ЧАСТЬ II 4 страница

— Но разве я сказала, что прошу?!

Фамнанья вдруг запнулась. Торговец кипятился, доказывал ей, что эти бананы стоят всех денег города, а она отвлеклась, глядя мимо его плеча. Там, в наметившейся толпе, мелькнуло странное лицо, невозможное лицо. Лицо, которое могло бы принадлежать божеству или духу — блестящее металлом, подвижное, глядящее яркими зелёными глазами, похожими на живое пламя. То... существо, которому принадлежало это лицо, прятало его под капюшоном и старалось не привлекать внимания, но Фамнанья, один раз остановившая на нём взгляд, уже не могла оторваться.

Существо, чем бы оно ни было — злым или добрым духом, а, может быть, даже божеством — было так прекрасно, что зрелище это грозило выжечь ей душу через глаза. У него была золотистая кожа, высокие скулы. Оно слушало с неподдельным интересом, а Фамнанья губила торг, отвечая без прежнего задора, потому что нельзя было видеть такое — и спорить о паршивых пятнистых бананах с полной самоотдачей.

Справедливости ради стоило сказать, что бананы не были совсем уж пятнистыми — напротив, это были вполне приличные бананы — но её это уже совершенно не интересовало.

Даже если бы они были из чистого золота, она бы только пожала плечами.

Что все бананы мира, если ты видишь невозможное...

Когда к первому протолкалось второе существо — повыше, отливающее не золотом, но медью — и с явным недовольством ухватило его за плечо, оттаскивая прочь, Фамнанья резко свернула спор — выторговала всего тридцать монет из заявленных пятидесяти, но ничуть этому не огорчилась — и поспешила, почти побежала — насколько позволяла толпа — за ними.

Она не знал, что им скажет, не знала, что они такое, но знала, что если сейчас что-то не сделает — не догонит, не заглянет в лица, не спросит срывающимся от восторга голосом кто они и что — то можно будет больше и не жить.

Шанс говорить с богами выпадает один раз в жизни, и Фамнанья отнюдь не собиралась его упускать.

***

Зайцу нравился город.

Пожалуй, эта была первое в его жизни, что ему по-настоящему нравилось, и он даже перестал ворчать, хоть и занимался этим всю дорогу. Он ворчал, когда они покидали шахты, ворчал, когда потеряли дирижабль и неделю плутали по пустыне, надеясь выйти хоть куда-нибудь, ворчал, когда им посчастливилось наткнуться на деревушку аборигенов и выяснить, куда идти, чтобы найти этот чёртов Хартум. Он ворчал даже тогда, когда они, наконец, увидели блестящий на солнце полноводный Нил — Джеки распахнул рот, глядя на него, и у него заклинилось челюсть так, что они провозились с ней целый вечер, возвращая её в привычное положение — и ворчал тогда, когда они только издалека разглядели город. Когда же они, наконец, вступили на его пыльные, замусоренные улицы, Заяц вдруг закрыл рот, громко щёлкнув клыками, и с того момента заткнулся.

Рассказывать о том, как ему что-то нравится, он не умел. Потому молчал, и предоставлял говорить Джеки, у которого восторг вызывало всё, и который ничуть не стеснялся это показывать.

Джеки восхищался тем, сколько тут людей, восхищался каменными домами, восхищался верблюдами и зебу, разглядывал своё отражение в сточных канавах, слушал шейхов у мечети — «Заяц, а про какого Аллаха они говорят? Кто это — Аллах? И что такое Коран?» — и шейный шарнир то и дело приходилось вправлять, потому что Джеки вертел головой во все стороны так интенсивно, что он уже начинал клинить. А масла у них ещё не было.

Не добыли.

Довольно быстро они выяснили, что люди творят защитные знаки, увидев их, и что лучше не попадаться им на глаза — могут и камнями побить. Из этого вытекал целый ряд проблем — например, о том, чтобы торговать, или разговаривать, или наняться матросами не могло быть и речи. Да и с углём была напряженка, потому что в этом городе никому почему-то не приходило в голову торговать им на улице, а значит, они не могли его даже украсть.

Но, несмотря на это, Зайцу нравился город — он вообще внезапно ощутил себя существом социальным, и пусть всякому, кто рискнул бы приблизиться с вопросами, он набил бы морду — нахождение среди людей благотворно на него влияло.

Например, он украл кепку у какого-то пьяницы, и носил её, не снимая, потому что мерцающая зелень глаз напрягала людей больше всего. Для Джеки он стащил что-то вроде плаща с капюшоном, а Черепа вообще пришлось кутать в простыню — благо, у хартумцев было обыкновение вывешивать бельё сушиться на свежий воздух — потому что одежды его размера им совершенно не попадалось.

«И сделал же тебя батя такого, непрактичного», — вздыхал Заяц беззлобно, а Джеки печально подтягивал: «Как же он там, без нас...»

Идей о том, как переправляться в Каир, не было. Пешком идти всем опротивело, да и заняло бы это слишком много времени. Наняться на баржу было невозможно, а влезть «зайцами»...

«Буду я «заяц» Заяц, — мрачно шутил Заяц, и Джеки смеялся над этой простенькой остротой. Смеялся — пока не сбежал. Череп отвернулся всего на минуту, а Джеки уже покинул безопасный переулок, и влез в толпу — очевидно, ему было любопытно понять, отчего собралось так много людей, и не происходит ли что-то интересное, и тут стало совсем не до смеха. Заяц чуть не поседел, пока его искал — «Был бы я белый, как молоко. Весь» — а в процессе поисков убедился, что угля на здешних рынках не продают, равно как и машинного масла.

Кажется, оставалось одно — пропадать.

***

В городе с ними было тяжело.

Пожалуй, куда тяжелее, чем в пустыне.

Там нужно было следить за мелочами — за тем, чтобы топливо расходовалось экономно, чтобы Джеки не сломал лодыжку, а Заяц не провалился в зыбучие пески. Чтобы оба вовремя заправлялись и полировали покрывающуюся пылью и грязью обшивку, и чтобы Заяц, выясняя отношения с гиенами, оставался в пределах адекватного.

Слушать, как Джеки скучает по создателю, называя его отцом.

Игнорировать натужный мат клыкастого, который за пару недель начал исчерпывать свой запас скабрезностей.

Выдерживать направление — почти строго на север...

В городе было хуже.

Город был полон соблазнов. В нём можно было потеряться, даже если ты не робот, можно было сгинуть без следа, и больше всего он напоминал бурлящий котёл с нечистотами — слишком многое смешивалось в нём без всякого толка и лада. Белые колонизаторы, свободные чёрные и чёрные рабы, арабы, египтяне, больные, здоровые, христиане, язычники, мусульмане, мужчины, женщины, дети, бедные и богатые, все они варились в собственном соку под невозможно жарким африканским солнцем. В толпе этого города было легко скрыться, надвинув капюшон на лицо и смиряя собственную силу, и, как в пустыне, Третий чувствовал себя маленьким, центром живого мироздания — так и здесь он ощущал себя крохотным, но при этом очень важным и неповторимым. Здесь он был частью людского безумия, был одним из — и одновременно он был максимально далёк от них.

Одновременно человек и не-человек.

Даже со своим именем.

Джеки улыбается и скачет на одной ножке, звеня всей начинкой своего металлического тела. Фонарь болтается в его руке из стороны в сторону, но он пуст, к тому же, наверное, сломан, так что мальчика не одёргивают. Пусть уж тешится, если ему так веселее...

Идти по пустыне скучно до скрежета зубовного.

— А тот человек назвал тебя черепом, — говорит Джеки, догоняя Третьего и подстраиваясь прыжками под его шаг, на что тот только угрюмо качает головой — он сказал не так, не выдумывай. Джеки не обращает внимания. — По-моему, это звучит, как хорошее имя! — заявляет он воодушевленно, и Заяц смеётся-плюётся дымом — о да, Черепушка, здоровское имя, очень говорящее, так и буду тебя называть.

Он молча пожимает плечами — спорить с ними можно бесконечно, особенно если вспомнить, как Зайцу досталась его кличка — и проще сдаться сразу, не торгуясь.

Череп в конце концов звучит не так глупо, как Заяц. Даже с налётом мрачности и серьёзности...

Уже к вечеру он перестаёт недоуменно дёргать плечом, слыша это обращение.

В городе было тяжело.

Нужно было следить, чтобы Джеки не выкинул чего-нибудь, и Заяц не промышлял кражами — тем более что на ворованные деньги они всё равно ничего не смогли бы купить. Нужно было придумать, что делать дальше, нужно было выжить и найти путь в загадочную Америку...

От усердия у него чуть не плавились резисторы и напряжение в сети скакало, как безумное. Постоянный перегрев, отсутствие нормальной смазки — он отвлёкся всего на минуту, а потом полчаса молча ждал, пока его выводок металлических идиотов вернётся.

Ждал — и совсем не готов был получить довесок в виде человеческой девушки с чёрной кожей, которая проталкивалась вслед за ними, со светящимся вдохновенным безумием лицом.

Девушка высока для человека — и для человека женского пола особенно — но рядом с ним она всё равно кажется низкой. У неё блестящая, будто бронзовая, кожа, длинная белая тряпка обёрнута вокруг груди и спадает почти до самых пяток, держась каким-то немыслимым чудом. Заяц что-то выговаривает Джеки, и приходится кивком головы указать на неё, чтобы он заметил, что что-то не так.

Клыкастый замолкает на полуслове. Оборачивается — и вместе с ним поворачивается Джеки. Как девушке удаётся не сбежать в первый же миг, увидев три пары горящих зелёным огнём глаз и языки пламени в горловой топке Черепа — загадка, абсолютно непонятная никому из них.

Вот только вместо ожидаемого страха у неё на лице — благоговение.

Такое чистое-чистое, словно ей с неба явились Будда Амитадха и Аллах одновременно, и она теперь не знает, то ли падать им в ноги, то ли задавать вопросы про устройство мироздания. Черепу это не понравилось. Он уже привык к людскому страху и неприязни, и этот почти детский восторг его покоробил.

— Сумасшедшая? — спросил он, не размыкая зубов, и Заяц поправил на свой лад:

— Ебанутая.

Девушка не сводила с них глаз и словно потеряла дар речи.

Это начинало нервировать.

***

Всякий знает — есть вещи, на которые нельзя смотреть долго, иначе потеряешь себя.

Несомненно, они были из таких вещей. Безупречно выглаженные линии, матовый блеск металла, винты и шестерёнки. Чёрное облачко дыма вырвалось из-за зубов самого прекрасного, самого высокого, и растеклось по воздуху серыми струйками. Глаза его были таковы, что от них сложно было отвести взгляд, и Фамнанья смотрела в них, в светящуюся, текучую зелень. Голова у неё кружилась. Ноги готовы были подкоситься. Она не знала, что может сказать им — до сих пор не знала — и потому сказала первое, что пришло в голову:

— А почему ты в простыне?..

Это было самое идиотское начало разговора, какое только можно было придумать, но оно выскользнуло откуда-то из глубин подсознания, скакнуло на язык, а Фамнанья не успела вовремя его прикусить.

Самый высокий смотрел на неё, как на пустое место и почему-то белая ткань, накинутая на его плечи, не выглядела глупо — напротив, чем-то она напоминала римскую тогу, которую ей показывал Том в книжке по истории...

Отливающий золотом, на вид совсем молоденький, которого она заметила в толпе, почему-то засмеялся. Медный выпустил облачко дыма сквозь страшенные клыки:

— Да вы, уёбища, слишком милипиздрические, шмотьё по размеру надыбать никак, а бабла как не было нихуя, так нихуя и не будет...

Золотистый перестал смеяться, и задёргал его за рукав — кажется, Фамнанья услышала что-то вроде «Заяц, ну, пожалуйста, не ругайся на людях!» — и в голове у неё резко вспыхнула идея. Кто возьмёт на работу металлических богов? Кто не испугается зелёного огня глаз и клубов дыма? Кто вообще решится заговорить с ними, не зажав в ладонях амулета и не призывая предков на защиту?

Идея была безумной.

Но Фамнанья знала, что если сейчас уйдёт, то уже не будет спокойно спать по ночам.

Она удобнее перехватила корзину — всё же она шла с рынка, и груз был тяжёл — и улыбнулась, от чего медный аж задохнулся дымом:

— А я знаю, где вам достать денег, — сказала она довольно, стараясь не показать, как жутко и сладко думать, что они могут согласиться. — Работа несложная, уголь в топку подбрасывать...

Она слишком плохо их знала, чтобы увидеть, как при слове «уголь» у Зайца вспыхнули глаза.

***

Трубка у капитана в зубах испускала струйки дыма, которые почему-то выглядели невозможно скептическими. В чем секрет, было непонятно, но Джеки смотрел на эти струйки с плохо скрываемым любопытством, и то и дело склонял голову то на один бок, то на другой, как будто хотел их получше рассмотреть. Череп тяжело придерживал его за плечо — человека хватка такой силы вдавила бы в землю — и только поэтому он, пожалуй, не начинал более близкое исследование.

Судя по лицу капитана ему хотелось хорошенько выпить.

— И вы правда будете работать? — уточнил он подозрительно, и Череп аккуратно придавил второй рукой плечо Зайца, чтобы не лез, куда не просят. Договаривался он, а вмешательство Зайца с его скепсисом и негативизмом могло оказаться фатальным.

Работа была нужна, к тому же, баржа плыла в Каир.

Следовало вцепляться в такой шанс обеими руками и быть, по возможности, вежливыми.

— Да, — ответил Череп коротко, и механик, сидевший рядом с капитаном, слегка приоткрыл рот, глядя, как движутся шестерёнки и винты, приводя в движение челюсть робота. Он, похоже, единственный понимал, какое чудо привела безграмотная темнокожая повариха, и только хлопал глазами, оценивая структуру обшивки и прикидывая, на чём может работать подобное.

«Вот они, твои приключения, Смитти...»

Фамнанья что-то шептала на ухо капитану.

Они могут работать день, ночь, и снова день. Они много не потребуют. Давай возьмём их на один рейс, пока опаздываем, а потом пусть идут, куда хотят? Разве у нас есть другие идеи — мы же ещё кучу дней можем искать работников, а они вот, уже тут. Их и кормить не надо, только угля вовремя подкинуть, ну же, капитан...

Хватка на плече Зайца становилась всё более сильной — он явно хотел что-то сказать, и Череп стискивал пальцы, напоминая ему, что не стоит. Решения стоило ожидать молча, их, похоже, сильно стукнутая проводница вполне могла сделать всё сама — ведь люди больше верят людям....

Джеки вертел головой и слегка поскрипывал шейным шарниром.

— Чёрт с вами, — наконец, сказал капитан, отстраняя девушку. Поднялся. Трубка всё ещё сочилась скептическим дымом, но он уже прикинул свою выгоду, и, вроде бы, пришел к выводу, что дешевле и правда нанять металлических людей, пришедших из ниоткуда, чем долго и муторно искать живых работников.

«В конце концов, у нас уже лет тридцать заливаются про права негров. Чем механические люди хуже?»

— Если что-то напортачите — выкину за борт, — предупредил он, не улыбаясь, и Череп медленно кивнул, принимая протянутую для пожатия руку.

С величайшей осторожностью сжал пальцы — свою силу он успел уже узнать, а сейчас повредить человека нельзя было ни в коем случае.

Когда пожатие распалось, Фамнанья порывисто поцеловала капитана в щёку.

Смит сделал вид, что ничего не случилось.

Ему не терпелось расспросить роботов, проверить, как они устроены, послушать их историю...

Утром, пыхтя и хлюпая, баржа отчалила от пристани в Хартуме и взяла курс вниз по течению Нила — на Каир.

[КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ]