Как существенный

ЭЛЕМЕНТ МЕЛАНХОЛИИ¹

Для понимания действительной психологической природы эмоцио­нальных переживаний необходим анализ более сложных отношений, ха­рактеризующих различные переживания и даже являющихся их основой, причем гораздо чаще, чем мы думаем. Одно из этих отношений, играю­щих весьма важную роль в нашей жизни, может быть названо «страхом действия», т.е. страхом перед действованием. В наиболее типичной фор­ме его можно наблюдать в течение кризисов меланхолической депрессии, длительных или преходящих. В преувеличенной и несколько нелепой форме они дают нам карикатурное изображение того, что мы в состоянии печали довольно часто испытываем сами. Эти патологические пережива­ния раскрывают перед нами истинную природу печали, а вместе с этим и те опасности, которые с ней связаны.

При разговоре с пациентом, находящимся во власти меланхолии, наблюдателя, даже неопытного, поражает один момент. Он состоит том, что суждения и идеи, высказываемые пациентом по поводу окружающих ве­щей и обсуждаемых событий, всегда пессимистичны и связаны с предчув­ствием катастрофы.

На первоначальной стадии все люди и все окружающее теряют для такого пациента все свои приятные качества и все очарование. Ничто не является больше красивым или привлекательным. <...> Подобные пере­живания быстро развиваются, приводя к тому, что объекты становятся безобразными, фальшивыми, деформированными и грязными. «Дома все

¹ Психология эмоций. Тексты / Под ред. В.К.Вилюнаса, Ю.Б.Гиппенрейтер. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1984. С. 192-202.

Жане П. Страх действия как существенный элемент меланхолии 567

стало безобразным, низменным и гадким; все мрачно и печально». По­звольте мне рассказать о переживаниях одного молодого человека во вре­мя довольно длительной автомобильной прогулки. Вначале он гордится своим умением водить автомобиль, любуется пейзажем и приглашает к этому своих спутников; но вскоре он замолкает. Лицо его делается уны­лым, ибо пейзаж становится «безобразным» и, что самое главное, «траур­ным». «Как будто, — думает он, — мы все время едем по кладбищу, про­езжая одно кладбище за другим».

Все события, о которых мы говорим с этими пациентами, оценивают­ся точно таким же образом, особенно если дело касается будущего. Буду­щие события воспринимаются как во всех отношениях ужасные; они при­ведут к жестоким, аморальным и святотатственным последствиям, принесут всем, кого мы любим, чудовищные страдания. «Нас будут грабить и убивать; если кто-то приедет меня навестить, то только для того, чтобы лишить меня положения в обществе, вырвать мои золотые зубы и выколоть глаза». <...>

Для изучения подобных фактов я выбрал два наиболее типичных примера, механизмы которых мы и обсудим. (1) Девушка 27 лет, фигури­рующая в моих работах под именем Флоры. <...> Она находится на отды­хе в санатории. Я хочу ее обрадовать и сообщаю, что жена ее брата, которую она очень любит, родила ребенка, и малыша собираются привезти к ней в го­сти, чтобы она смогла на него посмотреть и поцеловать его. «Не делайте этого, — отвечает она. — Автомобиль врежется на улице в деревья; моя мать, кормилица и ребенок разобьются. О, как это ужасно!» В другой раз я ее спрашиваю: «Не хотите ли увидеть вашу мать и сестру?» Она: «Мне бу­дет страшно неприятно увидеть их в трауре». Я: «Но дамы вовсе не в тра­уре». Она: «Если они будут должны ко мне приехать, то мой отец и мой брат окажутся мертвыми, и тогда они приедут в трауре». Затем она весьма разумно добавляет: «Я не могу с этим ничего поделать; это какое-то ката­строфическое восприятие, которое все соединяет в одну кучу. Я потеряла точку опоры, все мне желают несчастья, мать меня пугает, и все кажется совсем мрачным. Мрачной выглядит улица, да и само солнце тоже выгля­дит мрачным». Столь же типичен и другой пример. (2) Даниэль, 49 лет, по­дыскивает для своей семьи загородный дом. Один из предлагаемых домов не вызвал у него чувства неудовольствия, и он решает его снять. Однако его ум тотчас же заполняет мысль о том, что он понял, почему этот дом его привлек: монументальная и довольно красивая входная дверь будет пре­красно смотреться над гробом его жены, когда она будет обита черным. В другой раз он колеблется идти домой, думая, что встретит на лестнице тол­пу, носильщиков, готовых нести вниз гробики его детей. <...>

Создается впечатление, что подобные идеи относятся к внешним объектам и событиям, однако нам не следует поддаваться видимости. Они являются лишь следствием пессимистической установки субъекта. В их основе лежит фундаментальный объект, к которому эта установка

568 Тема 10. Внутренняя регуляция деятельности: психология эмоций

относится в первую очередь, — сам пациент и его действия. <...> В глу­бине души пациенты обвиняют себя. Флора уверена, что она играет опре­деленную роль в аварии автомобиля, поскольку она добавляет: «Если они поедут навестить другого человека, машина в дерево не врежется». Ког­да я предлагаю Даниэлю пойти вместо него и посмотреть, закончили ли гробовщики свою печальную работу и можно ли ему войти, он отвечает: «Это бесполезно. Если пойдете Вы, там не будет никаких гробов». Коро­че говоря, они принимают в этих катастрофах участие: их порождают собственные действия пациентов, а в своих убеждениях они объективиру­ют переживания, направленные на себя и свои действия. Существенна во всех этих случаях именно пессимистическая оценка своего собствен­ного действия.

Это положение нетрудно проверить. Пессимистические убеждения пациентов, как рассмотренных выше, так и тех, болезнь которых зашла не так далеко, не всегда относятся к внешним объектам, но могут непосред­ственно относиться к их действиям. <...> Один несчастный, бывший пре­красным музыкантом, бросает играть на скрипке, заявляя при этом: «Иг­рая, я всякий раз чувствую, что раздражаю Бога». И добавляет: «Когда я вообще что-то (не важно что) делаю, — то испытываю чувство, что дей­ствую вопреки священной воле Бога».

Это переживание святотатственного деяния может быть ослаблено, и действие кажется тогда просто жестоким и аморальным. Даниэль, на­пример, купил своим детям игрушки, но не отдает их и месяцами остав­ляет пакеты с игрушками нераспечатанными. Он говорит: «Если я отдам детям эти игрушки, то заставлю их испытывать адские муки. С этими пакетами связана их судьба, открыв их, я тем самым подпишу им смер­тный приговор». Причем иногда этот несчастный человек испытывает подобное чувство по отношению ко всему, что он делает. <...>

Многим пациентам все их действия представляются преступными. Одна женщина утверждала, что, говоря о других людях или даже просто упоминая их имена, она предает этих людей, выдает их полиции или стал­кивает в пучину несчастий. <...>

Рядом с преступными действиями нам следует расположить пере­живания неопрятности и непристойности. Они не так серьезны, но столь же значимы. Начиная двигаться или что-либо делать, многие пациенты, особенно девушки, испытывают чувство, будто они становятся грязными, причем каким-то неприличным образом.

Еще одним переживанием, которое может сопровождать всякое дей­ствие, является переживание совершения чего-то опасного или особенно чего-то неловкого. <...> «Разговаривая с другом, я заранее чувствую, что причиню ему боль, сказав какое-то слово. Как только слово слетает с моих губ, я чувствую, что соврал. Испытывая страсть, я чувствую, что что-то внутри меня остается холодным и оценивает эту страсть в качестве гряз­ной. Дотрагиваясь до объекта, я заставляю его упасть на чью-то голову».

Жане П. Страх действия как существенный элемент меланхолии 569

При этом всегда испытывается чувство совершения чего-то очень тупого и дурацкого, чувство, что ты выглядишь нелепым дураком и ве­дешь себя, как сумасшедший. <...>

Переживания эти не являются эпифеноменами, они составляют ис­ходный пункт многих безумий и навязчивых идей и определяют собой множество причудливых маний, которые — будь это всего лишь мания мытья рук или мания бесконечного возобновления действия — суще­ственно затрудняют жизнь невротиков. Они являются, в частности, дей­ствительным источником рассмотренных выше пессимистических и ка­тастрофических предвосхищений. Сообщая Флоре о визите ее матери с младенцем, я вызываю в ее воображении картину того визита и тех дей­ствий, которые ей следует совершить, принимая родственников и лаская ребенка. Действия эти не могут не представляться ей ужасными. Дани­эль должен выбрать загородными дом и подписать контракт. Эти акты для него являются ужасающими; веря во что-либо, человек всегда готов к объективации, к наделению того, во что он верит, объективной реально­стью. Если мы боимся отношения, которое нам следует продемонстриро­вать, принимая некоторое решение или во время определенного визита, то нас будет пугать решение или визит в целом. Поэтому такие пациенты говорят о внешних катастрофах, связанных с событиями, в которые вов­лечены действия.

Не будем чересчур суровыми по отношению к несчастным пациен­там; их преувеличения являются карикатурными изображениями того, что мы сами довольно часто испытываем. Разве мы не сталкивались с людьми, которые, будучи должны нечто сделать, видят все в черном свете и ожидают печальных событий по той простой причине, что одна только мысль о том, что они должны совершить это действие, вызывает у них страх и внушает им отвращение? Убеждения, касающиеся внешних объек­тов и событий, представляют собой не более чем объективацию такого отношения к действию, а сами объекты и события фактически являются лишь частным выражением действия.

<...> Видеть какую-нибудь вещь ужасной и опасной — значит бо­яться этой вещи. А поскольку эти характеристики ей придают, в конеч­ном итоге, собственные действия пациентов, следует сделать вывод, что они боятся своих собственных действий. Один из таких пациентов, Эмиль, все время повторял: «Я боюсь окружающего мира, и поэтому я боюсь действия. Инстинктивный страх перед действованием, перед при­нятием решения меня парализует». Когда все видится нам в черном свете и кажется, что все обернется к худшему, дело заключается в том, что мы не чувствуем в себе достаточно сил для того, чтобы воздействовать на обстоятельства и заставить их обернуться благоприятным для нас обра­зом. Когда же мы испытываем страх перед будущим, причина состоит в том, что мы боимся того, что должны сделать, т.е. боимся действия.

570 Тема 10. Внутренняя регуляция деятельности: психология эмоций

Для того чтобы понять страх действия, являющийся столь важным, рассмотрим вначале страх живого существа, будь то животное или чело­век, вызываемый каким-то объектом.

Объект, как известно, характеризуется тем, что мы собираемся с ним или по отношению к нему сделать. Он является, прежде всего, съедобным объектом, сексуальным объектом, объектом, с которым надо поговорить, которому следует дать приказания или о чем-то попросить. Природу объекта определяет именно действие, и мы опознаем объект (только?) тогда, когда начинаем выполнять характеризующее его действие — есть яблоко, например, или писать пером. Это действие может быть сокраще­но до минимума и проявляться в виде своеобразного эскиза действия, но­сящего название желания. Восприятие объекта всегда представляет собой не более чем характеризующее объект действие, приостановленное на начальной стадии. Любое понятие об объекте также заключает в себе начало адекватного этому объекту действия. Но всякое действие требует выполнения одного существенного условия: необходимо, чтобы объект был в поле досягаемости наших органов чувств и конечностей. Для того чтобы съесть яблоко или писать пером, необходимо, чтобы яблоко оказа­лось у нас во рту, а перо — в руке. В основе действия, характеризующего объект, в основе использования объекта или его восприятия лежит дот-рагивание до этого объекта, взятие его в руки, вследствие чего каждый объект вызывает тенденцию приближения.

Что же происходит в том случае, когда мы боимся некоторого объекта? Происходит радикальное изменение: характерное для данного объекта действие останавливается и полностью парализуется. Если ябло­ко, съесть которое мы хотели, пугает нас по той или иной причине, пред­ставляется гнилым, испорченным или отравленным, то мы перестаем его есть и даже хотеть, ибо желание яблока представляет собой начало акта еды, подавляемого в самом своем зародыше. <...>

Неотъемлемое условие для прекращения всякого действия с объек­том и всех взаимоотношений с человеком состоит в его исчезновении из зоны досягаемости наших органов чувств и наших действий, а наряду с этим — в нашей собственной недоступности его органам чувств. Это оз­начает отсутствие данного объекта, его удаление от нас. Присутствие и отсутствие вообще представляют собой фундаментальные психологичес­кие явления, о которых психологи вспоминают пока довольно редко. <...>

В общем случае мы осуществляем удаление объекта путем особо­го поведения, обратного предыдущему. Вместо того чтобы приближаться к объекту, мы идем или бежим в противоположном ему направлении — это поведение бегства, весьма типичное для страха. В отдельных случаях удаление объекта может происходить посредством более специальных действий, являющихся точной противоположностью действий, которые

Жане П. Страх действия как существенный элемент меланхолии 571

побуждает нас совершить объект. Мы выплевываем яблоко, вместо того чтобы его съесть; вместо того чтобы что-то у человека попросить, сами даем ему это; вместо поглаживания собаки ударяем ее или даже убива­ем, что снова является одним из вариантов бегства. Это неотъемлемые установки страха — прекратить характерное для объекта действие и осуществить обратный ему акт, убежать от объекта, вместо того чтобы к нему приблизиться.

Каким же образом эти связанные со страхом установки начинают в случае страха действия относиться не к объектам, но к самим действи­ям? Этот момент редко понимается правильно. Прежде всего, в каждом случае страха действия имеет место прекращение действия. На факт су­ществования у больных меланхолией задержки действия указывалось уже неоднократно, но едва ли его можно считать объясненным.

Из того, что действие становится невозможным, не следует, что оно исчезает; оно сдерживается самим пациентом, не желающим больше есть, гулять или говорить. В случае всевозможных фобий, представляющих со­бой более определенные и четко локализованные, чем меланхолия, вариан­ты страха действия, пациент также прекращает работать, ходить, есть или говорить. Переставая выполнять определенное действие, он знает, какое именно действие он отказывается выполнять. Меланхолик, в отличие от этого, подавляет целое множество действий и, что еще более существенно, не может точно сказать, что это за действия. В этом подавлении действия мне хочется подчеркнуть одну существенную характеристику — оно относится не только ко всему действию в целом, но также к самому его началу, к лег­чайшему намеку на действие. И поскольку желание представляет собой не что иное, как начало действия, более или менее осложненное связанными с ним усилиями, рассматриваемые пациенты отказываются от своих жела­ний и подавляют их в той мере, в какой это оказывается в их власти. Не­вротик не только отказывается есть, но утверждает, что ему и не надо есть, так как у него нет аппетита и он не голоден. Пациент, страдающий от при­чудливой болезни, называемой эреутофобией, т.е. страхом покраснения в присутствии публики (являющимся патологическим преувеличением зас­тенчивости), теряет всякое желание общаться с людьми. Случаями мелан­холии и страха действия являются также и многие формы аскетизма. Это подавление желания, о котором мы сейчас говорим, представляет собой весьма важный момент, ибо оно несет ответственность за тот факт, что наши пациенты не способны более представить себе какое бы то ни было удовлет­ворение или утешение за то, это будущее видится им в качестве сплошного _#мрака. «У меня нет больше иных желания кроме тех, которые сразу же представляются преступными и отвратительными».

Страх перед объектом неизбежно влечет за собой определенную ре­акцию — реакцию удаления объекта путем его разрушения или посред­ством бегства. Можно ли убежать от действия, от движения наших соб­ственных членов? В состоянии ли мы убежать от себя? Да, и к тому же в

572 Тема 10. Внутренняя регуляция деятельности: психология эмоций

большей степени, чем это нам кажется. Во-первых, мы можем убежать физически; можем покинуть место, где нам следует совершить то или иное действие, и избегать людей, с которыми должны говорить. Так воз­никают всевозможные эскапады, необъяснимые бегства людей от своей семьи, из своего дома, города, когда направление бегства значения не име­ет, а важно просто оказаться в другом месте. Существует даже явление, которое я называю бегством из ситуации: человек хочет во что бы то ни стало вырваться за пределы человеческого общества, порвать все связи и обязательства только для того, чтобы спастись от необходимости дей­ствий, которые он должен будет совершить и определенной ситуации. Су­ществуют и иные способы избегания действия. В человеческом обществе огромное количество действий определяется не обстоятельствами, но дру­гими людьми, требующими от нас этих действий и побуждающими к их совершению. Акт еды, например, побуждается человеком, приходящим нам сказать, что все уже готово, акт речи — людьми, задающими вопро­сы и приглашающими нас нечто сказать. Удобный способ уклониться от действия состоит в сопротивлении требованиям других людей — если мы никогда не подчиняемся приказаниям или приглашениям (которые представляют собой смягченную форму приказаний), то мы подавляем тем самым значительное количество действий. Это и происходит с паци­ентами, сопротивляющимися всякой просьбе. Меланхолики, <...> пока их не просят ничего делать, могут лежать в своих креслах очень тихо, но как только вы скажете им, что пора завтракать, они тут же превратятся в чрезвычайно упрямых и неподатливых существ. Подобного рода негати­визм <...> является симптомом, общим для всех случаев меланхолии и для всех депрессий, связанных со страхом действия.

Сопротивление приказаниям может многообразно осложняться. Мно­гие из описанных мной пациентов не только сопротивляются предъявляе­мым им требованиям, но протестуют также против действий других людей или даже сопротивляются приказаниям, даваемым самим себе, что приво­дит к весьма причудливым случаям раздвоения личности.

Но с бегством от действия связана и еще более любопытная и инте­ресная установка. Это феномен, который я предлагаю называть «инверси­ей действий и чувств». Вместо требуемого обстоятельствами действия, со­вершить которое пациент вполне в состоянии, мы замечаем в таких случаях элементы, а иногда и полное осуществление абсолютно противо­положного акта. Швейцарский автор Ш.Бодуэн <...> описывает в этой связи неопытного велосипедиста, поворачивающего как раз в направлении препятствия, которое он собирался объехать, а также испытывающего го­ловокружение человека, который хочет идти прямо, а попадает в пропасть. К счастью, случаи действительного совершения обратных действий доста­точно редки. Частыми же являются неоднократно мной описанные инвер­сии самого начала действия, т.е. инверсии желаний. Пациенты нередко

Жане П. Страх действия как существенный элемент меланхолии 573

повторяют: «Это нелепо, но я испытываю отвращение к тому, что люблю, и страстно люблю то, что ненавижу». Мать, которая хочет осторожно и ласково искупать ребенка, внезапно испытывает желание его ошпарить или утопить. <...> Необычные инверсии такого рода можно обнаружить (под разными наименованиями) во многих патологических симптомах, таких, например, как амбивалентные чувства, чудовищные желания, спла­вы любви и отвращения. <...>

Подобные факты демонстрируют нам как природу бегства от дей­ствия, добавляющегося в случаях страха действия к его сдерживанию, так и его значение.

Способен ли человек разобраться во всех этих разновидностях аб­сурдного поведения? Все же, если мы хотим попытаться их лечить или предотвращать, их необходимо понимать, хотя бы до некоторой степени. <...> Подобные факты я изучаю сейчас в связи с «регуляцией действий», и это приводит, если только я не ошибаюсь, к наилучшему объяснению рассматриваемых переживаний. К этой сфере относится множество при­сущих всем людям реакций, которые, в определенных своих формах, со­вершенно нормальны. Я имею в виду действия отступления и удаления, объединяемые под именем реакций защиты.

К сожалению, психологи занимаются проблемой развития действия, его начала, протекания и завершения довольно мала. Особенно важным нам представляется понять окончание действия, ибо оно происходит спон­танно. Патология демонстрирует нам немало случаев, когда действия про­должаются до бесконечности, несмотря на то, что становятся бесполезны­ми и даже опасными. В случае нормального индивида окончание действия связано с реакциями внутренней регуляции. Одной из наиболее важных из них <...> является реакция триумфа, которую я подробно рас­сматривал в своих последних работах. Эта реакция триумфа, относящая­ся к удачному действию, к реальному или иллюзорному успеху, играет ог­ромную роль в переживании радости. Однако предметом сегодняшнего рассмотрения является не она. К страху действия приводит обратная ей реакция, которая характеризует неудачные действия. Это реакция прекра­щения действия. Она же создает переживание печали.

<...> Если действие оказалось не способно справиться с изменения­ми внешнего мира, к которым оно должно было нас приспособить, стоит ли продолжать его бесконечно? Конечно, нет; продолжение бесполезного действия позволит опасности продолжить свое существование, а с другой стороны, совершенно изнурит субъекта. Необходимо сначала остановить это бесполезное действие, а затем направить силы, которые расходовались им вхолостую, в иное русло, т.е. совершить другое действие, которое при­ведет, возможно, к лучшему результату. Реакция остановки действия иг-

574 Тема 10. Внутренняя регуляция деятельности: психология эмоций

рает огромную роль; она представляет собой источник всех попыток, всех изменений и всего прогресса.

Изучая реакции, регулирующие действие, мы постоянно наталкива­емся на существенную психологическую трудность, состоящую в опреде­лении начального момента реакции. Почему действие прерывается в оп­ределенный момент реакцией остановки? Едва ли здесь следует говорить о фактическом препятствии или фактическом успехе. Это внешние по отношению к действию факторы, они с трудом поддаются оценке и ока­зывают свое влияние лишь косвенным образом, посредством вызываемых ими изменений действия. Мы должны признать, что протекание действия изменяется независимо от его внешних результатов, что в ходе его выпол­нения оно оказывается слишком легким или, наоборот, слишком труд­ным и что эти модификации действия определяют включение различных регулятивных реакций.

Как бы то ни было, связанные с меланхолией установки и особенно страх действия проявляются в виде реакций, прекращающих действие, замещающих его другим и, прежде всего, превращающих его в противо­положное действие.

Наиболее поразительным здесь является то, что эти реакции пре­кращения действия у наших пациентов невероятно преувеличены. Мы сталкиваемся в этих случаях с непрекращающимся неуспехом, являющим­ся, кстати говоря, основой меланхолического бреда. Речь идет о мгновен­ном неуспехе, прерывающем действие в самом его начале, при восприя­тии малейшего повода, требующего действия.

Почему же происходит такое преувеличение реакции неуспеха? <...> Наиболее важна здесь первая причина: значительное ослабление психичес­ких сил и реакция на это ослабленное состояние. <...> Нам следует иметь в виду один очень важный момент, которому старая психология не уделяла должного внимания. Он заключается в том, что действия, в том числе и те, которые составляют нашу духовную жизнь, требуют больших затрат психи­ческих сил. <...> Вполне вероятно, что разные действия требуют различ­ных затрат, что одни являются дорогостоящими в психологическом отно­шении, а другие экономичными. <...>

Понятно поэтому, что истощение и психическая бедность нарушают действие, делают его вялым, неровным и прерывистым. <...> При этом воз­буждаются реакции регуляции действия, о которых говорилось выше, и прежде всего реакция неуспеха. Создается впечатление, что организм пре­дугадывает, что действие, продвигающееся столь медленно, не приведет ни к чему хорошему, что оно слишком несовершенно для того, чтобы достичь своей цели, что оно встретится со слишком сильным сопротивлением и поэтому лучше всего сразу счесть его неудачным. <...> Когда такое прекра­щение действия повторяется часто, оно становится страхом действия.

Нетрудно доказать, что меланхолики с их пессимистическими идея­ми, являющиеся жертвами страха действия, психически слабы. Акты, ко-

Жане П. Страх действия как существенный элемент меланхолии 575

торые они способны совершить, весьма невелики, немногочисленны, мед­ленны и несовершенны даже тогда, когда страх действия не мешает их протеканию. К тому же в этих пациентах мы можем заметить все физи­ологические признаки истощения <...> нервной системы.

В возникновении страха действия и инверсии чувств после осуще­ствления относительно длительных действий можно удостовериться по­чти экспериментальным путем. Л. думает, что он раздражает Бога и ис­пытывает то, что он называет «отвратительной, безобразной, приводящей в замешательство усталостью», после того как он с наслаждением поиг­рал на скрипке. После чрезмерных светских развлечений Софи кажется, что она идет по трупам своих родителей. Флора возвращается к своим катастрофам и начинает всех хоронить после визита, который длится не­сколько дольше обычного. Молодой человек, пригласивший друзей на ав­томобильную прогулку, вначале очень горд и счастлив, затем он прекра­щает говорить и сосредоточивается на своем действии, наконец, его охватывает переживание «мрака». Его приходится уложить в постель, и в течение двух дней он находится в состоянии меланхолической депрес­сии. Это позволяет объяснить наблюдавшиеся у нескольких пациентов до­вольно любопытные особенности приступов болезни. Страх действия и связанные с ним страдания появлялись у них в конце усилия, когда мож­но было прекратить борьбу и начать отдыхать. В течение учебного года девочка чрезмерно работала в школе, а в начале каникул у нее появляют­ся депрессия и страх действия. У другого они начинаются после экзаме­на, у третьего — вечером после рабочего дня, когда он ложится спать. На протяжении учебного года, перед экзаменом или в течение дня более или менее слабые силы поддерживаются огромным усилием воли. Когда же напряжение спадает и субъект расслабляется, истощение становится яв­ным, все действия должны прекратиться, а реакция неуспеха в сопровож­дении страхов и печалей начинает свою работу. Примечательно также, что меланхолическая реакция может наблюдаться после сильной или продол­жительной радости. <...> Это происходит потому, что радость связана со значительными затратами сил, вследствие чего она приносит с собой ис­тощение и, таким образом, вызывает меланхолическую реакцию. <...>

Но какова бы ни была значимость действительного истощения сил, существенную роль в заболевании меланхолией всегда играют индивиду­альные предрасположения. Люди, боящиеся действия, часто не знают, что значит сделать усилие, они сразу же прекращают борьбу. Это люди ску­пые и экономные не только в том, что касается их денег, но и по отноше­нию к своим силам. Они склонны чрезмерно экономить и совершать ми­нимальные из возможных действий. Это робкие люди, которые давно привыкли всего бояться. <...>

Мы можем наблюдать, как постепенно образуется эта эмоциональ­ная реакция и как происходит, если можно так выразиться, воспитание меланхолии и страха действия. Похоже, что в результате нескольких пос-

576 Тема 10. Внутренняя регуляция деятельности: психология эмоций

ледовательных приступов меланхолии пациенты в совершенстве обучают­ся ремеслу меланхолика. Их страх действия при переходе от первого при­ступа ко второму и третьему становится все более изощренным. В конце концов у них развивается страх перед жизнью, являющийся логическим завершением страха действия. Он сопровождается общим продолжитель­ным состоянием печали, подавляет все действия, делает человека вялым и может приводить к в высшей степени абсурдным действиям и пережи­ваниям.

Давайте же сделаем выводы. Мы рассмотрели страх действия у па­циентов, демонстрирующих его в чрезмерной форме, но не следует забы­вать, что болезнь всего лишь преувеличивает явления, свойственные каж­дому. Истинная меланхолия, несомненно, является заболеванием, но ведь печаль, даже в ее простейших формах, в конечном счете идентична мелан­холии и содержит тот же самый страх действия. Существуют семьи, и даже целые популяции, испытывающие время от времени периоды уны­ния, печали и отвращения от действия. Давайте же помнить о том, что такие приступы печали не следует культивировать и называть поэтичны­ми. Печаль всегда является признаком слабости и в большинстве случа­ев привычки жить слабо. Исследования в области патологической психо­логии показывают нам порочность печали и одновременно с этим служат доказательством весьма важного факта — ценности радости и работы.

М.Эпштейн [УЖАС (HORROR)]¹

То, что происходит сейчас в мире, нельзя свести к исламскому тер­рору и его борьбе с западной цивилизацией. Сама цивилизация приобре­тает иное качество ввиду своей новооткрытой уязвимости. На нее и за­махиваться особо не нужно — достаточно продеть руку в эту гладкую перчатку и вывернуть наизнанку. И тогда пассажирский самолет стано­вится управляемой ракетой, а почта — средством доставки смертельных бактерий. Показательно, что 11 сентября террористы ничего своего в материальном смысле не вложили в акт массового убийства. Они так искусно сложили элементы высокоразвитой цивилизации — самолеты с небоскребами, — что те взаимовычлись и уничтожились. В проме­жутке была только готовность самих террористов к смерти, т.е. к са­мовычитанию.

Отсюда такое изящество террористического акта, его предельная эко­номность, элегантность и эффективность, которые дали композитору Шток-гаузену повод эпатажно вокликнуть: «То, что там произошло, — величай­шее произведение искусства. Эти люди одним актом смогли сделать то, о чем мы в музыке даже не можем мечтать. Они тренировались, как сумас­шедшие, лет десять, фанатично, ради только одного концерта, и умерли. Это самое великое произведение искусства во всем космосе. Я бы не смог этого сделать. Против этого мы, композиторы, — полный ноль».

Такая эстетизация ужаса может вызвать только ужас перед самой эстетикой. За свое эстетское высказывание великий маэстро был подверг-

¹ Эпштейн М. Ужас как высшее достижение цивилизации // Новая газета, 2001. №80. С. 1, 9. В сборники учебно-научных текстов редко включают газетные статьи. Но в данном случае эссе М.Эпштейна как бы продолжает тему предыдущего текста: «страх действия», описанный П.Жане как локальный патологический феномен, приближается к нам и расширяется до угрозы массового психоза — «ужаса (хоррора) цивилизации». Конечно, эссе во многом иронично: сравнение зловещего террористического акта с про­изведением искусства, а также парадоксальные футурологические прогнозы приглаша­ют к полемике, в которой мог бы принять участие автор следующего текста — М.К.Ма-мардашвили. (Примечание отв. редактора.)