «Иногда молчание может репрезентировать общение, присутствие аналитика. В других случаях — отсутствие, смерть или пустоту. Важно не столько «количество» молчания, сколько его «качество» — свойство, определяемое исключительно аналитиком. Нет жестких правил относительно молчания: каждый конкретный случай требует соответствующего отношения. Здесь уместна идея Винникотта о «способствующей атмосфере». Молчание должно оцениваться с точки зрения помощи, которая в нем предлагается пациенту, и от него необязательно отказываться в попытке избежать фрустрации. Язык, в противополож­ность молчанию, играет посредническую роль между удовольствием и недоволь­ством, а не только между слиянием и разрушением» (Green, 1974, р. 418).

В соответствии со своей концепцией химеры, Мишель де М'Юзан предлагает рассматривать молчание аналитика как способ создания химеры. С его точки зрения, если аналитик много говорит, он будет говорить вдоль линии вторичного процесса и использовать соответствующие интерпретации. Молчание становит­ся необходимым для создания пространства, в котором могут рождаться аллюзивные интерпретации, способные приносить динамический мутационный эф­фект. С другой стороны, слишком много молчания может провоцировать чрезмерно сильную регрессию. Концепция молчания прямо связана с идеей об аналитике, который не слишком присутствует и не слишком отсутствует. Мы снова возвра­щаемся к модели отношений между матерью и ребенком. Согласно Фройду, Винникотту и Биону, если мать слишком присутствует, то у ребенка нет пространства для развития, все его желания удовлетворяются, и он не имеет возможности ду­мать самостоятельно. Но если Мать чрезмерно отсутствует, он может сначала

пребывать в галлюцинаторном удовлетворении, которое постепенно будет приводить к росту неудовольствия и порождать различные травматические пережива­ния. Аналогично этой модели, аналитик должен находить для каждого пациента достаточно хорошую дистанцию между своим присутствием и отсутствием. Если он слишком отсутствует с пациентом, который сам склонен к этому, они не смогут найти контакт друг с другом. Если же аналитик чрезмерно присутствует со слишком присутствующим пациентом, анализ может превратиться в арену для нарциссической борьбы.

В терапии аналитики часто сталкиваются с пациентами, которые не выдерживают малейшего молчания, потому что боятся появления какой-либо пустоты. Когда такой пациент становится более молчаливым, это может иногда свидетель­ствовать о значительном прогрессе в анализе и дать аналитику возможность быть более восприимчивым к тому, что происходит во внутреннем мире пациента.

В аналитической работе, как и в отношениях мать-ребенок, важно сохранять хороший баланс между отсутствием и присутствием, между пассивностью и активностью. Для матери, как мы уже описывали это выше, достижение такого ба­ланса становится возможным, если она сохраняет связь с третьей стороной — отцом ребенка; для аналитика такая третья сторона — постэдипово Сверх-Я.

Время и «aprè s-coup»

Проблема времени лежит в самом сердце психоаналитической теории и практики. Понимание времени и отношение к нему в терапии является, возможно, наи­большим различием французского и англосаксонского психоанализа. В то время как последний опирается на линейную, эволюционную модель прошлое - насто­ящее - будущее, первый акцентирует нелинейность времени и диахронную гете­рогенность психического аппарата.

Грин (2000) ясно показывает существование «расколовшегося времени», приво­дя в качестве примера собственные ассоциации по поводу сновидения, увиденно­го им накануне. Он описывает это особое время, которое имеет мало общего с непрерывной временной последовательностью: прошлое - настоящее - будущее. Все в его сне происходит в настоящее время, явное содержание сновиде­ния кажется подчинено определенной линейности. Однако это — только поверх­ностное впечатление, сразу же исчезающее при незначительной ассоциативной работе. Грин обнаруживает сложные временные комбинации, состоящие из вос­поминаний, принадлежащих самым разным периодам его прошлого, — от относи­тельно недавних событий до других, уходящих в его раннее детство.

Этот простой опыт свободных ассоциаций ставит главный вопрос о связи времени и бессознательного. Ответ на него заставляет психоаналитиков пересмотреть старые концепции времени, построенные на основе связи времени и со­знания.

Грин демонстрирует, как распространенное в некоторых психоаналитических направлениях желание «отменить Оно» забирает у времени самую мощную диалектическую силу, порождая и лучшем случае «наивный генетический подход» с потерей самой сути психоанализа. Последователи различных школ, ориентиро­ванные на анализ «объектных отношений», имплицитно (а иногда и явно) устанавливают символическое равенство: аналитик = объект (или другой

субъект). Подобный подход, направленный на исследование взаимодействия аналитиче­ской двоицы, кажется им совершенно достаточным для осуществления психоанализа, и нет необходимости обращаться к интрапсихическим измерениям обоих участников терапии. Отношения здесь лишены влечений, и, следовательно, вле­чений нет ни у субъекта, ни у объекта. За идеей субъекта (интерсубъективность) или личности (интерперсональность) скрывается идея партнеров, чья психическая структура никак не связана с Оно и, конечно, с инфантильной сексуальностью.

Грин продолжает: «Как бы они ни различались, все подобные подходы: от объектных отношений до психологии Самости или интерперсональности, ставя­щие акцент на объекте или на его комплементарной паре, как бы последнюю ни называли: Я, Самость, субъект — все они основаны на общем для них постулате, следствием которого является не только отказ от теории влечений, но и нечто гораздо более серьезное. Все они предполагают возврат к концепции времени, порожденной генетической психологией, и порывают с основными элемента­ми теории, содержащейся в работах Фройда, возвращаясь к времени, которое развертывается в традиционных координатах: прошлое - настоящее - будущее» (Green, 2000, р. 143).

Причиной подобного отказа от влечений, как полагает Грин, стал возврат к «на­учно ориентированной» идее о необходимости проведения наблюдений. Именно она и заменила подлинную психоаналитическую мысль, согласно которой полиморфизм психоаналитического отношения, основанного на слушании, рассмат­ривается в тесной связи с многомерным измерением расколовшегося времени.

Сознание подразумевает причинность. Время в мире сознания является основой «той причинности — основой связи между причиной и следствием. Безвременность бессознательного портит всю картину. Влечения начинают играть важней­шую роль в организации времени — выполнять функцию, полностью противопо­ложную той, которая связывала время и сознание.

Все эти размышления приводят Грина и многих других французских аналити­кой к отказу от старой концепции времени, в пользу новой, основанной на фено­мене aprè s-coup.

В своей недавней статье «Time and the aprè s-coup » британский аналитик Дана Биркстэд-Брин предпочитает использовать французский термин aprè s-coup¹, а не его немецкий оригинал — фройдовское понятие Nachtraglichkeit «для того, чтобы Подчеркнуть именно третье значение Nachtraglichkeit — ретроспективное припи­сывание смысла— фокусирование на котором основывается на целом корпусе французских психоаналитических работ» (Birksted-Breen, 2003, р. 1502).

Она ссылается на особенный интерес некоторых британских психоаналитиков к французским концепциям. Это очень известные имена— Kohon, Mitchell, Perelberg, Parsons, Bollas, Kennedy, Rose.

Вместе с тем, серьезные теоретические и технические различия между двумя школами сохраняются. Критикуя психоаналитическую концепцию развития

¹По тем же самым причинам, что и Дана Биркстэд-Брин, мы будем использовать французский термин aprè s-coup вместо русского перевода немецкого Nachtraglichkeit (отсроченное действие).

и ссылаясь с иронией на «знаменитое здесь и сейчас», Андрё Грин отмечает, что оригинальность французская позиция обрела во многом под влиянием Жака Лакана. Последний всячески противостоял любой форме генетического, считая его несовместимым с диалектическими идеями. Грин полагает, что необходимо поблагодарить Лакана за то, что «ценность Фройдовской концепции Nachtraglichkeit снова была выдвинута и стала фундаментальным теоретическим стержнем для французского психоанализа. Потребовалось много времени для того, чтобы зарубежные коллеги признали наш интерес, но кажется, совсем недавно они стали особенно успешны в этом. Без преувеличения, можно рассматривать эту концеп­цию как подрывающую классическую временную модель и, в то же время, обес­печивающую основу — по крайней мере, частично — для специфики психической нелинейности в психоанализе» (Green, 2000, р. 7).

Наше интуитивное понимание настоящего как процесса между прошлым и будущим, согласно Грину, является иллюзорным. Различные стороны предшеству­ющего опыта связаны вместе во времени. В отличие от линейной концепции вре­мени, настоящее может влиять на прошлое. Это означает, что с человеком может произойти некоторое событие, которое не будет иметь для него серьезного смыс­ла и последствий в тот момент — только «оставит свои отметки на психике» (Грин). Эта «психическая матрица» получит повторное пробуждение и новое зна­чение позже — ретроспективно, — когда спустя определенное время другое более или менее случайное событие внезапно придаст новый смысл прошлому событию. Это модель aprè s-coup.

Таким образом, ретроспективно второе событие придает первому значение, которое существовало до этого лишь в состоянии виртуальности, наряду с целым рядом других возможностей. Это фиксирует только одну из различных возможностей развития психической матрицы первого события. Этот новый смысл первого события прогрессивно влияет уже на потенциальные значения второго события (третьего, четвертого...), снова выбирая и пробуждая одно из них. Так создается ретроспективное эхо.

В анализе при регрессии пациент не возвращается в исторически реальное состояние прошлого, он развивает в определенной степени новый опыт. В этом смысле перенос является чем-то новым, приносящим нечто иное, путем механиз­ма aprè s-coup, в прошлый опыт и придавая ему тем самым новый смысл. Таким образом, aprè s-coup — это подлинное переживание, придающее прошлому ретро­спективный смысл. Что-то из того, что уже было сказано в анализе, может изме­нить свое значение в свете более нового движения. Как говорит Жан-Люк Донне (2001): «фактически интерпретация, когда она мутационная — происходит ли она от пациента или от аналитика, — приходит, когда хочет: это дело aprè s-coup и ее появление неочевидно и непредсказуемо».

Как следствие нового понимания времени, Грин (2000) предлагает свой взгляд на происхождение психической травмы. Он предполагает, что серьезные расстрой­ства возникают в ситуациях, когда психические травмы из различных временных периодов жизни сталкиваются, придавая новый смысл друг другу. В нелинейной модели психического развития Грина эти травмы не существуют в последовательном временном континууме. Время взрывается и раскалывается на осколки, которые продолжают оставаться в состоянии напряжения по отношению друг к другу.

Психическая организация не перестает менять себя Стечением времени. Травма происходит не только в прошлом, она может случиться во взаимодействии настоящего момента с прошлым. Таким образом, психическая причинность не яв­ляется регрессивной — проблемы человека необязательно заложены в прошлом, И концепция времени является прогрессивной в той же степени, насколько и рег­рессивной, и представляет собой древовидную структуру, которая постоянно пробуждает невыраженные ранее потенции, производящие ретроспективное эхо.

«Кто сможет сказать, сколько времени будет продолжаться анализ? С начала этой конкретной практики длительность терапии заметно возросла. Таким обра­зом, увеличивающийся опыт не влияет на сокращение времени лечения. Требую­щееся время — которое стало неопределенной протяженности — для анализа с финалом, не поддающимся предвидению, стало разубеждающей причиной для того, чтобы не подвергаться анализу. На вопрос: «Как много времени это зай­мет?», часто задаваемый людьми, думающими подвергнуться анализу, психоаналитик ответить не может — не потому, что он желает усилить ощущение мистики, но потому, что правда заключается в том, что он просто не в состоянии на него ответить. Это происходит именно потому, что пациент еще не находится в анали­тической ситуации (Жан-Люк Донне), но еще и потому, что аналитик не может контролировать время и не может знать, в каком ритме бессознательное будет раскрываться в истинном свете, а также какие препятствия могут возникнуть. Вол ее того, постоянно наблюдается, что этот вопрос теряет свою актуальность и для анализируемого с момента начала анализа... Когда аналитический процесс уже начался, он сопровождает жизнь человека определенное количество лет, Его окончание — болезненная тоска, по сравнению с которой мировая скорбь почти ничто» (Green, 2000, р. 45).

Завершение — важнейшая часть аналитического процесса, в ходе которого аналитик является хранителем времени — знания, что анализ имеет как вневремен­ную природу, так и начало и конец, так же как и каждая сессия. Хранитель времени, хранитель границ внешних и внутренних — Третий в лице постэдипова Сверх-Я — останавливает всегда существующий симбиоз, folie a deux. Бернар Шерве (1998) тик говорит об этом: " Аналитик — страж времени, он все время смотрит на часы, И то время как анализируемый занят тем, чтобы сделать динамичной вечность своего бессознательного. Предполагается, что он забыл о времени».

Всегда присутствующие в психической реальности аналитика внутренние гра­ницы и их хранитель, постэдипово Сверх-Я — одно из его главных приобретений и ходе собственного психоаналитического образования (Green, 2002). Другое при­обретение - парадоксальная способность забывать о времени вместе с пациен­том, теряя свою идентичность, создавая химеру вдвоем. Сочетание этих двух по­длинно аналитических способностей может принести в анализ время, рожденное двумя для удивления, творчества и жизни.

Французская психоаналитическая школа — это процесс-ориентированное направление психоанализа, главная цель которого — освобождение ассоциативного процесса с его вневременным характером, что представляется краеугольным камнем аналитического усилия (Донне, 2001). Приоритетом при этом является развитие творческих возможностей человека, прямо связанных со способностью психически функционировать без вытеснения и расщепления, способностью принимать

раз

В области объектных отношений психоанализ направлен на развитие индивидуальной способности получать больше удовольствия во взаимоотношениях с другими людьми, что требует признания Другого в его отличии и принятия амби­валентности, связанной с этим. В соответствии с гипотезой о всемогуществе, ам­бивалентность обусловлена самим фактом существования отличного от субъек­та Другого, что на эдиповом уровне означает существование половых различий, различий поколений. «Возвращение к себе происходит окольным путем, через Другого»- (Грин). Это всегда представляет собой угрозу индивидуальному нар­циссизму. Соответственно развитие личности — это выход за пределы желания быть Одним к стремлению стать больше, чем Одним. Эвелин Кестембёрг говорила, что человек всегда или Один или Три. В то же время признать, что Я есть Три озна­чает принятие различия полов и поколений, что достигается в ходе непростого психического развития и серьезной внутренней работы.

Ференци отмечал, что по-настоящему свободные ассоциации в действительности возможны только в конце анализа, так как только тогда становится возможным достаточно свободное сообщение между различными психическими системами — между сознательным и бессознательным через предсознательное. Учитывая ос­новную роль, которую играет свободная ассоциация, Андрё Грин (2002) даже вво­дит понятие аналитической ассоциации в качестве главной характеристики ана­литической ситуации.

Развитие внутренней свободы, проявляющей себя через открытость новому опыту, встречи с неопределенным и удивительным в жизни без слишком сильных аффективных переживаний, волнений и тревог, сохранение постоянного контакта с внутренней и внешней реальностью, использование аналитического мышления и аналитической ассоциации для личностного развития — это важ­нейшая постаналитическая задача.

Литература

Бержере Ж. Психоаналитическая психопатология / Пер. А. Ш. Тхостова -М.: МГУ, 2001.

Винникотт Д. В. Использование объекта // Антология современного психоанали­за / Под ред. А. В. Россохина. М.: Институт психологии РАН, 2000. — С. 447-454.

МакДугалл Дж. Театр Души: иллюзия и правда на психоаналитической сцене — СПб., 2002.

МакДугалл Дж. Тысячеликий Эрос. — СПб., 1999.

Мерло-Понти М. Феноменология восприятия. — СПб., 1999.

Стрэчи Дж. Характер терапевтической работы в психоанализе // Антология современного психоанализа / Под ред. А. В. Россохина. — М.: Институт психоло­гии РАИ, 2000. - С. 81-1.06.

АВТОРЫ

Перевод с французского и научная редакция П. В. Качалова.

Марилья Айзенштайн [Marilia Aisenstein]

Психоаналитик, философ, титулярный член и бывший президент Парижского психоаналитического общества, основные научные интересы — проблематика психического функционирования у психосоматических и психотических боль­ных. Автор многочисленных теоретических и клинических статей по техниче­ским аспектам лечения пациентов с подобной психической организацией. В се­рии «Современные психоаналитики» она написала книгу о Мишеле Фэне (РUF, 2000).

Дидье Анзьё [Didier Anzieu] (1923-1999)

Выпускник Высшей Нормальной Школы, кандидат философских и доктор психологических наук, один из основателей, титулярный член и бывший вице-президент Французской психоаналитической ассоциации, оригинальный и авторитетный исследователь. Его эпистемологический подход состоял в равном внимании и к содержанию, и к вместилищу психики, с расширительным применением фройдовских¹ концепций и техники в самых разных областях клиники. Преданный университетскому образованию, стал одним из ведущих фигур в деле подготовки клинических психологов в Университете. В 1966 году в Сорбонне учредил Сертификат проективных техник. В 1992 году в Нью-Йорке награжден Sigourney Award. Кроме того, способствовал превращению психодрамы Джекоба Л. Морено в аналитическую психодраму, основал Французский образовательный и научно-исследовательский Центр активной психологии (CEFRAP), был главным редактором двух серий в издательстве Dunod: «Бессознательное и культура» (Рене Каес — соред.) и «Психизмы». Среди наиболее выдающихся работ отметим: Аналитическая психодрама с детьми и подростками (РUF, 1956 и 1979); Само­анализ Фройда (1959, 1975 и 1988); Проективные методы (РUF, 1983, затем 1992, и соавт. с Катрин Шабёр); Динамика ограниченных групп (Жан-Люк Мартен — сомит., РUF, 1982 и 1990); Психоанализ творческого гения (Dunod, 1974); Группа и бессознательное (Dunod, 1975); Тело произведения, психоаналитические эссе о творческой работе (Gallimard, 1988); Я-Кожа (Dunod, 1985 и 1995); Бекетт и психоанализ (L'Aire, 1992). В серии «Современные психоаналитики» книгу о нем написала Катрин Шабер (РUF, 1996).

¹ Традиционная русская транслитерация его немецкого имени — Фройд; мы же здесь и далее предпочитаем фонетическую транслитерацию - Фройд. - Примем, Л. В. Качалова,

Сезар и Сара Ботелла [Cesar et Sara Botella]

Психоаналитики, титулярные члены Парижского психоаналитического общества, создали расширенную и оригинальную концепцию психической работы во время психоаналитического сеанса и ввели понятие «галлюцинационного», опре­деляемого как спонтанная и постоянная тенденция к активности бессознательно­го, а также предложили новое понятие «работа психоаналитика над изобразимо­стью», как средство доступа к непредставимой части травматизма, особенно при пограничных состояниях. Авторы множества статей, частью вошедших в книгу Психическая изобразимость (Delachaux et Niestle, 2001).

Анри Верморель [Henri Vermorel]

бывший госпитальный психиатр, доктор клинической психологии, титулярный член Парижского психоаналитического общества, отвечающий за связи с Россией. Бывший главный редактор Revue Francaise de Psychanalyse, бывший президент Лионской группы психоанализа и Савойского круга психоаналитических иссле­дований. Автор книг: Переписка Зигмунда Фройда с Роменом Ролланом (1923-1936) (Мадлен Верморель — соавт., РUF, 1993) и Фройд, иудейство, просвещение и ро­мантизм (Delachaux et Niestle, 1995), а также многочисленных статей по пробле­мам психозов, отношений психоанализа с культурой и по истории психоанализа.

Даниель Видлёшер [Daniel Widlocher]

Заведующий Отделением психиатрии и титулярный профессор Госпитального объединения Питье-Сальпетриер (1980-1996), титулярный член Французской психоаналитической ассоциации, ныне — президент Международной психоаналитической ассоциации, заслуженный профессор Университета Пьера и Марии Кюри, бывший президент Европейской федерации психоанализа, доктор honoris causa Лувенского католического университета (Бельгия) и Лимского универси­тета (Перу). Отмеченный лакановским возвратом к Фройду, пересмотрел основ­ные фройдовские концепции, отталкиваясь от двух для него основополагающих вопросов — вопроса об изменении (Фройд и проблема изменения, РUF, 1970) и вопроса о влечении — ставя под сомнение биологизирующий подход («Как мы пользуемся понятием влечение?» в книге: Влечение, зачем?, Association psychanalytique de France, Colloques, 1984), а в последнее время пересматривая теорию детской сексуальности («Первичная любовь и детская сексуальность: вечная дискус­сия» в книге: Детская сексуальность и привязанность, РUF, 2000). Подчеркнем его открытость к диалогу наук, к международному диалогу в психоанализе, содей­ствие возобновлению диалога с лакановскими психоаналитиками. Среди работ упомянем: Психодрама с детьми (РUF, 2003); Депрессия (Мари-Кристин Арди-Бейле — соавт., Hermann, 1989); Метапсихология смысла (РUF, 1986); Новые кар­ты психоанализа (Odile Jakob, 1996). Кроме того, он — главный редактор Руковод­ства по психопатологии (РUF, 1994) и учебника Психоанализ и психотерапия (Ален Браконье — соред., Flammarion, 1996). В недавней книге Психоанализ в диалоге (Odile Jakob — соавт., Odile Jakob, 2003) изъяснил свое видение психоанализа и очертил видимые контуры будущего психоанализа, призванного к обновлению.

В серии «Современные психоаналитики» книгу о нем написал Ален Браконье
(РUF, 2003).

Андре Грин [Andre Green]

Психиатр, титулярный член и бывший президент Парижского психоаналитического общества, бывший директор Института психоанализа, занимал Кафедру Фройда в Лондонском университете (1979-1980). Работы значительны и по объему, и по разнообразию предметов: аффект, пограничные состояния, язык в психоанализе, литература и искусство. Сумел интегрировать в строгую метапсихологию вклад основных послефройдовских авторов (Кляйн и Бион), вклад французского психоанализа во всем его разнообразии, в том числе — лучшее из наследия Лакана. Из числа работ, ставших классическими, особо отметим: Живая речь — Психоаналитическая концепция аффекта (РUF, 1970); Нарциссизм жизни, нарциссизм смерти (Minuit, 1983); Тайное безумие — Психоанализ пограничных случаев (Gallimard, 1990); Работа негатива (Minuit, 1993); Направляющие идеи современного психоанализа (РUF, 2002). Международное признание было выра­жено публикацией коллективной монографии Осмысляя границы. Сочинения в честь Андре Грина (Сезар Ботелла — ред., Delachaux et Niestle, 2000). В серии «Современные психоаналитики» книгу о нем написал Франсуа Дюпарк (РUF, 1996).

Бели Грюнберже [Bela Grunberger]

Психиатр, титулярный член Парижского психоаналитического общества, с удивительным мастерством показал важность нарциссического измерения в психоаналитической курации, опровергнув при этом многие устоявшиеся взгляды. Читайте: Нарциссизм (Payot., 1971); Нарцисс и Анубис (Editions des femmes, 1989); Нарциссизм, христианство, антисемитизм (Пьер Дессюан — соавт., Actes-Sud, 1997). В серии «Современные психоаналитики» книгу о нем написал Пьер Дес­сюан (РUF, 1999).

Поль Дени [Paul Denis]

Психиатр, титулярный член Парижского психоаналитического общества, глав­ный редактор Revue Francaise de Psychanalyse и двух серий, выходящих в Presses Universitaires de France (РUF): «Красная нить» и «Современные психоаналити­ки». Автор многочисленных статей; научных исследований по проблематике вла­сти в человеческом поведении, включая самое грубое насилие, побуждающих к пересмотру Фройдовской концепции «влечения к совладанию». Работы: Совладиние и удовлетворение, две составляющие влечения (РUF, 1997) и Зигмунд Фройд, том 3: 1905-1920 — в серии «Современные психоаналитики» (РUF, 2000).

Жан-Люк Донне [Jean-Luc Donnet]

Психиатр, титулярный член Парижского психоаналитического общества, быв­ший директор Центра психоаналитического лечения Жан Фавро. Многие работы посвящены рамкам психоаналитического лечения, в их одновременно материальных

и истолковательных аспектах. Автор книг: Ребенок Этого: психоанализ одной беседы, матовый психоз (Андре Грин — соавт., Minuit, 1973); Сверх-Я, Фройдовская концепция и основное правило (серия: Монографии Revue Francaise de Psychanalyse, Р11Р, 1995); Хорошо темперированная кушетка (РUF, 1995).

Жильбер Дяткин [Gilbert Diatkine]

Психиатр, титулярный член, бывший президент Парижского психоаналитического общества и бывший председатель Образовательной комиссии в Институте психоанализа, ныне — ассоциированный директор Института психоанализа для Восточной Европы (IРЕЕ). Многочисленные статьи посвящены, в частности, проблематике насилия и агрессивности, как в межиндивидуальных, так и в цивилизационных конфликтах. Разрабатывая эту проблематику, переработал и расширил Фройдовскую концепцию культурального Сверх-Я. Упомянем книгу Трансфор­мации психопатии (РUF, 1983); книгу о Лакане в серии «Современные психоана­литики» (РUF, 1997), а также доклад о культуральном Сверх-Я, представленный на Конгрессе франкоязычных психоаналитиков в 1999 г. (Revue Francaise de Psychanalyse, № 5, 1999).

Рене Дяткин [Rene Diatkine] (1918-1997)

Психиатр, титулярный член и бывший президент Парижского психоаналитического общества, профессор Женевского университета (1972-1995). Автор об­ширных трудов, ставших этапами в развитии детского психоанализа. В 1958 году, имеете с Сержем Лебовиси и Филиппом Помеллем учредил ассоциацию психи­ческого здоровья XIII округа Парижа, а в 1963 году вместе с Сержем Лебовиси основал Центр Альфреда Бине. В 1982 г. основал журнал Les Cahiers du Centre Alfred Binet. В 1964 году учредил Ежегодный коллоквиум Парижского психоаналитического общества, проводимый в Довилле. Вместе с Сержем Лебовиси и Рене Кремьё основал важнейшие книжные серии, такие как «Детская психиат­рия» (РUF, 1958), создал раздел по детской психиатрии в серии «Красная нить» (1972, совместно с Жюлианом де Ажюриагерра и Сержем Лебовиси). Книга Ран­ний психоанализ (Жанин Симон — соавт., РUF, 1972) стала главной вехой в развитии представлений об истинной модели психоаналитического процесса у де­тей. Наконец — главный редактор Нового руководства по детской и подростковой психиатрии (Мишель Суде и Серж Лебовиси — соред., РUF, в 3 томах, 1985, 1996). В серии «Современные психоаналитики» книгу о нем написала Флоранс Картье-Френ (РUF, 1997).

Алей Жибо [Alain Gibeault]

Психоаналитик, философ и психолог, титулярный член Парижского психоаналитического общества, директор Центра психоанализа и психотерапии Эвелины и Жака Кестембёргов (Ассоциация психического здоровья XIII округа Парижа). Президент Европейской психоаналитической федерации (1995-1999) и Гене­ральный секретарь Международной психоаналитической ассоциации (2001-2003).

Известен выдающимся исследованием по символизации — доклад на Конгрессе франкоязычных психоаналитиков в 1989 году — (Revue Francaise de Psychanalyse, № 0, 1989), автор многочисленных работ по проблемам изучения психических механизмов у больных с психотическим уровнем функционирования; по проблемам Теории и техники индивидуальной психодрамы; а также по графическим представлениям в истории первобытного общества: Психоанализ и предыстория (Ален Фин, Роже Перрон и Франсуа Сакко — ред., серия: Монографии Revue Francaise de Psychanalyse, РUF, 1994); Собственно человеческое (Франсуа Сакко и Жорж Сове — ред., Delachaux et Niestle, 1998).

Эвелин Кестемберг [Evelyne Kestemberg] (1918-1989)

Титулярный член и бывший президент Парижского психоаналитического общества, руководила Центром психоанализа и психотерапии в ассоциации психичес­кого здоровья XIII округа Парижа, была главным редактором Revue Francaise de Psychanalyse. Оставила заметный след во французском психоанализе и создала имеете с Рене Дяткиным и Сержем Лебовиси метод индивидуальной психоанали­тической психодрамы, метод выбора в лечении подростков с нервной анорексией и пациентов с психотическим уровнем функционирования. Среди книг: Голод и тало (Жан Кестембёрг и Симона Декобер — соавт., РUF, 1972) — основополагаю­щее психоаналитическое исследование нервной анорексии; Холодный психоз (РUF, 2001). В серии «Современные психоаналитики» книгу о ней написала Лилиана Абенсур (РUF, 1999).

Жюлия Кристева [Julia Kristeva]

Психоаналитик, философ и лингвист, титулярный член Парижского психоаналитического общества, профессор литературы и семиотики в Университете Па­риж VII, профессор Колумбийского университета (США), плодовитый автор и внимательный наблюдатель современного мира и его перемен. Известна во всем мире не только благодаря психоаналитическим работам, но также исследованиям в области лингвистики и семиологии. Одна из основателей постструктурализма и ярчайший представитель французской философской мысли. Ученица Р. Барта, внесла собственный фундаментальный вклад наряду с такими фигурами, как Деррида, Касториадис, Лиотар, Бодрийяр, Делёз. Оказала большое влияние на языкознание, литературу и феминистское движение в Европе и США. Исследо­вания постмодернистской эстетики давно стали классическими (см., в частности, ее знаменитую книгу: Силы ужаса. Эссе об отвращении (1980) с постмодернистс­кой трактовкой теории катарсиса). Известная разнообразием своих исследова­ний Кристева предлагает перечитать психоаналитические модели Фройда и Ликина в свете новой клиники, продукта кризиса современных ценностей. К на­стоящему времени опубликовала около 30 книг по психоанализу, лингвистике, семиологии, философии, литературе, искусству, эстетике. Среди психоанали­тических работ, в частности, отметим: Черное солнце. Депрессия и меланхолия (Gallimard, 1987); Новые болезни души (Fayard, 1993). Известна серией моногра­фий о Женском гении (Ханна Арендт, 1999; Мелани Кляйн, 2000; Колетт, 2002).

Одновременно также автор романов — исторических фресок Самураи (Fayard, 1.990) и Убийство в Византии (Fayard, 2004). В русском переводе вышла книга «Силы ужаса. Эссе об отвращении» (2003).

Жан Курню [Jean Cournut] (1929-2003)

Психиатр, титулярный член и бывший президент Парижского психоаналитического общества, в течение восьми лет был одним из главных редакторов Revue Francaise de Psychanalyse. Отличаясь особой свободой мысли, много работал над проблематикой влечений и настаивал на важности количественного фактора в психическом функционировании. Кроме того, писал по вопросам отношений между мужчинами и женщинами в любовной жизни. Автор книг: Повседневность страсти (РUF, 1991); Послание к эдипянам (РUF, 1997); Почему мужчи­ны боятся женщин (РUF, 2001). В соавторстве с Моник Курню-Жанен предста­вил доклад на Конгрессе франкоязычных психоаналитиков в 1993 г. Кастрация и женственное в обоих полах (Revue Francaise de Psychanalyse, № 6, 1993).

Нора Кюртс [Nora Kurts]

Член Парижского психоаналитического общества. В основном работала с детьми в Центре Альфреда Бинё (Ассоциация психического здоровья XIII округа Парижа) и опубликовала множество статей по детскому психоанализу. Книга Дети на психо­анализе (Hachette, 2003) свидетельствует о богатом клиническом опыте автора.

Жан Лапланш [Jean Laplanche]

Выпускник Высшей Нормальной Школы, ставший психиатром, а затем — прак­тиком и теоретиком психоанализа, профессором Сорбонны. Творческий путь — как путь внутренних исканий, где страсть к исследованиям, подвергая сомнени­ям все устоявшиеся взгляды и сочетаясь со строгой самодисциплиной, последние сорок лет неизменно ведёт к обновлению психоаналитического мышления. Один из основателей и президент (1969-1971) Французской психоаналитической ас­социации. С мая 1968 года участвовал в эмансипации клинических наук о челове­ке от гегемонии экспериментальной психологии. Титулярный профессор Уни­верситета Париж VII (1970-1993), руководил подготовкой диссертаций высокого уровня, основатель доктората по психоанализу и создатель Отделения образо­вания и исследований по клиническим наукам о человеке в Университете Па­риж VII. Среди сочинений отметим: Гёлъдерлин, или Вопрос отца (РUF, 1961); Словарь психоанализа (Жан-Бертрант Понталис — соавт., РUF, 1962-1967); Первофантазия, фантазии первоначал, первоначала фантазий (Жан-Бертран Понта­лис — соавт., Hachette, 1964); Жизнь и смерть в психоанализе (Flammarion, 1970); Незаконченная коперниканская революция (Aubier, 1992); <