Начало жизни 4 страница

потребность менее насущная: охота. Но окружение не располагало к охоте, так как банан был уже очищен и

находился в ее распоряжении. Тогда обезьяна решила инсценировать охоту. И она вовсе не притворялась,

когда в возбуждении срывала салфетку с банана. Я уверена, что ее сердце билось чаще, и она выказывала

истинное возбуждение и предвкушение добычи, несмотря на то, что кажущаяся причина возбуждения —

скорое поедание банана — уже была в прошлом. Настоящей целью ее охоты было удовлетворение

потребности в опыте. Так же и с опытом в рамках континуума: каждый компонент есть одновременно и

причина, и следствие, и цель.

Смысл жизни в том, чтобы жить; смысл удовольствия — в стремлении к тому, что приятно.

Воспроизведение — это рождение тех, кто в свою очередь станет родителем. Цикличность не только не

бессмысленна, но и является лучшим (и единственным) из всех возможных устройств существования.

Именно соответствие нашей природе, предполагающей полную целостность человека, делает цикличность

«хорошей». «Хорошее» — относительный термин, а в отношении человеческого потенциала цикличность

— лучшая из возможных альтернатив.

Существует множество примеров человеческого поведения, вызванного потребностью в таком

поведении и происходящего в последовательности, не позволяющей этому поведению служить какой-либо

еще цели. Чаще всего это потребности в надлежащем опыте, которые в свое время не были удовлетворены

либо из-за культурных установок, либо по приказу интеллекта (на таких основаниях, как пустая трата

времени, неэффективность или странность). Позднее мы более подробно рассмотрим некоторые проявления

нарушения континуума, а сейчас в качестве примера, тесно связанного с поведением обезьянки, упомянем о

феномене охоты ради развлечения, а не ради добычи пищи. Остатки склонности к ручному труду приводят

состоятельных людей на площадки для игры в гольф, в подвальные мастерские или в яхт-клубы. Менее

состоятельные обделенцы довольствуются копанием в огороде, поделками «сделай сам», склеиванием

моделей и стряпней. Для женщин, обычно лишенных возможности даже работать по дому, есть ткачество,

вышивание, икебана, сервировка стола к чаю и уйма мелких дел на добровольной основе в

благотворительных организациях, больницах с нехваткой медсестер, магазинах поношенной одежды или

столовых для бедняков.

Ребенок по крупицам собирает необходимый для развития опыт. Не важно, что он не полон и

события происходят в неправильной последовательности. К концу такого накопления ребенок должен

получить необходимый минимум опыта каждого вида, который используется как фундамент для новой

стадии восприятия опыта. Если же необходимый минимум не достигнут, то события новой стадии,

происходи они хоть тысячу раз, не будут восприниматься ребенком и способствовать формированию его

личности.

Ребенок, которого не держат на руках, не только копит опыт, но и своим поведением пытается как-

то заменить недополученный опыт и смягчить страдания. Он яростно пинает ногами, пытаясь забить

мучительное желание прикосновений теплой плоти, он машет руками, вертит головой из стороны в сторону,

чтобы отключить свои органы чувств, напрягает тело, выгибая дугой спину. Ребенок находит какое-то

утешение в своем большом пальце: он немного успокаивает непрекращающееся зудящее желание во рту.

Сосет он палец довольно редко, лишь только тогда, когда хочет есть до положенного расписанием

кормления. Обычно же ребенок просто держит палец во рту, измученном невыносимой пустотой, вечным

одиночеством, чувством того, что он находится на окраине жизни.

Его мать консультируется со своей матерью, и та пересказывает пресловутую историю о вреде

сосания пальца и что «потом у ребенка зубы будут кривые». Мать, обеспокоенная благополучием ребенка,

начинает поспешно выискивать способ, чтобы отвадить свое чадо от такой вредной привычки. Его пальцы

покрывают вонючей и горькой мазью, и когда он, переборов отвращение в своем ненасытном желании, все

равно обсасывает большой палец от мази, она привязывает его руки к перекладинам кроватки. Но вскоре

она обнаруживает, что ребенок так яростно пытается вырваться из своего заточения, что веревки врезаются

в запястья и уже мешают кровообращению в руках. Борьба между ними продолжается, пока мать при случае

не упоминает об этом своему зубному врачу. Тот уверяет, что ее мать ошиблась, и тогда малышу снова

дозволяют это убогое самоутешение.

Еще немного — и малыш начнет улыбаться и агукать, чтобы дать знать находящимся рядом

взрослым о своих потребностях. Если его не взяли на руки, но все же уделили внимание, он улыбается и

вскрикивает, требуя еще. Если же его взяли, то задача выполнена и ребенок перестает улыбаться, вспоминая

о своих маневрах, лишь когда нужно поощрить какое-либо действие взрослого: чтобы с малышом

поговорили, пощекотали его животик, покачали на коленке или в шутку пощипали за носик.

Так как ребенок поощрительно улыбается всякий раз, когда видит мать, та постепенно убеждается,

что ее дитя просто счастливо и, наверное, очень любит и ценит свою маму. То, что большую часть

бодрствования он ужасно мучается, никак не портит отношения ребенка к матери; напротив, тем более

отчаянно его желание быть с ней.

По мере взросления и развития познавательных способностей ребенок замечает, насколько

отличается от обычного поведение матери в ситуации, когда необходимо сменить ему пеленку. Она издает

звуки явного отторжения. Она отворачивается в сторону, тем самым демонстрируя, что ей не нравится

убирать за ним и поддерживать его комфорт. Ее руки движутся очень быстро, стараясь как можно меньше

прикасаться к загрязненной пеленке. Ее взгляд холоден, она уже не улыбается.

Чем больше ребенок осознает такое отношение матери, тем больше к его радости, что за ним

ухаживают, к нему прикасаются, лечат застарелое раздражение от мокрых пеленок, примешивается

смущение, предвестник страха и вины.

Страх огорчить свою мать растет вместе с сознанием, к тому же случаи ее недовольства учащаются,

так как ребенок может совершать больше различных действий, как-то: хватать мать за волосы,

опрокидывать тарелку с едой, слюнявить ее одежду, тыкать пальцем ей в рот, тянуть за ожерелье, бросать

свою погремушку, пытаться выбраться из коляски или нечаянно сбить ногой чашку с чаем.

Ребенку трудно связать свои действия с ее реакцией. Он не замечает, что чашка с чаем упала, он не

может понять, что плохого в хватании за ожерелье и почему после этого мать так злится; ему совершенно

невдомек, что он обслюнявил какую-то вещь; он лишь смутно понимает, что, сбросив тарелку с овсянкой с

целью вызвать интерес к своей персоне, он действительно привлекает внимание, но не то, которого бы ему

хотелось. Но все же малыш чувствует, что даже такое внимание лучше, чем ничего, поэтому продолжает

сбрасывать на пол посуду со своей едой. Тогда мать принимается кормить его из ложки, а он машет руками

и визжит, пытаясь превратить кормежку во что-нибудь более полезное с точки зрения получения опыта. Он

хочет ощущения «правильности», которое спрятано где-то здесь: в матери, в пище, в нем самом. Но как бы

он ни старался показать свои потребности, это ощущение так и не приходит. Наоборот, бурная реакция

ребенка вызывает у матери отторжение, которое со временем он сможет как-то себе объяснить — в отличие

от бесконечного неправильного отношения в первые месяцы жизни, которое он вообще никак не мог

понять. Равнодушие, невнимательность и тоска стали для него основными параметрами этой жизни. Он

ведь не знал ничего, кроме этого. Получается, что все его существо вопит, просит и ждет. Все остальные же

остаются равнодушными, бездействующими, невнимательными. Хоть это проходит с ним через всю жизнь,

он может и не замечать этих моментов, по той простой причине, что он не может себе представить других

отношений с окружающими.

Отсутствие опыта «ручного периода», постоянная неуверенность в себе и невыразимое чувство

одиночества и отчуждения отныне будут оставлять свой автограф на всех поступках этого человека. Но

необходимо заметить, что ребенок в раннем возрасте никак не может распознать неадекватную мать, не

способную растить свое дитя в русле континуума. Такая мать остается равнодушной к сигналам ребенка и

не настроена удовлетворять его ожидания. Позже с развитием интеллекта ребенок начинает понимать, что

их интересы совершенно расходятся. Ему приходится бороться с матерью, чтобы спасти себя. И все же в

глубине души он лелеет мысль, что мать любит его безусловно, без всяких «но», просто так, за то, что он

есть, хотя вслух он может говорить об обратном. Все доказательства враждебности матери, любые

логические обоснования, его отторжение и протесты против ее действий не могут освободить ребенка от

внутреннего убеждения, что мать все-таки любит его, обязана любить, несмотря ни на что. Ненависть к

матери (или к ее образу) как раз и демонстрирует поражение в войне с этим убеждением.

Чувство независимости ребенка и его эмоциональное созревание берут свое начало в многогранном

опыте «ручного периода». Ребенок может стать независимым от матери, лишь пройдя стадию абсолютной

от нее зависимости. От нее на этой стадии требуется правильное поведение, предоставление ребенку опыта

«ручного периода» (то есть ношение на руках) и обеспечение перехода к другим стадиям.

Но освободиться от травмы, нанесенной матерью, не следовавшей континууму, невозможно.

Потребность в ее внимании так и останется с человеком на всю жизнь. Человек же, решивший побороть в

себе эту потребность, будет походить на безбожника, грозящего кулаком небесам и кричащего «Бог, я в

тебя не верю!» и прочие богохульства лишь для того, чтобы произнести Его имя всуе.

В 1950 году доктору Джону Боулби из Лондона было поручено Всемирной Организацией

Здравоохранения сделать доклад о «судьбе бездомных детей» и состоянии их психического здоровья в

различных странах3. Его подопечные исчислялись тысячами и были максимально обделены материнской

заботой. Информация, которой делились с ним работники детских организаций, представляла собой данные

о детях разного возраста и оказавшихся в различных ситуациях: с рождения живущих в детдомах и

приютах, обделенных родительским вниманием, месяцами или годами находившихся в больнице в раннем

возрасте, эвакуированных с оккупированных территорий, жертв разного рода обстоятельств,

недополучивших даже того скудного материнского тепла, которое считается «нормой».

Другие факторы, не попадавшие под «эмоциональную обделенность вследствие недостатка

материнского внимания», исключались из исследования лишь после тщательного изучения собранной

информации. Выведенная статистика и описание отдельных судеб выявили страшную картину. Здесь

личные трагедии десятков, сотен, тысяч детей; жалкое существование, которое влачат обездоленные дети;

зачерствевшие души тех, кому досталось больше всех; люди, навсегда утратившие способность ценить и

любить, то есть познавать жизнь в ее красоте. Тут же и те, которые все еще борются за свое право быть

любимыми, ради этого они готовы лгать, красть, брать силой, залипать, как пиявки, на образ своей матери,

деградировать до поведения младенца, который все еще живет внутри и жаждет внимания и опыта. Здесь

выявлен порочный круг: отчаявшиеся люди порождают детей, которых они не умеют любить, которые

становятся отражением своих родителей, ненавидящие себя и всех вокруг, неспособные отдавать,

обреченные на вечные терзания и жажду.

Для сомневающихся эти данные могут стать ясными и неопровержимыми доказательствами,

примерами и свидетельствами жизненной и первоочередной важности младенческого опыта для развития

человека и его психического здоровья. Экстремальные случаи могли бы послужить увеличительным

стеклом, через которое можно изучить в подробностях обделенность вниманием и целый ряд негативных

последствий, часть которых считаются у нас нормой. Эти «нормальные» отклонения настолько присущи

нашему обществу, что стали практически незаметными, за исключением тех крайних случаев, когда они

угрожают или напрямую затрагивают кого-нибудь из нас (например, насилие, сумасшествие или

преступление). И даже тогда люди не могут или могут лишь смутно догадываться о природе этих

отклонений.

С тех пор как интеллект стал хозяином в нашей жизни и наплодил множество теорий о воспитании,

дети натерпелись немало лишений и жестоких страданий. Доводы, предлагаемые интеллектом для

изменения и прогрессивного улучшения воспитания детей, совсем не схожи с «доводами» континуума.

Даже когда первые случайно попадали в правильное русло, то, не имея отношения к континууму, все равно

оставались разрозненными и бесполезными.

Один такой теоретический осколок был внедрен в практику в детских отделениях роддомов. Кому-

то пришло в голову повесить в отделении динамики и давать младенцам, уже испытывающим недостаток

опыта и внимания, слушать биение человеческого сердца. Результат этого небольшого мероприятия был

ошеломляющим. Дети становились более спокойными и гораздо быстрее шли на поправку. После этого

эксперимент получил мировую известность.

Другой, похожий, но независимый от первого, эксперимент был поставлен специалистом по уходу

за недоношенными младенцами. Если инкубаторы, где лежали малыши, находились в постоянном

движении, дети гораздо быстрее приходили в норму. В обоих случаях дети меньше плакали и быстрее

набирали в весе.

Харли Харлоу поставил наглядные эксперименты о важности материнских объятий для

психологического развития детенышей обезьян4.

Джейн Ван Лоуик-Гудолл, изучая шимпанзе, обнаружила, что по иронии судьбы поведение этих

обезьян, хоть они и принадлежат к другому виду, по отношению к своим детенышам даже ближе к

человеческому континууму, чем поведение современного человека. Она взяла на вооружение пример

обезьян и применила его по отношению к своему ребенку. Вот что она пишет: «Мы никогда не оставляли

3 Bowlby J. Maternal Care and Mental Health, W.H.O. 1951.

4 Harlow H. F. «The Development of Affectioned Patterns in Infant Monkeys» in Brian M. Foss (ed.), Determinants of Infant

Behavior, London, 1961.

сына плакать в кроватке. Куда бы мы ни собирались, мы всегда брали ребенка с собой. И несмотря на то,

что его окружение непрерывно менялось, он неизменно оставался рядом с родителями». Далее она

сообщает, что в четыре года ее сын «послушный, очень сознательный и жизнерадостный, быстро находит

общий язык с детьми и взрослыми, относительно бесстрашный и чуткий к другим людям». Но самое важное

заключается в следующих ее словах: «Ко всему прочему, несмотря на предостережения и предсказания

знакомых, наш сын совершенно независим». Но, опять же, она не поняла основных принципов континуума,

и следующая ее фраза низводит всю ценность ее прозрения до нуля: «Конечно, он мог бы стать таким в

любом случае, даже если бы мы вырастили его совсем по-другому»5.

Английская королева Виктория первая начала пользоваться детской коляской, а затем она

распространилась среди народа. Чрезвычайно интересные результаты могло бы дать исследование по

воздействию использования коляски на последующие поколения и жизнь западной семьи. Жаль, что

коляску не постигла судьба манежа, изобретению которого я была свидетелем в деревне екуана.

Я видела, как индеец Тудуду что-то мастерил. Оказалось, что это был почти законченный детский

манеж. Он представлял собой вертикальные колышки, привязанные сверху и снизу лианами к квадратным

рамам. Эта конструкция смахивала на доисторический детский манеж из комиксов. Тудуду положил на него

немало труда и с довольным видом подгонял по длине последний колышек. Затем он отправился на поиски

своего сына Кананасиньювана, который начал ходить лишь неделю назад. Завидев малыша, Тудуду схватил

его и триумфально посадил в свое новое изобретение. Кананасиньювана, постояв пару секунд с

непонимающим видом посреди манежа, двинулся в одну сторону, потом повернулся и понял, что он в

ловушке. В следующее мгновение ребенок в ужасе заливался слезами, что нечасто увидишь в его племени.

Все было четко и ясно. Манеж не нужен и бесполезен человеческому ребенку. Сильное, как и у всех екуана,

чувство континуума Тудуду немедленно прореагировало на вопли сына. Он вытащил ребенка и отпустил

восвояси, чтобы тот нашел утешение у матери перед тем, как снова пойти играть на улицу. Тудуду

безоговорочно осознал провал своей затеи; в последний раз окинув взглядом свое творение, он раскрошил

манеж в щепки топором. А так как оставшаяся куча древесины была молодой и сырой, то не годилась даже

для разведения костра. Я не сомневаюсь, что это не первое и не последнее изобретение екуана подобного

рода, однако с их чувством континуума столь явные ошибки будут исправлены незамедлительно. Чувство

континуума было стержнем человеческого поведения на протяжении двух миллионов лет и могло с успехом

сдерживать опасность, исходящую от высокоразвитого интеллекта. С недавних пор чувство континуума

было совсем забыто, человечество утратило равновесие и уже считает «прогресс» своим светлым будущим.

Тем не менее континуум по-прежнему является неотъемлемой частью человеческой природы. Любой из нас

поступил бы как Тудуду, если бы наше чувство континуума осталось незамутненным.

5 Van Lawick-Goodall J. In the Shadow of Man, Boston, 1971.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ