Тройственность речевого процесса

Теперь, когда стадии освоения речи - произнесение, называние и разговор - описаны, легко увидеть, что эти три вида деятельности весьма точно соответствуют тому, что было описано во второй части этой главы как речевой организм. Несмотря на то, что он един, в нем прослеживается трехчленность формы. Внизу он достигает области легких, где кровь открывается воздуху. Вверху через евстахиеву трубу он входит в непосредственный контакт с областью уха, а в центре, где работает гортань и ротовые органы, он предоставлен потокам входящего и выходящего воздуха. Трехчленность речи соответствует этой анатомическо-физиологической трехчленности.

Снизу, оттуда, где встречаются кровь и воздух, и где берет свое начало моторный организм, восходит «произнесение». Оно приводит мечты и желания, стремления и эмоции в сферу речи, для того чтобы дать им возможность выразить себя. Здесь лежит скрытым отдельный мир речи, который использует предложение из одного слова и после окончания детства.

Когда мы требуем, отдаем приказы или говорим злобно и даже оскорбительно, но также и тогда, когда мы страстно или нетерпеливо хотим чего-то, то именно данная сфера способна выразить все это. Кричу ли я другому человеку: «Негодяй!» или «Официант!» - все это предложения, состоящие из одного слова, которые, в зависимости от моей интонации, выражают то, что я имею в виду. Произнесение вырывается снизу и поднимается наверх.

Однако сверху вниз из уха в гортань течет и струится «называние». Там, где сфера слуха становится источником особого чувства, названного Рудольфом Штайнером чувством речи, обретают свой собственный мир имена вещей. Там речь изучает имена, и они стремятся в область гортани, выражая себя в говорении. Здесь находится царство всего, что мы можем назвать словами. Люди ли, или животные, вещи или растения, конкретные или абстрактные, мы воспринимаем их всех благодаря именам. «Называние» стремится по направлению к «произнесению», объединяется и смешивается с ним, хотя может существовать и само по себе. Называние стремится вниз от уха к гортани.

«Разговор» рождается в потоке воздуха, устремляющегося при дыхании внутрь и наружу. Поэтому он представляет собой социальный элемент в сфере речи. Волны его колышутся между человеком и человеком, между одним говорящим и другим. Он несет игру вопроса и ответа от души к душе. Называние устремляется в нас сверху, а снизу поднимается произнесение, смешиваясь с ним, и таким образом, в конце концов, появляется само говорение или разговор, как если бы все это было единством. Однако разговор - это и независимый элемент, живущий во внешнем течении потока нашего дыхания.

Слоги строят произнесение. Слова формируют элементы называния. Предложение становится одеянием разговора. Таким образом слоги, слова и предложения также получают свою территорию, и здесь становятся очевидными бесконечно сложные и многогранные связи, соединяющие речь и говорение с человеком.

В ранее упоминавшемся докладе «Духовная наука и речь» Рудольф Штайнер описывает тайну речи следующими словами: «Развитие речи, безусловно, можно сравнить лишь с художественной деятельностью. Насколько мы не вправе требовать от созданного художником, чтобы оно соответствовало действительности, настолько же мы не можем требовать, чтобы речь подражала тому, что она представляет. Речь воспроизводит внешнее лишь в том же смысле, что и картина художника воспроизводит внешнее. И мы можем сказать: до того как человек стал самосознающим духом в современном смысле, дух речи действовал в нем как художник, и наше Я вошло в то, что было подготовлено деятельностью этого художника.... То, как дух речи лежит в основе действия человека, может быть понято в художественном смысле.»14

Эти слова раскрывают нам, что речь - это работа духа речи, который когда-то создал ее в человеке. Это произведение искусства, и если мы попытаемся постичь ее с художественной точки зрения, мы осознаем те три ее члена, о которых говорили.

Патологии речи от заикания до немоты, от «словесной слепоты» (вербальной афазии) до сенсорной и моторной афазии можно увидеть правильным образом лишь тогда, когда в их специфических характеристиках распознаются «произнесение», «называние» и «разговор». Многообразие этих нарушений возможно понять лишь как распад этой трехчленности, которая должна становится в говорении единой, если речь желает выразить себя, а также как негармоничную совместную работу этих трех компонентов и неспособность соединить их вместе или сохранить при этом независимыми. Это можно считать лишь указанием, поскольку более детальное рассмотрение данного предмета выходит за пределы этой книги.

Всякий раз, когда приходится иметь дело с речью, ее пространство, значимость и объем кажутся настолько огромными, что невозможно до конца отдать должное тому, что на самом деле является вечной сущностью. Тем не менее, я завершаю эту главу словами Хаманна (Hamann) - мудрого человека с севера, которые прозвучали в его книге «Последняя воля и завет рыцаря розенкрейцера»: 23а

«Каждое явление природы было словом - знаком, символом, залогом нового, тайного, невыразимого, но тем более тесного единства, общения и общности замысла, сил и идей. Все то, что человек изначально слышал, видел собственными глазами, созерцал и касался своими руками, было живым словом; ибо Бог был Словом. С этим Словом на устах и в сердце начало речи было так естественно, так близко и так легко, как детская игра...»