Формирование новой политической структуры мира (новые проблемы глобальной политической реструктуризации)

Существует множество концепций и подходов с попытками осмысления значимых характеристик политической структуры мира, тенденций его преобразования на рубеже веков. В одних концепциях мир представляется все более гомогенным, главным образом вследствие развития процессов глобализации, которые охватывают новые территории и сферы (экономические, социальные, культурные, политические и т.п.). В них глобализация обычно рассматривается как распространение западных моделей, ценностей, институтов и т.п. Классическими в этом плане являются работы Ф.Фукуямы.

В других теоретических схемах мир выглядит разделенным или расколотым. Причем основаниями для раскола выступают различные критерии: цивилизации у С.Хантингтона (западная, латиноамериканская, африканская, исламская, конфуцианская, хинди, православная, буддистская, японская). Также цивилизации, но иного рода — сельскохозяйственная, индустриальная и постиндустриальная — у О. Тоффлера; уровень профессионализма — у В.Л. Иноземцева; уровень социально-экономического развития стран (высокий, средний и низкий, на основании чего, соответственно, выделяется центр, полупериферия, периферия) — у И. Валлерстайна; шесть экономико-географических зон — у А.И. Неклессы. Эти и другие аналогичные подходы, подчеркивающие дифференциацию мира, особо указывают на реальные или потенциальные конфликты.

Наконец, есть концепции, в которых делаются попытки совместить обе тенденции: глобализацию и универсализацию мира, с одной стороны, и его фрагментацию, обособление отдельных частей и областей — с другой. Одним из первых, кто попытался сделать это, был Б. Барбер. За ним последовали и другие. Так, директор СИПРИ (Стокгольмский институт исследования проблем мира) А.Ротфельд пишет, что отношения в современном мире определяются как центробежными процессами (глобализацией или интеграцией), так и центростремительными (фрагментацией, эрозией государств), а Дж. Розенау предложил даже специальный термин, отражающий оба процесса, — «фрагмегра­тивность».

Независимо от того, какой именно точки зрения придерживаются исследователи, большинство из них подчеркивают, что в конце ХХ столетия мир переживает некий критический период, который определяется как «точка бифуркации», " переходный возраст" (Лебедева и Мельвиль), эпоха неопределенности, " переломности" и т.п. Речь идет о периоде, когда происходят качественные изменения, трансформирующие саму суть политической системы мира. Замечу, что подобные взгляды присущи не только сторонникам неолиберальной традиции в международных исследованиях, которые особо подчеркивают это, но и тем, кто разделяет скорее неореалистические взгляды. Г.Киссинджер пишет, что мировой порядок и его составные части никогда еще не изменялись так быстро, глобально и глубоко.

Разумеется, наряду с названными, существуют и другие представления, согласно которым развитие мира идет неким эволюционным путем, не предполагающим резких скачков и поворотов. В данном плане не составляет исключения и современный период, поэтому нет оснований говорить о каких-то принципиальных политических переменах.

Действительно, насколько значимы перемены в мире, произошедшие во второй половине ХХ в.? На мой взгляд, новые явления и тенденции, которые отмечаются почти всеми авторами, обладают именно качественным, а не количественным характером и по этой причине радикально меняют ставшую за несколько столетий привычной политическую структуру мира. Одним из признаков кардинальных перемен, связанных с выстраиванием новой политической структуры мира, является, по-видимому, интеграция, которая в той или иной степени охватила весь мир и которая протекает одновременно с процессами раскола, причем раскола сразу в нескольких областях (отсюда и выделение различных оснований при описании дифференциации современного мира). В этом плане К.Холсти проводит интересную параллель между серединой XVII в., когда сформировалась Вестфальская модель мира, и концом ХХ в. В первом случае Европа, будучи единой по своим культурным, цивилизационным параметрам (после разрешения конфликта между протестантами и католиками), оказалась политически разделенной. Во втором случае при крайнем усилении экономической интеграции в политическом отношении мир представлен более чем 180 отдельными.

Чем же обусловлены и в чем выражаются эти перемены, заставляющие говорить о формирующейся новой политической структуре мира? Здесь также существуют различные точки зрения. Среди тенденций, которые воздействуют на политическую структуру мира, называются такие, как демократизация; усиление взаимозависимости; изменение характера угроз миру; демилитаризация планеты, образование некоего глобального экономического организма; интеграционные процессы и т.п. И, тем не менее, среди всего многообразия тенденций можно выделить две, на мой взгляд, наиболее существенных: 1) развитие процессов глобализации, проявляющихся прежде всего в размывании межгосударственных границ; 2) увеличение количества различных акторов на мировой сцене и изменение их характера.

Обе тенденции взаимосвязаны и взаимообусловлены, но, все же, имеют собственную природу и действуют относительно самостоятельно. Остальные тенденции во многом следует рассматривать либо как производные от этих двух (например, усиление взаимозависимости напрямую связано с развитием процессов глобализации), либо как требующие дополнительного анализа, либо как одновременно то и другое. Так, демократизация во внутренней политике и в международной сфере находится под воздействием процессов глобализации, в результате которых все более широкие массы оказываются вовлеченными в политическую жизнь (об этом, кстати, упоминает П.А.Цыганков. С другой стороны, сама демократизация как очень сложный, неоднозначный феномен вызывает множество дискуссий относительно того, насколько она может рассматриваться действительно как глобальная тенденция, ибо в ряде стран возникают так наз. нелиберальные демократии, квази-демократии и т.п.

Глобализация, наверное, наиболее обсуждаемая и в то же время наименее понятная тенденция современного мира. Существуют разные подходы в определении того, что понимать под глобализацией, какие аспекты и сферы она охватывает, насколько глобализация является универсальной и всеобъемлющей тенденцией мирового политического развития и т.п. Так, Б.Бади отмечает наличие трех измерений глобализации: 1) как постоянно идущего исторического процесса; 2) как гомогенизации и универсализации мира; 3) как разрушения национальных границ.

Если взять первое из названных измерений, то действительно можно заметить, что в истории наблюдается тенденция ко все большему " расширению" того пространства, на котором происходит интенсивное взаимодействие — от отдельных деревень, городов, княжеств к государствам, регионам и, наконец, через эпоху великих географических открытий к миру в целом.

Впрочем, процесс глобализации сложен и неоднозначен. В ходе исторического развития он шел нелинейно и вовсе не предполагал простого присоединения новых периферийных территорий к неизменному центру. Дж.Мо­дельски на примере развития городов древнего мира показывает " пуль­сирующий" характер этого процесса. Он выделяет две фазы: централизации, когда формируются центральные зоны мировой системы, и децентрализации, когда периферия становится главенствующей. В результате происходит постоянная смена мест в системе центр-периферия. Интересно, что с этой идеей перекликаются и представления П.Кеннеди, который говорит о расцвете и закате великих держав.

Значительно более спорным является второе измерение процесса глобализации, выделяемое Бади, — универсализация и гомогенизация мира. Скорее такое понимание глобализации относится к прошлому, хотя и не столь отдаленному, когда строились различные прогнозы относительно " глобальной деревни", создания " всемирного правительства" и наступления " конца истории". Как оказалось, несмотря на перенос тех или иных образцов поведения западной цивилизации на другие регионы мира (особенно в сфере потребления), эти образцы, будучи включенными в отличающийся культурный контекст, могут иметь совсем другой смысл, порой даже противоположный исходному. Данный факт хорошо показан в работах, освещающих специфику политических процессов в различных культурах.

Наконец, последний аспект (или измерение) глобализации из названных Бади (размывание государственных границ), пожалуй, в наибольшей степени отражает суть современного этапа глобализации. Сначала границы национальных государств оказались прозрачными в экономическом отношении. Затем этот процесс охватил социальные, военные, политические, культурные и прочие отношения. Заметнее всего это явление в Западной Европе, где на основе ЕОУС (1951 г.), призванного координировать и стимулировать экономическое развитие шести европейский стран после второй мировой войны, к концу ХХ в. создан ЕС — мощнейшая наднациональная структура, занимающаяся, в числе прочего, и согласованием внешней политики входящих в него стран.

Сегодня как следствие принципиально иного информационного и технологического уровня развития мира [см. RAMSES 1999] (этот фактор явно приобретает политикообразующий характер) межгосударственные границы становятся все более прозрачными. Конечно, вопросы о том, насколько они прозрачны, какие страны сильнее других вовлечены в процесс размывания границ, какие последствия он имеет и т.п., остаются дискуссионными. Тем не менее ряд исследователей (в частности П.Каценстайн, Р.Кеохейн и С.Краснер) видит в процессе усиливающейся транспарентности границ суть самой глобализации. Эту точку зрения разделяют и многие другие авторы.

Прозрачность межгосударственных границ сделала мир более взаимозависимым (именно по этой причине некоторые авторы связывают глобализацию с взаимозависимостью [см. Гаджиев). Кроме того, транспарентность межгосударственных границ " перевернула" прежние представления о безопасности, о конфликтах и об их урегулировании [см. Лебедева], о соотношении внешней и внутренней политики, о дипломатии и о других базовых проблемах классических исследований по международным отношениям, но главное — она стерла существовавшие ранее жесткие барьеры между внешней и внутренней политикой, а также той политологией, которая изучала отдельное государство, и традиционными международными исследованиями, занимавшимися анализом взаимодействия государств на мировой сцене.

" Открытие" межгосударственных границ сопровождается активизацией надгосударственных и негосударственных акторов в мировой политике — межправительственных и различного рода неправительственных организаций, ТНК и пр.

Одновременно самостоятельно начинают действовать внутригосударственные регионы. Они стали значимым фактором европейского строительства, что привело даже к появлению такого понятия, как " Европа регионов" [см. Иванов]. Парадоксально, но если ранее данные регионы стремились влиять лишь на внутриполитические процессы своей страны, а международные организации — на те вопросы, которые ограничивались внешнеполитической сферой, то теперь это не так. Регионы все чаще пытаются выйти на международный уровень (так, Шотландия заявляет о своем стремлении войти в структуры ЕС на правах полноправного члена, а международные организации активно участвуют в урегулировании внутренних конфликтов). В результате все менее актуальной становится прежняя жесткая дихотомия внешней и внутренней политики.

Замечу, что надгосударственные и негосударственные акторы были на международной сцене и ранее, что не отрицают даже неореалисты. Проблема заключается в том, насколько кардинально деятельность этих акторов в конце ХХ столетия меняет структуру мира.

На рубеже веков государства вынуждены все более считаться, с одной стороны, с международными правительственными и неправительственными организациями и институтами, с другой — с собственными регионами. Происходит " размывание" государственного суверенитета, отход от тех принципов, которые были зафиксированы в середине XVII в. В то же время нужно подчеркнуть, что деятельность негосударственных и надгосударственных акторов обусловлена не только процессом глобализации. После окончания второй мировой войны получили широкое развитие межгосударственные организации (т.е. надгосударственные акторы). Сначала предполагалось, что они явятся своеобразными " проводниками" политики государств в той или иной сфере, например, в торговле (ГАТТ) либо в регионе (НАТО). Однако постепенно становилось очевидным, что эти организации все больше играют вполне самостоятельную роль и уже сами оказывают значительное влияние как на международные отношения в целом, так и на своих создателей. Тем самым был начат сложный процесс взаимодействия и взаимовлияния государственных структур и международных организаций.

В свою очередь, многие негосударственные акторы, прежде всего связанные со средствами коммуникации, с движениями информационных потоков и экономических ресурсов, сами оказались заинтересованными в дальнейшем и скорейшем развитии процессов глобализации, в еще большей прозрачности границ. Это явилось толчком к новому витку глобализации с ее проблемами и противоречиями.

Влияние названных факторов все определеннее позволило говорить о размывании национального суверенитета, а также о кризисе Вестфальской модели мира [см. Космополис 1999] — модели, согласно которой во внутренней политике именно государство обладало властными полномочиями (отсюда и классические определения понятия государства), в системе же международных отношений государства являлись фактически единственными структурными " единицами" взаимодействия. Более того, по Моргентау, внешняя политика государств, как вообще любая политика, является борьбой за власть. И какими бы ни были цели международной политики, стремление к власти всегда в них присутствует в качестве основного мотива.

Эта государственно-центристская модель стала разрушаться к концу ХХ в. Впрочем, существуют возражения и по этому тезису: данная модель мира сохраняется, ибо сохраняются границы; количество государств не уменьшается, а возрастает; увеличиваются их возможности воздействия на своих граждан; государства сами активно создают международные институты и режимы; наконец, нет такого актора, которому могут быть переданы все властные полномочия государства и т.п. И все же, если под суверенитетом понимать явление, называемое Краснером " вестфальским суверенитетом", т.е. политическую организацию, основанную на том, что внешние акторы фактически не могут воздействовать на внутреннюю политику или могут, но очень ограничено, – такой суверенитет и правда стал размываться.

Конец ХХ в. привел еще к одному кризису — кризису Ялтинско-Потсдамской системы международных отношений. Сама эта система была вариантом межгосударственного взаимодействия и в данном смысле являлась частью Вестфальской модели. В истории были и другие модели межгосударственного взаимодействия (например, после окончания первой мировой войны сложилась Версальско-Вашингтонская система международных отношений). Все эти образования исходили фактически из представлений о международных отношениях как об интеракциях отдельных государств, которые сталкиваются между собой, по метафоре А.Уолферса, подобно бильярдным шарам и действуют согласно трем " гоббсовским" мотивам: 1) достижение и обеспечение безопасности государства; 2) удовлетворение экономических требований политически значимых слоев населения; 3) повышение престижа государства на международной сцене.

Ялтинско-Потсдамская система международных отношений, возникшая после окончания второй мировой войны, была ориентирована на биполярную структуру мира. Если в качестве основного свойства этой системы рассматривать биполярность, то с завершением холодной войны она действительно исчезла. В данном контексте реально говорить об исчезновении и самой Ялтинско-Потсдамской системы еще в конце 1980-х — начале 1990-х годов. В то же время остались многие ее элементы, в частности и те, которые закреплены международными договорами, что является неким стабилизирующим элементом современных международных отношений. В этом смысле Ялтинско-Потсдамская система шире чисто биполярного миропорядка.

Процесс ломки Вестфальской модели мира и Ялтинско-Потсдамской системы международных отношений в неодинаковой степени и по-разному охватывает страны и регионы. В результате, как замечает Розенау, в настоящее время наряду с системами, в которых активно действуют негосударственные и надгосударственные акторы, образующие " многоцентричный мир", существует и " государственно-центричный мир".

Размывание суверенитета болезненно воспринимается любым государством. Однако государство, которое сегодня, как отмечалось выше, остается главным актором на мировой сцене, может в современных условиях действовать по-разному. Один путь — использовать экономические, правовые рычаги и совместно с другими акторами (надгосударственными и негосударственными) " выстраивать" новую модель мира. Проблем на этом пути немало. Во-первых, возникает сложность построения взаимоотношений государственных и негосударственных организаций. И здесь не все зависит только от государств. Новые акторы нередко ведут себя довольно агрессивно и вовсе необязательно ориентированы на отношения сотрудничества. Во-вторых, возникает вопрос, с какими именно неправительственными организациями сотрудничать государственным структурам. В последнее время все чаще обращают внимание на опасность, которая исходит от возможного использования наркобизнесом и другими видами нелегального бизнеса государственных структур (в т.ч. и дипломатических каналов) для построения иного миропорядка с законами и правилами поведения по принципу " диких джунглей".

Второй путь поведения государства в новых меняющихся условиях — попытаться сохранить властные полномочия в прежнем объеме и действовать старыми методами – ограничивать активность негосударственных акторов как на своей территории, так и за ее пределами.

В целом же адаптация государств к меняющейся действительности идет сложно. При этом государство никогда не выбирает только один путь — обычно, действуя разными методами, оно сотрудничает с нетрадиционными акторами и одновременно стремится к ограничению их властных устремлений. Вопрос в том, какой путь используется как преимущественный.