Славянофилы и западники: различия и единство

Первое поколение русских философов-славянофилов было представлено такими именами, как А. С. Хомяков (1804 - 1860), И. В. Киреевский (1806 - 1856), К. С. Аксаков (1817 - 1860), Ю. В. Самарин (1819 - 1876). (Понятие “первое поколение” позволяет отделить ранних славянофилов от их последователей 60 - 70-х годов XIX века — неославянофилов.) Славянофилы сыграли историческую роль в истории русской духовной культуры — они первыми выразили в сфере философии национальное своеобразие русской культуры, национально-самобытный путь России во всемирной истории. Тем самым они первыми ответили на назревшую потребность духовного самоопределения русского народа.

Россия в первой трети XIX века прочно утвердилась и в Европе, и в Азии как великая мировая держава, русские войска разгромили непобедимого до той поры Наполеона Бонапарта, триумфально вошли в Париж, освободив не только свою страну, но и многие страны Европы от иноземного вторжения. Россия переживала небывалый взлет духовной культуры — она выдвинула Пушкина и целое созвездие поэтов пушкинской плеяды. Гоголя, воссоздавшего российскую жизнь во всем ее многоцветий — и Петербург, и провинцию, и Малороссию. Были возведены прекрасные здания петербургской архитектуры — русский ампир, московские храмы, блестящее сообщество художников, композиторов, актеров утверждало неисчерпаемую талантливость русского народа. Это был поистине “золотой век” русской культуры. Но в сознании россиян, и прежде всего их образованной части, прочно держалось раболепное чувство вторичности, зависимости от западноевропейских критериев культуры, своеобразный комплекс неполноценности. Жизнь властно требовала привести уровень национального самосознания в соответствие с реальной ролью России в истории. И это осуществлено первыми славянофилами, подчас противоречиво и односторонне, по увлеченно и искренно. Именно славянофилы стимулировали интерес к русской истории с древнейших ее времен, к русскому народному творчеству — былинам, сказкам, песням, к собиранию и хранению бесценного богатства культуры — живого русского языка. Они в полный голос сказали о красоте русской музыки, о непреходящей ценности памятников русской старины — монастырских построек, предметов быта. Философские размышления славянофилов имели значительный общекультурный смысл — не случайно к их интеллекту и увлеченности так тянулись люди русской культуры — и Гоголь, и Глинка, и молодой Островский, и составитель лучшего словаря великого русского языка Даль, и поэт Языков.

Было бы глубоко ошибочным представлять первых славянофилов какими-то узкими националистами, которые лишь возвеличивали свой народ и отвергали или принижали достоинства других народов. На деле славянофилы высоко ценили достижения западноевропейской культуры, они сознавали и прямо об этом говорили, что их учителями в философии являлись Гегель и Шеллинг, что не мешало им спорить с этими немецкими философами. Один из самых убежденных славянофилов К. Аксаков писал, что “германское влияние все более и более проникает в Россию и производит благодетельное действие. Дай Бог!.. Германия есть страна, в которой развилась внутренняя, бесконечная сторона духа, из чистых рук ее принимаем мы это общее”. Славянофилы применили к русской истории принципы гегелевской философии, в особенности идею Гегеля о роли различных народов в мировой истории как высших носителей духа. То, что Гегель говорил о германском народе, славянофилы сказали о русском народе, считая его богоизбранным, наиболее полно воплотившим нравственный смысл христианства.

И. Киреевский издавал в молодости журнал “Европеец” и всю жизнь мечтал о возможности соединения начал русской жизни с европейским просвещением. Точно так же и самый активный и яркий мыслитель из числа славянофилов — Хомяков — по праву слыл “англоманом”, поклонником английского образа жизни, полагая, что Англия сумела сознательно развить те начала, которые в России существуют лишь бессознательно. Но глубокая связь с западной культурой, в том числе и философией, не заслоняла в сознании славянофилов глубочайшей противоположности духовного мира, образа мыслей, характера мышления, традиций России и Запада. Киреевский осознавал это мучительное раздвоение, говоря, что принадлежит Западу “моими воспоминаниями, моими привычками жизни, моими вкусами”. Но в то же время именно он определил западную рациональность, стремление все пропустить “через голову”, взвесить, рассчитать как нечто одностороннее, обманчивое, в корне чуждое духовному складу русского народа.

Что же представляла собой философия славянофилов? Как уже было сказано, она многими чертами напоминала философские идеи и метод немецких мыслителей. Это прежде всего мышление абстрактными категориями, интерес к постижению смысла истории, иначе говоря, историософская направленность (см. у Гегеля — “Философия истории”), склонность к логическому доказательству суждений, использование метода диалектики — требование рассматривать явления мира в их противоречивости, в тройственном развитии по схеме: тезис — антитезис — синтез. Признание первичным объективного духа, правящего миром, также сближало немецких и русских философов. Однако славянофилы, осознавая свою генетическую связь с немецкой философией, вместе с тем четко осознавали противоположность двух национальных типов философствования. Известный русский философ начала двадцатого столетия — Н. О. Лосский — так определил эту тенденцию: “Их (славянофилов) философия была попыткой опровергнуть немецкий тип философствования на основе русского толкования христианства. Ни Киреевский, ни Хомяков не создали какой-либо философской системы, но они вселили дух в философское движение”.

Этот особый дух состоял в том, что если немецкая философия вся сводилась к логике, к рассудку, рассудочному мышлению, к чистой рациональности, то “православно-русская” философия, с точки зрения славянофилов, “усваивает жизнь не одним рассудком”, но всем существом мыслителя или художника”, как “живое живым”.

Главное понятие, основная категория (философии Хомякова, развитая и другими славянофилами, — “соборность”. Это, как пишет современный исследователь М. А. Маслин, свободное единение людей, основанное на христианской любви и направленное на поиски совместного, коллективного пути к спасению своего рода, “неформальный церковный коллективизм”, общинность. Понятие соборности несло в себе не только позитивное, утверждающее начало, но и критический заряд. Оно было направлено как против жесткой церковной системы, отвергавшей духовную свободу общины, коллектива верующих, так и против западного — католического и протестантского — индивидуализма, идеи раздробленности, обособленного личного спасения.

Такой подход отличается цельностью, в нем действует не только рассудок, но и чувство, проявляется оценка каждого явления, оно принимается или отвергается не по законам формальной логики (точно — неточно, верно — неверно), но в соответствии с эмоциями, верой, внутренним чувством. Не все можно разложить на элементы по Декарту, не все проверяется разумом по Гегелю, многое должно быть просто прочувствовано, угадано и не обязательно выведено из фактов. Попробуйте с математической точностью определить, что такое “национальный дух”. Но для славянофилов это одно из основных понятий. Именно поэтому “Русь надо угадать”, писал Хомяков, это же подтверждал и Самарин: “Все, что мы утверждаем о нашей истории, о нашем народе, об особенностях нашего прошедшего развития, все это угадано, а не выведено”. Именно поэтому для познания мира необходима не только наука, но и религия и поэзия. Нужна поэзия, чтобы узнать историю, говорил Хомяков. И как бы отвечая на этот призыв, воплощая его, поэт славянофильских убеждений — Федор Иванович Тютчев — писал: “Умом Россию не понять, // Аршином общим не измерить, // У ней особенная стать, // В Россию можно только верить”.

Проблема России, ее прошлого и будущего, смысла ее истории и стала центральной темой философии славянофилов. Славянофилы разработали целостную концепцию исторического своеобразия России, которое проявилось уже с самого начала становления ее государственности. В отличие от Запада, где государство утверждалось как результат завоеваний и насилия, на Руси оно основано “добровольным призванием власти”, путем добровольного согласия, которое привело к свободному соглашению власти и народа. Такие отношения исключают враждебность сословий, противостояние народа и власти, которые характерны для Запада. Чтобы предотвратить распад общества, Европа обратилась к контракту — общественному договору. Вражда, таким образом, не исчезла, она как бы загнана в глубь общества, ограждена формальным законом, а не братским согласием. Другое дело Россия — здесь отношения не только народа и власти, но и между сословиями — естественные, добровольные, основанные не на юридическом акте, а на единстве веры и быта. Поэтому и суд здесь не холодный, чуждый людям, а по “по обычаю, совести и правде”. Противоположность России Западу проявляется и в характере государственной собственности. На Западе основа личных прав — частная собственность на землю, она ведет к разобщению людей, вызывает разрыв семейных связей, порождает жажду личного обогащения и безразличие к окружающим людям. Русь же, по представлениям славянофилов, не знала и не будет знать частной собственности, в особенности поземельной собственности. Здесь основа основ — общинно-семейная собственность. Она связывает общество в единую семью, в “общинное братство”, определяет цельность семьи, порождает не вражду, а духовное общение. Поэтому на первый план выступают простота отношений, доверие друг к другу в противовес стремлению к роскоши, материальному обогащению. Противоположность материальных основ жизни на Западе и в России соотносится с такой же противоположностью и в сфере духовной. На Западе, по убеждению славянофилов, христианство искажено и наследием греко-римского язычества, и средневековой схоластикой, когда бесконечные споры и разномыслие приводили к забвению основ веры. Христианство там раздвоилось на католичество и протестантизм с их односторонностью. Православие же сохранило верность древним истокам христианства, единство церкви, чистую веру. Поэтому и человек на Руси чужд эгоизму, самодовольству. В нем живет “хоровое чувство”, “соборность”, смирение, готовность к самоотвержению. Эта цельность русской души, единство общественного и личного предопределила право России на духовное лидерство во всемирной истории. “У России есть что сказать человечеству” (Аксаков), “История призывает Россию стать впереди всемирного просвещения” (Хомяков). В этих суждениях немало односторонности, идущей от увлечения и стремления выявить и утвердить национальное своеобразие России. Конечно, в истории России, так же как и на Западе, да и в других районах мира, проявлялось действие общих законов истории. Да и сама история Руси далеко не была такой безоблачной, как ее идеализированно представляли славянофилы — были и междуусобицы князей, и народные бунты, и православие далеко не сразу утвердилось в Киевской Руси — двоеверие, память о мощной языческой стихии славянских племен не один век жили в народе. Да и Московская Русь знала и волнения, и бунты, и отчаянную решимость раскольников, готовых сжечь себя, но не принять “чужеродную” веру. Тем не менее в суждениях славянофилов немало ценного, глубоко верного и прежде всего — стремление открыть и утвердить самобытность и исторического прошлого России, и особенностей национального характера, и перспектив будущего развития. При этом славянофилы отнюдь не призывали “воротиться” к состоянию Древней России, они говорили о необходимости учесть путь древней Руси, “оценить силу и красоту наших исконных начал”. Философские и социально-политические воззрения славянофилов часто подвергались ложному освещению, они упрощались, и в результате складывалось представление о консервативных мыслителях, ретроградах, которые ненавидели Запад, идеализировали все отечественное, безоговорочно восхищались допетровской Русью и проклинали Петра, отрывшего путь западным влияниям. Но это представление о славянофильских воззрениях, хотя и достаточно распространенное, однако, далеко от истины.

Чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к статье Алексея Степановича Хомякова “О старом и новом” (1839), которую по праву считают первым отечественным обоснованием славянофильской доктрины. История России предстает здесь отнюдь не идеализированной, не приукрашенной, без поверхностной позолоты. Эта история глубоко противоречива, показывает Хомяков, она трагична, необходимо ее постичь, чтобы увидеть пути расцвета. “Надежда наша велика на будущее”, — писал Хомяков. В прошлом же, отмечает он, были и неграмотность, когда многие дворяне, присягая первому Романову, ставили крест с отметкою (по неумению грамоте), и массовые побоища враждующих семейств, и взяточничество, и произвол, и отсутствие церковной свободы... “Продажа России варварам, хаос грязи и крови... неправосудие... крамолы, угнетение, бедность...” Но в то же время в России были различные формы выражения народного мнения — мирские сходни, совестные суды. На нашей первоначальной истории, пишет Хомяков, не лежит пятно завоевания. Кровь и вражда не служили основанием государству русскому. Он приходит к выводу, что историю России следует воспринимать во всей ее сложности и противоречивости. Старую Русь надо угадать, делает он вывод, она сложна, но эта история, с которой надо считаться. Отсюда вытекают и выводы для новых поколений. Если ничего доброго и плодотворного не было в истории России, то следует полностью черпать опыт из жизни других народов. Если же, напротив, рассуждает Хомяков, “старина русская была сокровище неисчерпаемое всякой правды и всякого добра”, то надо лишь сохранить все незыблемым. Но ни тот, ни другой путь неверны. Общество, которое вне себя ищет силы для самосохранения, уже находится в состоянии болезненном. Мы, делает вывод Хомяков, будем подвигаться вперед смело и безошибочно, занимая случайные открытия Запада, но придавая им смысл более глубокий. Хомяков отнюдь не отвергает роли Петра Великого, говоря о том, что это был человек, для которого мы не находим ни достаточно похвал, ни достаточно упреков, но о котором потомство вспомнит с благодарностью. С Петром начинается новая эпоха. Таковы суждения самого яркого и значительного из мыслителей-славянофилов, и им нельзя отказать в объективности.

Острая полемика между славянофилами и западниками, подчас приводившая к полному разрыву дружеских связей, прежде соединявших представителей того и другого течения, все же никогда не приводила к ожесточению, к каким-либо обидам или непримиримой вражде. Это был спор людей, которых объединяла общая любовь к России, но пути ее развития, судьбы ее в прошлом, настоящем и будущем они видели совершенно по-разному. При этом славянофилы высоко ценили традиции и опыт Западной Европы. Но и западники, утверждая необходимость усвоения, восприятия опыта Запада в государственной, социальной и культурной сферах, понимали значение России, ее великую внутреннюю, еще не раскрытую силу. Один из видных сторонников западничества Павел Анненков писал: “Западники, что бы о них ни говорили, никогда не отвергали исторических условий, дающих особый характер цивилизации каждого народа, а славянофилы терпели совершенную напраслину, когда их упрекали в наклонности к установлению неподвижных форм для ума, науки и искусства”. Так что полемика сторонников этих течений была, по Анненкову, “спором двух различных видов одного и того же русского патриотизма”. Другой, близкий западникам автор — революционный демократ и материалист Чернышевский — говорил о защитниках православия — славянофилах: “Они принадлежат к числу образованнейших, благороднейших и даровитейших людей в русском обществе”. Единство в определенном смысле между славянофилами и западниками и глубокие различия между ними отражали и своеобразие развития этих течений. Если славянофильство сложилось в 30 - 40-е гг. XIX века как относительно завершенная, определенная социально-философская теория со своими взглядами на историю, культуру, религию, то с западничеством дело обстояло сложнее. Дело в том, что сам термин “западничество” применим к очень разнообразному спектру явлений и может употребляться как в широком, так и в узком смысле слова.

Западничество не обладает такой духовной и логической цельностью, как славянофильство. Именно поэтому и можно говорить об этом явлении в разных планах. Западнические идеи, т. е. понимание различий Европы и России и стремление к совершенствованию русского быта, культуры, законов на основе использования западноевропейского опыта, восходят еще к XVI веку. В этом смысле исторически первым “западником” явился князь Андрей Курбский с его стремлением усовершенствовать и русское государство, и нравы, и характер образованности путем обращения к опыту Европы, к ее духовным и культурным богатствам. Своеобразные черты западничества мы видим и в деятельности таких мыслителей XVII века, как Ю. Крижанич и Г. Котошихин, политических деятелей, как бояре Ф. Ртищев и В. Морозов, князь В. Голицын, поэты-священнослужители Симеон Полоцкий и Сильвестр Медведев, и в активности “ученой дружины” эпохи петровских преобразований. Деятельность всех этих живших в разные эпохи людей имела общие черты — противление застою, самодовольной ограниченности, тупой ксенофобии — неприязни ко всему иностранному. Никто из этих деятелей не стремился превратить Русь в копию западной жизни, но они были воодушевлены патриотическим стремлением перенять из европейского опыта приемы труда, обучения, бытовые навыки, формы организации жизни и тем самым ускорить развитие России по пути прогресса. Западническая струя в русской общественной мысли не имела ничего общего с бездумным подражанием европейским формам жизни, главным образом, быта, что принимало в России уродливые формы пренебрежения к родному языку и обычаям, раболепного отношения ко всему иностранному, будь то новая музыкальная пьеса или новая мода. Такое слепое копирование только дискредитировало реальную потребность в использовании западного опыта. Западнические идеи в их глубоком смысле встречали сопротивление консервативных как церковных, так и светских кругов. Православная церковь опасалась влияния “латинства”, католичества, протестантизма, верхушка дворянства — проникновения идей республиканизма, парламентаризма, освобождения крестьян, выдвижения новых сил — купцов и промышленников, руководители церковной и светской школы — распространения в противовес византийской схоластике новых естественно-научных и философских идей. Европеизация России встречала сопротивление и людей мыслящих, таких как видный мыслитель XVIII века князь Щербатов, драматург Фонвизин. Однако западнические идеи не были модой, чьим-то капризом — в них проявилась неизбежная тенденция преодоления вековой изоляции, выхода на простор мировой истории и культуры. Это широкое течение в начале XIX века проявилось во многих формах и породило идеи Чаадаева и декабристов, Куницына и Малиновского, арзамасцев.

Западничество в строгом и узком смысле слова, как одно из влиятельных течений 30 - 50-х гг. девятнадцатого века получило наибольшее плодотворное развитие в 40-х годах. Западники—Н. В. Станкевич (1813 - 1840), А. И. Герцен (1812 - 1870), Н. Н. Огарев (1813 - 1877), В. П. Боткин (1811 - 1869), П. А. Анненков (1812 - 1887), Чернышевский (1828 - 1889), являясь носителями противостоящего славянофильству мировоззрения, обсуждали те же вопросы, что и их оппоненты — об отношении России к Западу, о старой (допетровской) и новой России, об особенностях исторического пути и будущем России. Так же как славянофилы, западники опирались на идеи немецкой классической философии, прежде всего на идеи Гегеля. Так же как славянофилы, западники многими своими суждениями и выводами восходили к “Философическим письмам” П. Я. Чаадаева.

Западников и славянофилов не только разделяли противоположные решения одних и тех же проблем. Эти течения опирались и на разные теоретические предпосылки. Западники в своих суждениях и оценках использовали и по-своему перерабатывали применительно к русским условиям передовую мысль Западной Европы начиная с эпохи Возрождения — идеи итальянских гуманистов, деятелей немецкой Реформации, французских просветителей XVIII века. Вполне естественно, что западники чутко воспринимали и внимательно изучали и современные им западные публикации — антропологический материализм Л. Фейербаха, сочинения позитивиста О. Конта, статьи раннего К. Маркса и его деятельность (см. Литературные воспоминания П. Анненкова).

В отличие от славянофилов, идеалом которых был человек, охваченный “хоровым чувством”, один из общинников, слившийся в единой вере и с ощущением соборности с другими верующими, идеал личности у западников был иным. Это — независимый человек, свободный от принижающей его нерассуждающей преданности кому бы то ни было, индивидуалист. Но не вульгарный эгоист-себялюбец, а эгоист разумный, соразмеряющий свои потребности и запросы с такими же независимыми суверенными личностями. Главное в человеке — его цивилизованность, противостояние всему дикому, хаотичному. Такое противостояние предполагает рациональный подход ко всему, т. е. преобладание размышлений, взвешенных решений над всплеском эмоций. Личность такого типа может сложиться и функционировать лишь в определенных условиях — в устранении внешнего гнета, всего, что стесняет личность. Иначе говоря, западничество, идя от интересов и идеала личности, логически приходило к выводу о необходимости утверждения правового государства, проведения обязательных социальных и политических реформ в духе либерализма. В условиях России — это отмена или радикальное смягчение крепостного права, осуществление реформы государственного аппарата, с тем чтобы устранить или хотя бы ослабить всевластие чиновников с их взяточничеством, казнокрадством, неуважением к личности, полностью зависимой от бюрократических учреждений Идеалы разделения властей, терпимости к инакомыслию и инаковерию, гарантии от произвола — все эти элементы социально? жизни, сложившиеся в Западной Европе, проецировались на российские условия. В этом смысле западники подготовили не столько политически, сколько психологически реформы 60-х гг. — отмену крепостного права, судебную, военную, городскую реформы. Западническое течение представляло в 40 - 50-х гг., так же как славянофильство, определенную оппозицию существующему строю. И, в свою очередь, не было однородным. Более того, в отличие от цельности славянофильства, западничество существенно различалось в своем составе и по характеру политических ориентаций, и по философским основаниям. Здесь были представлены и убежденные правоверные гегельянцы, такие как Станкевич и молодой Бакунин, и критики “логического монастыря” гегелевской философии, такие как Герцен, написавший в 40-х гг. свои “Письма об изучении природы”, где противопоставил свой реализм абстрактным построениям немецких философов. Революционно-демократические убеждения Белинского противостояли умеренному либерализму Боткина и Анненкова. Да и эстетические пристрастия у западников были различны — поклонник “чистого искусства” Дружинин находился в одном западническом кругу со сторонниками натуральной школы в литературе. И все же этих разных людей объединяло общее стремление к совершенствованию российской жизни и к широкому использованию в этом процессе ценного опыта Западной Европы.

Идеи славянофилов и западников по своему влиянию вышли далеко за рамки периода своего взлета и расцвета в 40 - 50-х годах прошлого столетия. Мощное влияние этих споров нашло свое отражение в романах Достоевского и в философской публицистике В. Соловьева, в спорах марксистов с их западнической установкой и народников, продолживших славянофильскую традицию обособления России, в общественных дискуссиях между российскими марксистами-большевиками и меньшевиками. Столетнее противостояние двух течений русской духовной жизни, оценки “Русской идеи” дошли и до наших дней, когда происходит мучительный процесс поиска лучших путей прогрессивного развития современной России.