Засловие

Неделю спустя.

Повинуясь порыву — похоже, с Марией еще случаются такие вещи, — она оказывается в непривычном для себя месте, то бишь на Честерском вокзале. Субботнее утро. Какая погода? Боже, ну почему вам всегда детали подавай! Ясно же, что облачно и возможны кратковременные дожди. Мария оглядывается: люди вокруг уезжают, приезжают, ждут — в основном последнее. Народу на платформе немного. Мария стоит у самого края, вертя головой то вправо, то влево: она не знает, с какой стороны придет поезд. Сегодня утром Мария направляется на юг. Она едет домой. Не спрашивайте меня, что ее подвигло на этот шаг, но, приняв решение, она почти рада вновь увидеть родных после стольких лет. Возможно, поездка обернется горьким разочарованием. Но нет, на сей раз я так не думаю. У Марии имеется отличный предлог для визита, а именно: ее пригласили на скромное торжество, которое состоится завтра в честь ее отца, ему исполняется шестьдесят. Что может быть лучше, существует ли более достойный способ отпраздновать юбилей, чем собраться всей семьей за большим столом на воскресный обед средь развалин прежней гостиной? Шучу. Дом практически целиком отстроен заново. Но хорошо бы, думает Мария, воспользоваться случаем и попытаться для разнообразия не забыть прошлое, но воссоздать его и таким образом прийти с ним к согласию, если удастся. Попробовать, по крайней мере, стоит.

Не возражаете, если я переключусь на прошедшее время? То, другое, я нахожу чересчур утомительным.

Несмотря на немногочисленность пассажиров, жизнь вокруг кипела, и эта деловитая вокзальная суета нравилась Марии. Она с удивлением обнаружила, что наблюдает за действиями носильщиков чуть ли не с интересом, а чувство, с каким она разглядывала пассажиров, граничило с любопытством. Кто они такие, размышляла Мария — естественно, с ленцой; а как еще это можно делать? — куда направляются и зачем? И предстоит ли кому-нибудь из них столь же важное путешествие, какое предстоит ей: возвращение в отчий дом после долгого отсутствия? Никто из этих путешественников, доложу я вам, не обращал ни малейшего внимания на Марию, хотя она и тянулась к ним всей душой. Они сочли бы ее любопытство неуместным, а ее сочувствие — непрошеным. Ведь у всех свои дела, которые надо делать даже по воскресеньям; к тому же в некоторые моменты и в некоторых местах — вокзал одно из них — мы более, чем обычно, норовим не выпячивать нашу зависимость друг от друга. Бросить пару слов кассиру, кивнуть служащему, пробивающему билет по пути на платформу, — и все, спасибо, хватит. Не то чтобы Мария подумывала, боже сохрани, вступить в беседу с незнакомцами, в чьей компании ей предстояло путешествовать. Однако у нее возникло странное чувство, абсолютно безотчетное и непростительное, будто ее игнорируют. И это чувство не покидало ее, пока не пришел поезд и она не устроилась на удобном месте в уголке.

Когда поезд уже набирал ход, в вагон вскарабкалась молодая женщина. Тяжело переводя дыхание, она прошла через купе, где сидела Мария, явно не собираясь там остаться, но поезд вдруг дернулся, и женщина упала на колени Марии. Обе рассмеялись, извинились, и в результате женщина решила-таки сесть напротив. Мария воспользовалась случаем, чтобы уточнить один момент, тревоживший ее.

— Это прямой поезд? — спросила она. — Или нам придется пересаживаться?

— Вам придется, — ответила женщина. — В Кру.

— Спасибо. Раньше я никогда этим поездом не ездила.

— А я часто езжу, — сказала женщина. — Вы живете не в Честере?

— В Честере. Просто поездами почти не пользуюсь.

— Ну, в каком-то смысле правильно делаете. На машине добраться много проще и дешевле, если пассажиров больше одного. Например, когда едешь всей семьей.

— У меня нет семьи. Я не замужем, — сказала Мария.

Должно быть, ее слова прозвучали стыдливо, потому что попутчица принялась ее утешать:

— Ну и что, я тоже не замужем.

— Вы живете одна? — полюбопытствовала Мария.

— Да. Я пробовала иначе, но в конце концов поняла, что мне лучше одной. Так, по крайней мере, только один человек действует мне на нервы. Меня зовут Мэри, между прочим.

— О… А я — Мария.

— Почти тезки.

Они рассмеялись.

— Я думала, — произнесла Мария, — мне уже начинало казаться, что я — единственная женщина на этом свете, которая живет одна.

— Да ну что вы, ничего подобного! Нас много, просто сидим себе тихонько и не высовываемся. Мы из тех, кто сообразил: можно успеть гораздо больше, если не тратить время на починку чужой одежды и глажку белья.

— Значит, вам нравится жить одной?

— Конечно. Я свободна. А это самое главное, разве не так?

— Наверное, — согласилась Мария, но пару секунд спустя не удержалась от вопроса: — Свободны делать что?

Мэри пожала плечами, вопрос ее слегка озадачил.

— То, что нравится, разумеется, — объяснила она. — А вы думаете иначе?

— Не знаю, — призналась Мария. — Иногда мне кажется, что за последние несколько лет я почти ни в чем не преуспела. С другой стороны, не уверена, что я вообще когда-либо преуспевала. И не очень понимаю, что это значит. Однажды я произвела на свет ребенка, мальчика, и это все. — Она улыбнулась, тут же стерла горестную улыбку с лица и повторила: — И все.

— Вы настроены слишком пессимистично, — с чувством произнесла Мэри. — Оглянитесь вокруг: как прекрасен мир! — Поезд подходил к промышленному Кру, так что момент она выбрала не самый подходящий. — Подумайте об удивительных возможностях, что кроются за каждым углом. Вспомните о любви и счастье, они тоже существуют.

Мария наскоро пораскинула мозгами и спросила:

— А вы не могли бы поточнее?

— Что делает меня счастливой, хотите знать?

— Ну, допустим.

— Тут все просто. По-моему, я больше всего счастлива, когда провожу время с моим парнем.

— Вашим парнем?

— Да. Он работает в Стоуке, а я в Честере, и каждые выходные я приезжаю к нему. Получается, что всю неделю я с радостью жду встречи. Конечно, в будни мы разговариваем по телефону. Звоним друг другу, по крайней мере, через день, то он мне, то я ему. Но оба считаем, что это очень важно — работать в разных местах и быть независимыми.

— Независимыми… Да, я понимаю, что вы имеете в виду.

— В конце концов, именно за это мы, женщины, столько боролись! И теперь я ворочу, что хочу, и ему вовсе не обязательно знать, что я делаю в Честере. Только не подумайте, будто я гуляю напропалую, но мы ведь и не женаты. А Кевина я люблю, он ужасно милый и все такое. Но молодость дается один раз, и я не понимаю, почему нельзя немного поразвлечься, пока солнышко светит, так сказать. Вот в чем главное преимущество одиночества, вы не согласны?

Мария кивнула без особой уверенности, скажем прямо.

— Взять, к примеру, вчерашний вечер. Обычно я уезжаю в Стоук в пятницу вечером, но вчера меня пригласили на вечеринку, и я решила задержаться. Позвонила Кевину, конечно, предупредить, и он не возражал. Такие уж у нас отношения. Мы — очень современная пара. Ладно, расскажу вам, что случилось на вечеринке. Я танцевала, играла музыка, — в общем, все как обычно. И вдруг ко мне подваливает какой-то малый и хватает меня за плечо. Не очень-то он был вежлив, но зато жутко красив. Мы разговорились, и тут он начал говорить мне такие грубости, вы не представляете. Знаете, как он меня назвал? — Мария не знала, как он ее назвал. — Он назвал меня «классной телкой, которую только трахать и трахать, пока стоит». Естественно, мне это польстило, несмотря ни на что…

Но рассказать эту захватывающую историю до конца Мэри не удалось, ее прервал громкий возглас: «Пересадка!» — и попутчицы сообразили, что поезд остановился.

— Вот и приехали. Здесь наши пути расходятся, — объявила Мэри. — Славно мы поболтали. Боюсь, вам придется самой довообразить, что случилось потом. Это было потрясающе, просто потрясающе! Счастливого отдыха! Куда, говорите, едете?

Эта беседа снабдила Марию пищей для размышлений на весь оставшийся путь. Размышлений не слишком оригинальных, но Мария сознавала, что сегодня они производят на нее более сильное впечатление, чем обычно. Пока поезд двигался к югу, былое бездумное оцепенение отступило под натиском настойчивых вопросов, важность которых она всегда ощущала, но которые никогда прежде не осмеливалась себе задать. Но теперь, задумавшись над этими вопросами, она признала — с любезной помощью разума и интуиции, — что на них нет ответов и никогда не будет, и потому размышление вскоре сменилось иным занятием, а именно медленно нараставшим узнаванием пейзажа за окном поезда. Узнаваемость крепла не за счет мелькания памятных видов, но за счет чувства, будто очертания холмов и полей, форма и цвет зданий — это уцелевшие памятники ее прежнему «я», о котором Мария давно позабыла. Разумеется, она понимала, что ее бывшее «я» не оживет — боже упаси! — но все вокруг напомнило ей о нем, и не сказать чтобы это было неприятно. Таковы были впечатления Марии, когда поезд наконец дотащился до станции и высадил ее в городе, где она родилась.

Время было обеденное, и Мария хотела есть. Но вокзальный буфет, невзирая на новый декор, выглядел столь же непривлекательно, как и раньше, и к тому же ей пришла в голову более заманчивая мысль. Она перекусит в старом кафе у подножия холма. Мария зашагала по направлению к центру, на автобусную остановку.

Автобус провез ее мимо школы Св. Джуда, которую, сообразила Мария, она не видела с тех пор, как закончила ее пятнадцать лет назад. Она смутно припомнила, как сидела в кабинете миссис Ледбеттер, принимая поздравления. Воспоминание не отличалось живостью: летним субботним днем нелегко нарисовать в воображении темный зимний вечер. Одна деталь тем не менее всплыла довольно отчетливо, и Мария вздохнула. Per ardua… Да уж.

Ее намерения перекусить оказались несбыточными, ибо, когда Мария добралась до конечной остановки, она обнаружила, что кафе больше не существует, словно его никогда и не было. Автозаправку, примыкавшую когда-то к кафе, расширили, чтобы построить еще и автомойку, и, надо полагать, кафе снесли, освобождая место. Мария нисколько не расстроилась, ведь она была не из тех, кто стоит на пути прогресса, однако сандвич пришелся бы сейчас очень кстати, и не столько в качестве символа былых времен, сколько по более настоятельной причине: Мария не ела с восьми утра. Долгая прогулка вверх по холму на пустой желудок представлялась малопривлекательной. Верно, она могла позвонить домой и попросить, чтобы за ней приехали, но она не стала этого делать. Вокруг почти ничего не изменилось: там несколько деревьев повалены, тут новый дом выстроен. Впрочем, самой существенной перемены Мария так и не заметила: ей потребовалось на десять минут больше, чтобы одолеть холм. Наконец она увидела родительский дом, который изо всех сил старался выглядеть как раньше. Мария прошла по дорожке, ведущей к дому, замялась на секунду и позвонила в дверь.

Не вижу необходимости описывать последовавшую сцену, тем более что придерживаться точных фактов в данном случае было бы затруднительно. Нет, мы двинемся дальше, выпустив примерно двадцать четыре часа, и присоединимся к Марии за семейным обедом, в половине второго, в воскресенье. Перед обедом семейство уже хлебнуло шерри и теперь откупорило бутылку вина (не очень хорошего вина, отметила Мария), ведь события, подобные сегодняшнему, не каждый день случаются. Бобби резал мясо, Мария раскладывала по тарелкам картошку со спаржей, родители же улыбались и внимательно наблюдали, явно довольные новизной своего положения — их обслуживали. Затем все принялись за еду. Мария забыла, как серьезно ее семья относится к поглощению пищи. Родня полностью сосредоточилась на содержимом тарелок, и хотя Мария поначалу пыталась завести беседу — похвалив, например, непревзойденное кулинарное искусство матери, несмотря на то что готовила в основном дочь, — ее замечания остались без ответа. Родители не произнесли ни слова, пока их тарелки не опустели. Даже Бобби, который, как вы помните, был столь говорлив за едой в главе седьмой, с серьезным видом следовал семейным традициям. Но в его распоряжении было больше времени, чтобы привыкнуть к этим традициям, и, вероятно, они уже не казались ему странными. Наконец отец нарушил тишину:

— Неплохое мясцо, нечего сказать. — Он аккуратно сложил вилку и нож на тарелке. — И отлично приготовлено. Картошка только немного разварилась.

Заметив, что бокал отца почти пуст, Бобби подлил ему вина.

— Я хочу сказать тост, — объявил он. Все взялись за бокалы, выжидательно глядя на Бобби. — За папу. С днем рождения!

— С днем рождения!

— Да, — произнес отец, — как время летит! Шестьдесят годков миновало, а кажется, будто и дня не прошло с тех пор, как вы были маленькими.

Люди всегда говорят нечто подобное на шестидесятый день рождения.

— С тех пор, как мы были маленькими, прошло не шестьдесят лет, — уточнил Бобби.

— Ну ты понимаешь, о чем я, — продолжал отец. — В такие дни начинаешь задумываться.

— Я купила тебе подарок, — перебила Мария.

Из ящика комода она вытащила маленький продолговатый пакет, завернутый в красную оберточную бумагу. В нем лежали золотые часы с браслетом.

— Часы! — воскликнул отец, с удовольствием разглядывая подарок. — А на крышке мое имя.

— Его выгравировали по моей просьбе.

Отец растроганно ее поцеловал.

— Я тронут, Мария. Глубоко тронут. И даже больше, я взволнован. Какой чудесный подарок отцу от дочери на шестидесятилетие. Надо же, я все еще для тебя что-то значу после стольких лет.

— И вещь не только декоративная, — подхватила его жена, — но и практичная.

— Точно. Ну конечно. Конечно, практичная. Вот посмотрю на часы и не только вспомню о моей дочке, но и время узнаю.

— Пойду принесу пудинг, — сказала Мария. — Бобби, ты поможешь мне убрать со стола?

Полагаю, она надеялась с помощью бытовой суеты пресечь прочувствованные разглагольствования отца, но было уже поздно. За звоном посуды Мария едва слышала именинника, но он продолжал дивиться вслух тому, как бежит время, забывая, очевидно, что было бы куда удивительнее, если бы время стояло на месте. Он все еще долдонил свое, когда Мария поставила перед ним десертную тарелку с яблочным пирогом и заварным кремом.

— Странно, правда, — не унимался отец, отправляя в рот большой кусок пирога, что ни в коей мере не помешало ему говорить. — Я отлично помню шестидесятилетие моего отца. Он выглядел и чувствовал себя так же, как я сейчас. — Отец вздохнул. — А через восемь лет он уже лежал в могиле. Никогда не забуду тот день. Мы сидели за нашим старым столом, пили, смеялись, словно беззаботные птахи.

— Как? В день его похорон? — спросил Бобби.

— Да не в день его похорон. Я говорю о его шестидесятилетии. Можешь ты послушать хоть раз? — Он повернулся к Марии, его тон смягчился: — Ты помнишь тот день?

— Нет.

— Тебе было всего три годика. Как же он тебя любил, твой дедушка. Бывало, посадит тебя на колени и давай подбрасывать вверх-вниз, тебя даже иногда тошнило. Он любил малышку Марию. Ты была его отрадой на старости лет, вы оба. Его внуки. — Он поднял бокал, но обнаружил, что тот пуст. — Да уж, что касается внуков, тут нам с матерью не сильно повезло.

Мария и Бобби переглянулись. Их мать закашляла.

— С внуками ты бы чувствовал себя старым, — заявил Бобби.

— И тебя бы раздражали шум и грязь, которую они разводят, — поддержала Мария.

— А уж это мне решать, — возразил отец и сумрачно поглядел на Бобби. — Тебе пора жениться, если хочешь знать. Не дело бегать за юбками всю жизнь.

— Я не бегаю за юбками, — ответил Бобби.

Во время недолгой паузы члены семьи внезапно сообразили, что он говорит правду.

— Кто хочет еще пирога? — заторопилась Мария.

— По-моему, надо сделать сегодня что-нибудь особенное всей семьей, — сказала мать, когда новые порции были разложены по тарелкам. — Пойти куда-нибудь всем вместе, как в старые добрые времена.

— Куда? — без энтузиазма осведомился Бобби.

— Да, куда? — тем же тоном подхватил отец.

— Давайте пойдем в парк, — предложила Мария.

— В какой парк?

— Ну, в парк. Куда вы нас водили, когда мы были детьми.

— Не помню никакого парка. Нет тут никакого парка.

— Да помнишь ты все. На холме, рядом с шоссе, — подсказала мать.

— А, этот, — протянул отец. — Про этот я помню. И зачем нам туда идти?

Нехотя он согласился, но, когда час спустя Мария спросила, готов ли он ехать, отец отказался наотрез. Через минуту по телевизору начнется футбольный матч местных команд, и, кроме того, он уже не молод, чтобы лазить по холмам. Не молод, скажешь тоже, возразила Мария. Всего пара седых волос, а ведешь себя так, словно ноги уже отнимаются. Нечего тыкать мне в глаза сединой, заворчал отец, у тебя самой она пробивается, и не солгал. И неужели на собственном шестидесятилетии человек не может делать, что хочет? Конечно, можешь, папа, согласилась Мария.

Если отец не идет, сказала мать, тогда и я, наверное, останусь с ним. Разговор происходил на кухне. Испеку торт, продолжала она, праздничный торт, попьем с ним чаю вечером. И булочек. Не хочется взбираться на этот огромный холм в такую жару. А вы с Бобби возьмите машину и поезжайте вдвоем, отлично прогуляетесь. Ладно, сказала Мария, так и сделаем.

Бобби сидел в саду, в тени сумахового дерева, прячась от солнца. Мария вынесла из дома два стакана лимонада со льдом, один отдала Бобби и села на траву рядом с его шезлонгом.

— Ты поедешь со мной в парк? — спросила она.

— А ты не хочешь одна прокатиться?

Между прочим, эта беседа протекает медленно, и не надо ее подгонять.

— Не очень. Мне надоело все делать одной.

— Наверное, я останусь дома. Объелся и в сон тянет.

Мария разочарованно потягивала лимонад.

— Что ты имел в виду, — спросила она, — когда он сказал, что тебе жениться пора, а ты ответил…

Смех Бобби, сколь тихим он ни был, не позволил ей закончить.

— Ты обожаешь окутывать меня тайнами, да? Помнишь Оксфорд? Когда я вышел поесть и вернулся только под утро.

— Опять ты меня дразнишь.

Бобби улыбнулся:

— Только потому, что тебе это нравится. — Он легонько пихнул ее ногой.

— Да, — подтвердила Мария. — Мне это нравится.

В результате Мария отправилась в загородный парк одна, и о том, что так получится, мы с вами могли бы догадаться с самого начала. Она ехала в отцовской машине, настроив приемник на Радио-3. Передавали сонату для скрипки фа-минор Прокофьева, одну из ее самых любимых вещей. Стройная гармония и блуждающая мелодия в конце первой части казались особенно созвучными мыслям Марии. У подножия холма она свернула на пустовавшую стоянку. На голубом небе не было ни облачка. Заперев машину, Мария двинулась вверх по холму.

Поначалу шум ветра был единственным звуком, который она слышала. Потом до нее долетели и гудение машин на шоссе, и пение птиц, и крики детей.

— Кейти! Кейти! — кричал ребенок, и у него получалось вот что:

Но на вершине холма было почти безлюдно. Лишь двое мужчин запускали модель аэроплана, да пожилая пара выгуливала собаку. Все прочее пространство досталось в распоряжение Марии, птиц и коров.

Она миновала высоченный электрический столб, который хорошо помнила, и оказалась на самом гребне. Какой-то доброхот, несомненно за плату, установил здесь топоскоп. Среди вас, вероятно, найдутся люди, кому это слово ни о чем не говорит, потому объясняю: топоскоп — это нечто вроде круглой карты, вырезанной в камне. У меня просто дар толкователя. Мария не без интереса обнаружила, что города Стаффорд и Личфилд лежат к северу, Ковентри и Рагби — к востоку, Челтенхем и Глостер — к югу, а Ладлоу — к западу. А у любопытного читателя появилась зацепка, чтобы с приблизительной точностью определить местонахождение Марии. Обратив взгляд на восток, она увидела жилые башни окраин Бирмингема, окутанные голубой дымкой, и возвышавшуюся над ними зеленую крышу сумасшедшего дома Рубери. Мария попыталась прикинуть, сколько времени прошло с тех пор, как она видела этот пейзаж в последний раз.

Она забралась на холм с особой целью, и к тому же бесстыдно ностальгической. Она надеялась, что это место напомнит ей о том дне, когда маленькая девочка по имени Мария, казавшаяся теперь в лучшем случае ее тезкой, пришла сюда вместе с семьей и потерялась, заплакала и упала в высокую траву. И холм напомнил, а что ему оставалось. Или, по крайней мере, заставил Марию задуматься о том дне, но в целом воспоминание получилось прискорбно бледным. Зелень вокруг занимала Марию куда сильнее, чем память о давно утраченном детстве. Бродя по траве в рассеянных поисках кочки, о которую она тогда споткнулась, Мария невольно заглядывалась на цветущий утесник, на шелестящие кусты остролиста, на сойку, мелькавшую перед глазами, на боярышник. Мать когда-то учила ее песенке про зяблика, скрывавшегося в боярышнике: «Корочку хлеба съем я без сыра, много ли зяблику надо». И что эта песенка делала в ее голове все эти годы? Марии вдруг стало жутко и грустно оттого, что родители так постарели. Но и грусть прошла, и на ее исходе Мария ощутила странную пустоту. Внезапно ей показалось, что парк не имеет никакого отношения к тому, что она помнила, он не принадлежит ни ее юности, ни среднему возрасту, ни памяти, ни надежде. Вот и хорошо, отныне Мария оставит все это позади.

Она услышала, как неподалеку запел жаворонок. Птица сидела на ветке боярышника и смотрела на Марию с пристальным интересом, можно сказать, завороженно. Мария ответила жаворонку таким же взглядом, некоторое время эти два существа не двигались с места, уставясь друг на друга. Лично я не берусь судить, о чем каждый из них думал в тот момент. Мне даже трудно определить, кто из этих двоих мне по-человечески ближе. Но давайте ради нашей истории примкнем к жаворонку, который в конце концов не выдержал пристального взгляда Марии. Вспорхнул с ветки и полетел. Взлетая, жаворонок оглянулся на Марию: она съежилась; сделал вираж — Мария зашевелилась, все сильнее убывая в размере; взмыл вверх и снова глянул на ее маленькую фигурку на склоне холма. Он поднимался выше и выше и вскоре уже не видел ничего, кроме холма, где мы и оставим героиню, пусть она наконец найдет успокоение, наша Мария, неразличимая пылинка, поворотившая назад, к дому, одинокая и равнодушная, равнодушная даже к смерти, которую, кто знает, может быть, уготовил для нее следующий — ближайший — случай.