Примечания. Печатается по тексту издания: Прудон

Печатается по тексту издания: Прудон. Бедность как экономический принцип. Издание " Посредника", № 703. М., 1908. Переводчик не указан.

• [1] Мф. 5, 3.
• [2] Слова Молитвы Господней (" Отче наш"): Мф. 6, 11.
• [3] Лаццарони (букв.: нищие, босяки) — деклассированные люмпен-пролетарские элементы в Южной Италии. В XVIII—XIX вв. этот термин стал применяться ко всей массе беднейшего населения Италии и ряда других стран.
• [4] Маммона (арам. " богатство") — в Новом Завете обозначение осуждаемой демонической власти собственности (Лк. 16, 9, 11, 13; Мф. 6, 24).
• [5] Полента — латинское название ячной крупы.
• [6] Букв.: " цивильный лист" (фр.) — статья государственных расходов на содержание главы государства.
• [7] Эрисихтон, сын фессалийского царя Триопа, вырубил священную рощу Деметры, за что богиня наказала его чувством неутолимого голода. Миф об Эрисихтоне Овидий рассказывает в VIII книге " Метаморфоз" (738—878).

Тоффлер Э. Часть 1. Конец постоянства (отрывок из Шок будущего)

Глава 1. 800-й отрезок жизни

Через три коротких десятилетия, отделяющих сегодняшний день от XXI в., миллионы простых, психологически нормальных людей окажутся в резком конфликте с будущим. Будучи гражданами самых богатых в мире и наиболее технически развитых стран, многие из них все с большим трудом будут поспевать за непрекращающимися требованиями перемен, которые характерны для нашего времени. Для них будущее наступит слишком быстро.

Это книга о переменах и о том, как мы к ним адаптируемся. Она о тех, для кого преобразования явно благотворны, кто радостно взлетает на их волне, а также о множестве тех людей, кто сопротивляется им или пытается от них убежать. Она о нашей способности адаптироваться. Она о будущем и о том шоке, который сопровождает его приход.

Западное общество в последние триста лет было охвачено бурей перемен. Эта буря сейчас, похоже, набирает силу. Перемены проносятся по высокоразвитым странам волнами, которые все набирают силу и оказывают беспрецедентное влияние. Они несут в своем фарватере всевозможную любопытную социальную флору — от психоделических церквей и «свободных университетов» до научных городов в Арктике и клубов обмена женами в Калифорнии.

Они также порождают эксцентричных людей: детей, которые в свои двенадцать лет на детей уже не похожи; взрослых, которые в пятьдесят словно двенадцатилетние дети. Есть богатые люди, играющие в бедных, программисты, балдеющие от ЛСД. Есть анархисты, под грязными дешевыми рубашками которых скрываются ярые конформисты, и конформисты с наглухо застегнутыми воротничками, которые в душе — ярые анархисты. Есть женатые священники, и священники-атеисты, и еврейские дзэн-буддисты. У нас есть и поп-арт... и оп-арт... и art cinetique *... Есть клубы для плейбоев и кинотеатры для гомосексуалистов... амфетамины и транквилизаторы... гнев, изобилие — и забвение. Много забвения.

Можно ли как-то объяснить эту странную картину, не прибегая к жаргону психоанализа или туманным клише экзистенциализма? Странное новое общество явно пробивает себе дорогу среди нас. Есть ли способ понять его, направить его развитие? Как мы можем прийти к согласию с ним?

Многое из того, что сейчас поражает нас своей непостижимостью, предстало бы иным, если бы мы по-новому взглянули на то, как перемены набирают скорость, из-за которой реальность иногда кажется калейдоскопом. Ибо убыстрение перемен не просто ударяет по промышленности или странам. Это конкретная сила, которая глубоко проникает в нашу частную жизнь, заставляет нас играть новые роли и ставит нас перед лицом опасности новой и сильно подрывающей душевное равновесие психологической болезни. Эту новую болезнь можно назвать «шок будущего», и знание ее причин и симптомов помогает объяснить многое, что в противном случае не поддается рациональному анализу.

Неподготвленный посетитель

Параллельный термин «шок культуры» уже начал проникать в общеупотребительную лексику. Шок культуры — это воздействие, которое погружение в чужую культуру оказывает на неподготовленного посетителя.

• * кинетическое искусство. — Примеч. пер.

Корпуса мира испытали это на себе в Борнео или в Бразилии. Вероятно, Марко Поло также страдал от него в Катай. Шок культуры — это то, что происходит, когда путешественник внезапно оказывается в таком месте, где «да» может означать «нет», где вокруг «фиксированной цены» начинаются переговоры, где ожидание в приемной — не оскорбление, где смех может означать гнев. Это то, что происходит, когда знакомые психологические подсказки, которые помогают человеку функционировать в обществе, вдруг изымаются и заменяются новыми — странными и непонятными.

Феномен шока культуры объясняет во многом замешательство, фрустрацию и дезориентацию американцев, когда они имеют дело с другими обществами. Он вызывает срыв в общении, неверное прочтение реальности и неспособность справиться с ситуацией. Тем не менее шок культуры гораздо мягче по сравнению с гораздо более серьезной болезнью — шоком будущего. Шок будущего — это вызывающая головокружение дезориентация, являющаяся следствием преждевременного прихода будущего. Он вполне может оказаться самой серьезной болезнью завтрашнего дня.

Вы не обнаружите шок будущего в «Index Medicus» или каком-либо справочнике психологических отклонений. Но если не предпринять разумных шагов по борьбе с ним, миллионы людей окажутся во все большей степени дезориентированными, все в возрастающей степени неспособными рационально контактировать со своими окружениями. Неудовлетворенность, массовый невроз, иррациональность и разгул насилия, которые уже ясно видны в современной жизни, это только предвестие того, что может ждать нас впереди, если мы не поймем и не станем лечить эту болезнь.

Шок будущего — это феномен времени, продукт сильно ускоряющегося темпа перемен в обществе. Он возникает в результате наложения новой культуры на старую. Это шок культуры в собственном обществе. Но его воздействие гораздо хуже. Ибо большинство участников Корпуса мира (фактически большинство путешественников) знают, что культура, из которой они вышли, останется на прежнем месте, когда они вернутся. Жертва шока будущего этого не знает.

Извлеките индивида из его собственной культуры и поместите его внезапно в окружение, резко отличающееся от собственного, с другим набором подсказок — другими понятиями о времени, пространстве, труде, любви, религии, сексе и всем остальном, — затем отнимите у него всякую надежду увидеть более знакомый социальный ландшафт, и его страдания от перемещения удвоятся. Более того, если эта новая культура сама находится в постоянном хаосе и если — еще хуже — ее ценности непрестанно меняются, чувство дезориентации еще больше усилится. Учитывая малое число подсказок, какого рода поведение рационально в радикально новых обстоятельствах, жертва может представлять опасность для себя и других.

Теперь представьте, что не только индивид, а целое общество, целое поколение — включая его самых слабых, наименее умных и наиболее иррациональных членов — вдруг переносится в этот новый мир. В результате — массовая дезориентация, шок будущего в больших масштабах.

Вот перспектива, которая открывается сегодня перед человеком. Перемены лавиной обрушиваются на наши головы, и большинство людей до абсурда не подготовлены к тому, чтобы справиться с ними.

Разрыв с прошлым

Это все преувеличение? Думаю, что нет. Уже стало избитой фразой, что мы сейчас живем в период «второй промышленной революции». Эта фраза должна нас впечатлять скоростью и глубиной перемен вокруг нас, но она банальна и вводит в заблуждение. Ибо то, что сейчас происходит, по всей вероятности, больше, глубже и важнее, чем промышленная революция. Все больше респектабельных людей склоняются к тому, что данное движение представляет собой не что иное, как второй великий раздел в истории человечества, сравнимый по размаху только с первым великим разрывом в историческом континууме — переходом от варварства к цивилизации.

Эта идея возникает все чаще в работах ученых и специалистов по технологии. Сэр Джордж Томсон, британский физик и нобелевский лауреат, высказывает в «The Foreseeable Future» мысль о том, что ближайшая историческая параллель с сегодняшним днем — это не промышленная революция, а скорее «появление сельского хозяйства в эпоху неолита» 1. Джон Дайболд, американский эксперт по автоматизации, предупреждает, что «последствия технической революции, которые мы сейчас переживаем, будут более глубокими, чем какие-либо социальные изменения, которые мы испытывали раньше» 2. Сэр Леон Багрит, производитель компьютеров из Великобритании, утверждает, что автоматизация сама по себе представляет «величайшую перемену во всей истории человечества» 3.

Ученые и технические специалисты не одиноки в этом мнении. Сэр Герберт Рид, занимающийся философией искусства, сообщает нам, что мы живем в период «такой фундаментальной революции, что должны искать параллель во многих прошлых столетиях. Возможно, единственным сравнимым изменением является то, которое произошло между Старым и Новым каменным веком...» 4 А Курт У. Марек, который под псевдонимом К. У. Серам больше известен как автор произведения «Gods, Graces and Scholars», замечает, что «мы в двадцатом веке завершаем период человеческой истории длиною в пять тысяч лет... Мы не находимся, как предполагал Шпенглер, в положении Рима в начале эпохи христианства на Западе, а в 3000 году до нашей эры. Мы открываем глаза как доисторический человек, мы видим абсолютно новый мир» 5.

Одно из наиболее поразительных замечаний на эту тему сделал Кеннет Боулдинг, выдающийся экономист и обладающий ярким воображением социальный мыслитель. Обосновывая свою точку зрения о том, что наступил критический поворотный момент в истории человечества, Боулдинг замечает, что «относительно многочисленные статистические данные о деятельности человечества свидетельствуют: дата, разделяющая историю человечества на две равные части, находится на памяти нынешнего поколения» 6. Действительно, наше столетие представляет собой Великую Осевую Линию, бегущую из центра истории человечества. «Сегодняшний мир, — утверждает Боулдинг, — так же отличается от мира, в котором я родился, как тот мир от мира Юлия Цезаря. Я родился приблизительно в середине человеческой истории. Со времени моего рождения произошло почти столько же событий, сколько до него» 7.

Это поразительное заявление можно проиллюстрировать разными способами. Например, было замечено, что если последние 50 000 лет существования человека разделить на отрезки жизни приблизительно в 62 года каждый, то окажется около 800 таких отрезков жизни. Из этих 800 полных 650 прошли в пещерах.

Только за последние 70 таких отрезков жизни стало возможным эффективно передавать информацию от одного поколения к другому благодаря письменности. Только в последние шесть отрезков жизни массы людей увидели печатное слово. Только за последние четыре стало возможным измерить время с любой степенью точности. Только в последние два кто-то где-то использовал электрический двигатель. И подавляющее большинство всех материальных благ, которыми мы пользуемся в повседневной жизни в настоящее время, были придуманы в течение настоящего, 800-го отрезка жизни.

Это 800-й отрезок жизни ознаменовал резкий разрыв со всем прошлым опытом человечества, потому что в течение именно этого отрезка отношение человека к ресурсам радикально изменилось. Это наиболее заметно в области экономического развития. За период одного такого отрезка времени сельское хозяйство, основа цивилизации, утратило свою доминирующую роль во многих странах. Сейчас в десятке наиболее развитых государств в сельском хозяйстве занято меньше 15% экономически активного населения. В Соединенных Штатах, чье фермерское хозяйство кормит 200 -млн. американцев плюс еще 160 млн. человек в мире, эта цифра уже ниже 6% и быстро уменьшается 8.

Более того, если сельское хозяйство — это первая стадия экономического развития, а индустриализация — вторая, мы теперь можем видеть, что внезапно достигнута еще одна стадия — третья. Около 1956 г. Соединенные Штаты стали первой крупной страной, в которой более 50% несельскохозяйственной рабочей силы перестали носить синие воротнички, ставшие синонимом фабричного или ручного труда. «Синие воротнички» оказались потесненными так называемыми беловоротничковыми. Это люди, занятые в розничной торговле, работники администраций, системы коммуникаций, науки, образования и др. В течение одного и того же отрезка жизни общество впервые в истории человечества не только сбросило иго сельского хозяйства, но также смогло в течение нескольких коротких десятилетий сбросить иго ручного труда. Была создана первая в мире экономика сферы услуг.

С тех пор одна за другой технически развитые страны двинулись в этом направлении. Сегодня в Швеции, Великобритании, Бельгии, Канаде, Нидерландах и в других странах, где сельское хозяйство находится на уровне 15% и ниже, «белые воротнички» уже численно превосходят «синих воротничков». Десять тысяч лет сельского хозяйства. Одно-два столетия индустриализации. А теперь перед нами открывается супериндустриализация 9.

Жан Фурастье, французский философ, занимающийся общественным планированием, объявил: «Ничто не будет менее индустриальным, чем цивилизация, рожденная индустриальной революцией» 10. Значение этого поразительного факта еще нужно осмыслить. Возможно, У Тан, Генеральный секретарь Организации Объединенных Наций, ближе всех подошел к формулировке смысла этого сдвига к супериндустриализации, когда он заявил: «Главным фактом огромной важности является то, что развитые экономики сегодня могут иметь в любое, хотя не ближайшее, время тот вид и то количество ресурсов, которые они решат иметь... Ресурсы больше не ограничивают решения. Теперь решения создают ресурсы. Это фундаментальное революционное изменение — возможно, самое революционное, которое человек когда-либо знал» 11. Это поразительное преобразование произошло в течение 800-го отрезка жизни.

Этот отрезок жизни также отличается от других огромным расширением масштабов перемен. Ясно, что эпохальные перевороты происходили и в течение других отрезков жизни. Войны, эпидемии чумы, землетрясения и голод сотрясали общественный порядок и раньше. Но эти потрясения и перевороты происходили в границах одного или нескольких близлежащих обществ. Сменялись поколения, даже столетия, прежде чем их влияние распространялось за пределы этих границ.

В наш отрезок времени границы сметены. Сегодня сеть социальных связей сплетена так тесно, что последствия современных событий немедленно распространяются по всему миру. Война во Вьетнаме изменяет политический расклад в Пекине, Москве и Вашингтоне, вызывает протесты в Стокгольме, сказывается на финансовых сделках в Цюрихе, служит толчком к секретным дипломатическим шагам в Алжире.

Действительно, не только современные события немедленно распространяются, теперь мы ощущаем влияние всех прошлых событий по-новому, ибо прошлое возвращается к нам с новой силой. Мы оказались в ситуации, которую можно назвать «скачком времени».

Событие, затронувшее лишь горстку людей во время своего свершения в прошлом, может иметь широкомасштабные последствия сегодня. Пелопоннесская война, например, была по современным стандартам небольшой стычкой. Когда Афины, Спарта и несколько близлежащих городов-государств сражались, население остальной части земного шара в большинстве своем не знало о войне и не было ею затронуто. Индейцы из племени Запотеков в Мексике совершенно о ней не подозревали. Древние японцы не чувствовали ее влияния.

Однако Пелопоннесская война глубоко изменила будущий ход истории Греции. Преобразуя движение людей, географическое распределение генов, ценностей и идей, она повлияла на последующие события в Риме и через Рим — во всей Европе. Сегодняшние европейцы в какой-то незначительной степени другие люди из-за того, что произошел этот конфликт.

Сегодня в тесно переплетенном мире эти европейцы влияют на мексиканцев и японцев. Пелопоннесская война повлияла на генетическую структуру, идеи и ценности сегодняшних европейцев, которые сейчас экспортируются ими во все части света. Таким образом, сегодняшние мексиканцы и японцы чувствуют отдаленное влияние этой войны, хотя их предки, современники этой войны, его не чувствовали. Так, события прошлого, перескакивая через поколения и века, преследуют и изменяют нас сегодня.

Когда мы думаем не только о Пелопоннесской войне, но о строительстве Великой китайской стены, эпидемии черной чумы, сражении банту с хамитами — о всех событиях прошлого, — кумулятивное значение принципа скачка времени становится более очевидным. Что бы ни случилось с какими-то людьми в прошлом — это реально влияет на людей сегодня. Так было не всегда. Не вдаваясь в подробности, можно сказать, что вся наша история догоняет нас, и именно это различие, как ни парадоксально, подчеркивает наш разрыв с прошлым. Сегодня диапазон перемен фундаментально иной. Во времени и пространстве перемены имеют такую силу и область воздействия в этот 800-й отрезок времени, какого не имели никогда.

Но качественное отличие между этим и всеми предыдущими отрезками времени легко упустить из виду: ибо мы не только увеличили диапазон и силу перемен, мы радикально преобразовали их скорость. Наше время высвободило абсолютно новую социальную силу — поток перемен настолько ускорил свой ход, что он влияет на наше чувство времени, революционизирует темп повседневной жизни и сказывается на том, как мы «ощущаем» мир вокруг нас. Мы больше не воспринимаем жизнь так, как люди в прошлом. И это основное отличие, которое ставит истинно современного человека особняком. Ибо в этом ускорении кроется непостоянство (временность), которое проникает и пропитывает наше сознание, радикально влияя на связь с другими людьми, с вещами, со всем миром идей, искусства и ценностей.

Вступая в эпоху супериндустриализации, мы должны проанализировать процессы ускорения и рассмотреть понятие временности. Если ускорение — это новая социальная сила, то временность — ее психологическая параллель, и без понимания ее роли в поведении современного человека все наши теории личности, вся наша психология не будут отвечать современным требованиям. Психология без понятия временности не может учитывать именно те явления, которые особенно актуальны.

Изменяя наше отношение к окружающим нас ресурсам, сильно расширяя диапазон перемен и, что наиболее важно, ускоряя их темп, мы безвозвратно порвали с прошлым. Мы отрезали себя от старых способов мышления, восприятия и адаптаций. Мы расчистили сцену совершенно новому обществу и теперь устремляемся к нему. Это наиболее трудная проблема 800-го отрезка жизни. И это ставит вопрос о способности человека к адаптации: как ему будет житься в этом новом обществе? Может ли он приспособиться к его императивам? А если нет, может ли он изменить эти императивы?

Прежде чем попытаться ответить на подобные вопросы, мы должны сосредоточиться на двух неразрывно связанных друг с другом силах: ускорении и временности. Мы должны узнать, как они изменяют текстуру существования, выковывая из нашей жизни и психики новые, незнаковые формы. Мы должны понять, как — и почему — они ставят нас, впервые в жизни, перед лицом взрывного потенциала шока будущего.

1. Сравнение Томсона появляется в [175], с. 1.
2. Работа Дайболда взята из [57], с. 48.
3. Багрит цит. по: The New York Times, March 17, 1965.
4. Заявление Рида можно найти в его эссе «New Realms of Art» в [302], с. 77.
5. Цитата из Марека взята из [165], с. 20-21. Замечательная книжка.
6. Боулдинг о постцивилизации: [134], с. 7.
7. Ссылка Боулдинга на Юлия Цезаря взята из «The Prospects of Economic Abundance», его лекции на нобелевской конференции в Колледже Густавуса Адольфуса, 1966 г.
8. Данные о сельскохозяйственной продукции США приво дятся по: Malthus, Marx and the North American Breadbasket by Orville Freeman // Foreign Affairs, July, 1967, p. 587.
9. До сих пор не существует общепризнанного или вполне удовлетворительного термина для описания новой стадии общественного развития, к которой мы, кажется, движемся. Социолог Даниел Белл придумал термин «постиндустриальный» для обозначения общества, в котором экономика основана главным образом на услугах, доминируют классы профессиональных и технических работников, теоретическое знание занимает центральное положение, интеллектуальная технология — системный анализ, построение моделей и тому подобное — высоко развита, а технология, по крайней мере потенциально, способна самостоятельно развиваться. Этот термин подвергался критике за то, что он предполагает, будто бы будущее общество уже не будет основано на технологии, хотя Белл специально тщательно избегает этого подтекста.
   Любимый термин Кеннета Боулдинга — «постцивилизация» — употребляется для противопоставления будущего общества и «цивилизации» — эпохи оседлых сообществ, сельского хозяйства и войн. Проблема с «постцивилизацией» заключается в ее намеке на то, что все за ней следующее будет варварским. Боулдинг отвергает эту ложную коннотацию столь же решительно, как и Белл. Збигнев Бжезинский предпочитает выражение «технотронное общество», подразумевая под этим общество, в значительной степени основанное на передовых средствах коммуникации и электронике. Здесь можно возразить, что, делая сильный упор на технологию, фактически на особый вид технологии, оно не дает характеристики социальным аспектам общества.
   Еще, разумеется, есть «мировая деревня» Маклюэна и «электрический век» — опять попытка описать будущее в терминах одного или двух довольно узких измерений: коммуникаций и единения. Возможны также другие термины: трансиндустриальное, постэкономическое и т. п. Я все-таки предпочитаю говорить о «супериндустриальном обществе». Здесь тоже есть серьезные недостатки. Этот термин служит для обозначения сложного, быстро движущегося общества, опирающегося на высокопередовую технологию и постматериалистическую систему ценностей.
10. Фурастье цитируется в [272], с. 28.
11. Заявление У Тана цитируется в [217], с. 184.

Глава 2. Сила ускорения

В начале марта 1967 г. на востоке Канады одиннадцатилетний мальчик умер от старости.

Рикки Голланту было только одиннадцать лет, но он страдал странной болезнью, называемой прогерия — прогрессирующее старение организма, — и имел многие характерные черты девяностолетнего человека. Симптомы прогерии: дряхлость, отвердение сосудов, облысение, слабость и морщинистая кожа. Действительно, Рикки был стариком, когда умер, биологическое изменение длиною в жизнь было спрессовано в его одиннадцать коротких лет 1.

Случаи прогерии чрезвычайно редки. И все же в метафорическом смысле технологически развитые общества все страдают от этой странной болезни. Они не стареют и не дряхлеют. Но они ощущают сверхнормальную скорость перемен.

Многие из нас испытывают смутное «чувство», что все происходит быстрее. Врачи и руководители одинаково жалуются, что не успевают следить за последними открытиями в своих областях. Сегодня практически ни одно совещание или конференция не проходят без ритуального упоминания о «том вызове, который нам бросают перемены». Многих беспокоит, что преобразования выходят из-под контроля.

Однако не все разделяют это беспокойство. Миллионы людей, словно лунатики, бредут по жизни, как будто ничего не изменилось с 30-х годов и ничего никогда не изменится. Живя, несомненно, в один из наиболее волнующих периодов в истории человечества, они пытаются отстраниться от него, отгородиться, будто, проигнорировав, его можно заставить уйти. Онистремятся к «сепаратному миру», дипломатической неприкосновенности для себя от преобразований.

Их встречаешь везде: старые люди, ушедшие на пенсию и доживающие свой век, пытаясь любой ценой избежать вторжения нового. Уже состарившиеся люди тридцати пяти или сорока пяти лет, нервно реагирующие на студенческие волнения, секс, ЛСД или мини-юбки, лихорадочно пытающиеся убедить себя, что в конце концов юности свойственно бунтарство и то, что происходит сегодня, не отличается от того, что было в прошлом. Даже среди молодых мы обнаруживаем непонимание перемен: студенты так плохо знают прошлое, что не видят ничего необычного в настоящем. Тревожно, что значительное большинство людей, в том числе образованных и умудренных опытом, считают мысль о переменах такой угрожающей, что пытаются отрицать их существование. Даже те, кто умом понимает, что преобразования ускоряются, не прочувствовали это, не принимают этот важный социальный факт во внимание при планировании своей жизни.

Время и перемены

Откуда нам знать, что перемены ускоряются? Ведь нет абсолютного способа измерить перемены. В пугающей сложности Вселенной, даже в рамках любого данного общества практически бесконечное число потоков изменений происходит одновременно. Все «вещи» — от крошечного вируса до огромной галактики — в действительности вовсе не вещи, а процессы. Нет статической точки, нет нирваноподобной неизменности, относительно которой можно измерить преобразование. Изменение, таким образом, относительно.

- Изменение также неравномерно. Если бы все процессы происходили с одной и той же скоростью или ускорялись или замедлялись в унисон, было бы невозможно наблюдать изменение. Однако будущее проникает в настоящее с разной скоростью. Таким образом, можно сравнивать скорость разных процессов по мере их развертывания. Мы знаем, например, что по сравнению с биологической эволюцией видов культурная и социальная эволюции происходят чрезвычайно быстро. Мы знаем, что некоторые общества технологически или экономически трансформируются быстрее, чем другие. Мы также знаем, что разные секторы одного и того же общества показывают разную скорость изменения — это несоответствие Уильям Огберн назвал «культурным отставанием». Именно неровный характер перемен позволяет их измерить.

Нам, однако, необходим критерий, позволяющий сравнить сильно отличающиеся процессы, и этот критерий — время. Без времени изменение не имеет смысла. И без изменения время бы остановилось. Время можно представить как интервалы, в течение которых происходят события. Как деньги позволяют нам оценить и яблоки, и апельсины, время позволяет нам сравнить непохожие процессы. Когда мы говорим, что нужно три года, чтобы построить плотину, мы в действительности говорим, что для этого нужно в три раза больше времени, чем Земля оборачивается вокруг Солнца, или в 31 000 000 раз больше времени, чем на заточку карандаша. Время — это разменная монета, которая позволяет нам сравнивать скорости развертывания очень разных процессов.

Учитывая неравномерность перемен и вооружившись этим критерием, мы все же испытываем огромные трудности в их измерении. Когда мы говорим о скорости преобразований, мы имеем в виду ряд событий, втиснутых в произвольно фиксированный интервал времени. Таким образом, нам необходимо определить «события». Нам необходимо точно отобрать наши интервалы. Нам необходимо тщательно взвешивать выводы, которые мы делаем из наблюдаемых различий. Более того, что касается измерения перемен, мы сегодня больше осведомлены о физических, чем социальных процессах. Мы знаем намного лучше, например, как измерить скорость, с которой кровь течет по сосудам, чем скорость, с которой слух распространяется в обществе.

Однако даже со всеми этими оговорками большинство — от историков и археологов до ученых, социологов, экономистов и психологов — считают, что многие социальные процессы поразительно, даже захватывающе убыстряются.

Подземные города

Рисуя широкую картину, биолог Джулиан Хаксли сообщает: «Темп эволюции человека за время письменной истории по крайней мере 100 000 раз быстрее, чем темп эволюции до появления человека». Крупные изобретения или усовершенствования, на которые ушло, вероятно, 50 000 лет в период раннего палеолита, были, говорит он, «совершены за одно тысячелетие до его конца, а с приходом оседлой цивилизации единица изменения вскоре была сведена к одному столетию». Темп изменения, ускоряясь в течение последних 5000 лет, стал, по его словам, «особенно заметным за последние 300 лет» 2.

К. П. Сноу, ученый и писатель, также комментирует очевидность перемен. До этого столетия, пишет он, социальное изменение было «таким медленным, что проходило незамеченным за период жизни одного человека. Сейчас это не так. Скорость перемен возросла настолько, что наше воображение за ним не поспевает». Социальный психолог Уоррен Беннис отмечает, что скорость за последние годы увеличилась настолько, что «никакое преувеличение, никакая гипербола, никакое грубое приближение не может реалистично описать степень и скорость изменения... В действительности только преувеличение оказывается верным».

Какие перемены оправдывают такой эмоционально окрашенный язык? Давайте взглянем на некоторые из них, например на изменения в процессе формирования городов.

Мы сейчас переживаем наиболее экстенсивную и быструю урбанизацию, какую мир когда-либо видел. В 1850 г. только четыре города на планете имели население 1 000 000 или больше. К 1900 г. это число возросло до 19. Но к 1960 г. их было 141, и сегодня городское население в мире увеличивается со скоростью 6, 5% в год, согласно Эдгару де Вриесу и Д. П. Тиссу из Института общественных наук в Гааге. Только одни эти голые цифры означают удвоение городского населения Земли за 11 лет 3.

Один из способов понять значение перемен в таком феноменальном масштабе — это представить, что произошло бы, если бы все существующие города не развивались, а сохранились неизменными. В таком случае, для того чтобы разместить новые миллионы людей в городах, нам пришлось бы построить город-дубликат для каждого из сотен, которыми уже усеян земной шар. Новый Токио, новый Гамбург, новый Рим и Рангун — и все за 11 лет 4. (Это объясняет, почему французские градостроители уже создают эскизы подземных городов — магазинов, музеев, складов и фабрик и почему один японский архитектор создал чертеж города на сваях над океаном.)

Та же тенденция ускорения постоянно проявляется в потреблении человеком энергии. Д-р Хоми Бхабха, покойный индийский ученый-атомщик, который председательствовал на первой Международной конференции по мирному использованию атомной энергии, однажды проанализировал эту тенденцию. «Для иллюстрации, — сказал он, — будем использовать букву Q для обозначения энергии, получаемой при сгорании 33000 млн. тонн угля. За восемнадцать с половиной веков после рождества Христова вся потребленная энергия составила в среднем менее половины Q за столетие. Но к 1850 г. скорость возросла до одного Q за столетие». Это означает, грубо говоря, что половина всей энергии, потребленной человеком за прошедшие 2000 лет, оказалась использованной за прошедшие сто лет.

Столь же драматически очевидно ускорение экономического роста в тех странах, которые сейчас устремились к супериндустриализации. Несмотря на тот факт, что они начинают с широкой индустриальной базы, годовой процент роста производства в этих странах внушителен. И темп роста сам растет.

Во Франции, например, за 29 лет между 1910 г. и началом Второй мировой войны промышленное производство выросло только на 5%. Между 1948 г. и 1965 г., только за 17 лет, оно увеличилось примерно на 220% 5. Сегодня темпы роста от 5 до 10% в год — обычное явление для большинства индустриально развитых стран. Конечно, есть взлеты и спады. Но направление перемен не оставляет сомнений.

Так, в 21 стране, принадлежащей к Организации экономического сотрудничества и развития, среднегодовой темп прироста валового национального продукта в 1960-1968 гг. составил от 4, 5 до 5, 0%. Соединенные Штаты имеют темп прироста 4, 5%, а Япония возглавила список с годовым приростом в среднем 9, 8%.

Эти цифры говорят о не менее революционном удвоении валового производства товаров и услуг в развитых странах примерно каждые 15 лет — и периоды удвоения уменьшаются. Это означает, что по сравнению со своими родителями ребенок, достигший подросткового возраста, в любой из этих стран окружен двойным количеством всего заново созданного человеком. Когда сегодняшний подросток достигнет возраста 30 лет, возможно, и раньше, произойдет второе удвоение. За отрезок времени в 70 лет, возможно, произойдет пять таких удвоений — это значит (поскольку рост умножается), что, когда человек достигнет преклонного возраста, общество будет производить в 32 раза больше, чем тогда, когда он родился.

Такие перемены в соотношении старого и нового воздействуют, как мы покажем, подобно электрическому разряду, на привычки, убеждения и самовосприятие миллионов людей. Никогда в предыдущей истории это соотношение не изменялось так радикально за столь краткое мгновение времени.

Технологический двигатель

Технология — основа этих удивительных экономических перемен. Это не означает, что технология — единственный источник изменения в обществе. Социальные перевороты могут быть вызваны изменением в химическом составе атмосферы, изменениями климата, плодородия почвы и многими другими факторами. Тем не менее технология, бесспорно, — главная сила, лежащая в основе ускоряющего рывка.

Для большинства людей слово «технология» вызывает в воображении образы дымящих сталелитейных заводов или лязгающих механизмов. Возможно, классическим символом технологии все еще остается сборочный конвейер, созданный Генри Фордом полвека назад и превращенный в мощный социальный символ Чарли Чаплином в «Новых временах». Однако этот символ всегда был неадекватным, даже вводил в заблуждение, ибо технология — это всегда больше, чем фабрики и машины. Изобретение хомута для лошади в средние века привело к значительным изменениям в методах ведения сельского хозяйства и было таким же технологическим шагом вперед, как изобретение Бессемеровой печи столетия спустя. Кроме того, технология включает технические приемы, а также машины, которые могут быть необходимы или необязательны для их применения. Она включает способы осуществления химических реакций, разведения рыбы, посадки лесов, освещения театров, подсчета голосов или преподавания истории.

Старые символы технологии еще более ложны сегодня, когда наиболее передовые технологические процессы происходят далеко от сборочных конвейеров или открытых топок. В электронике, в космической технологии, в большинстве новых отраслей промышленности относительная тишина и чистота окружающей обстановки оказываются характерной, а иногда существенно важной чертой. А сборочный конвейер — организация армии людей для выполнения простых повторяющихся функций — это анахронизм. Пришло время поменять наши символы технологии в соответствии с убыстряющимися переменами в самой технологии.

Это ускорение часто подчеркивается кратким описанием прогресса в транспортных средствах. Отмечалось, например, что в 6000 г. до н. э. наиболее быстрым средством передвижения, доступным человеку для длинных расстояний, был верблюжий караван, передвигающийся со средней скоростью восемь миль в час. И только около 1600 г. до н. э., когда была изобретена колесница, максимальная скорость увеличилась приблизительно до 20 миль в час 6.

Это изобретение было таким впечатляющим, так трудно было преодолеть этот скоростной барьер, что почти 3500 лет спустя, в 1784 г., первый почтовый дилижанс, разъезжавший по дорогам Англии, преодолевал в среднем десять миль в час. Первый паровой локомотив, появившийся в 1825 г., смог развить скорость до тринадцати миль в час, а крупные парусные суда того времени не развивали и половины этой скорости. Вероятно, не раньше 1880 г. человек с помощью более передовой конструкции парового локомотива смог достичь скорости сто миль в час. Миллионы лет ушли у человеческой расы на достижение этого рекорда.

Только 58 лет ушло, однако, на то, чтобы превзойти этот предел в четыре раза, и к 1938 г. человек на самолете преодолел барьер 400 миль в час. Через какие-нибудь 20 лет эти цифры удвоились. К 60-м годам реактивные самолеты достигли скорости 4000 миль в час, а люди в космических кораблях летали вокруг Земли со скоростью 18 000 миль в час. На графике линия, представляющая прогресс за последнее поколение, вертикально уйдет за край листа.

Рассматриваем ли мы пройденные расстояния, достигнутые вершины, найденные минералы или используемую силу взрыва, мы видим одну и ту же тенденцию ускорения. Модель здесь и в тысяче других статистических выкладок абсолютно ясна и безошибочна. Проходят тысячелетия или столетия, затем, в наше время, — внезапный прорыв границ, фантастический рывок вперед.

Причина этого в том, что технология сама служит себе питательной средой. Технология делает возможной все большее количество техники. Посмотрим на инновационный процесс. Технологическая инновация состоит из трех стадий, связанных вместе в самовозобновляющийся цикл. Во-первых, имеется созидательная, осуществимая идея. Во-вторых, ее практическое применение. В-третьих, ее распространение в обществе.

Процесс завершен, круг замкнулся, когда распространение технологии, воплощающей новую идею, в свою очередь помогает генерировать новые созидательные идеи. Сегодня есть доказательства, что время между каждой из ступеней этого цикла укорачивается.

Таким образом, не просто верно, как часто отмечается, что 90% всех ученых, которые когда-либо жили, живы и поныне. Новые научные открытия совершаются каждый день. Эти новые идеи приводятся в действие гораздо быстрее, чем когда-либо раньше. Время между оригинальной концепцией и практическим использованием радикально сократилось 7. Это поразительная разница между нами и нашими предками. Аполлоний Пергский открыл конические сечения, но прошло 2000 лет, прежде чем они были применены для решения инженерных проблем. Только через столетия как анестезирующее средство стали применять эфир, свойства которого первым открыл Парацельс.

Разрыв между открытием и внедрением был значительным еще недавно. В 1836 г. была изобретена машина, которая жала, молотила, вязала солому в снопы и насыпала зерно в мешки. Эта машина была сама основана на технологии, которая в то время уже была известна 20 лет. Но лишь 100 лет спустя, в 30-е годы, такой комбайн был выпущен на рынок. Первый английский патент на пишущую машинку был выдан в 1714 г., а в продажу машинки поступили через полтора столетия. Только через век открытие Николаса Апперта — консервация продуктов — заняло важное место в пищевой промышленности 8.

Сегодня такой разрыв между идеей и ее реализацией почти невозможно представить. Мы не энергичнее наших предков, но мы с течением времени изобрели все виды социальных приспособлений для ускорения процесса. Таким образом, время между первой и второй стадиями инновационного цикла — между идеей и применением — резко сократилось. Франк Линн, например, исследовав 20 главных нововведений (замороженные продукты питания, антибиотики, интегрирующие схемы, искусственная кожа и пр.), обнаружил, что с начала нашего столетия более чем на 60% сократилось среднее время, необходимое для того, чтобы крупное научное открытие было переведено в полезную технологическую форму 9. Сегодня широкомасштабная и растущая индустрия исследований и развития сознательно работает над тем, чтобы еще больше сократить отставание.

Но если уходит меньше времени на то, чтобы предложить новую идею на рынок, меньше времени уходит на распространение ее в обществе. Таким образом, интервал между второй и третьей стадиями цикла — между применением и распространением — также сокращается и темп распространения увеличивается с поразительной быстротой. Это подтверждается историей нескольких знакомых домашних приспособлений. Роберт Б. Янг из Станфордского исследовательского института изучал промежуток времени между первым коммерческим предложением нового электроприбора и производственным максимумом.

Янг обнаружил, что для группы приборов, внедренных в Соединенных Штатах до 1920 г. — в том числе пылесос, электроплита и холодильник, — средний промежуток времени между предложением и максимальным производством был 34 года. Но для группы, которая появилась в 1939-1959 гг. — в том числе электрическая сковорода, телевизор и комбинация стиральной и сушильной машины, — промежуток времени был уже восемь лет. Отставание сократилось более чем на 76%. «Послевоенная группа, — заявил Янг, — ярко показала быстро ускоряющийся характер современного цикла» 10.

Ускоренный темп изобретения, эксплуатации и распространения в свою очередь еще больше ускоряет весь цикл.

Ибо новые машины или технологии — это не просто продукт, а источник свежих созидательных идей.

Каждая новая машина или технология в некотором смысле изменяет все существующие машины и технологии, позволяя нам сочетать новые комбинации. Число возможных комбинаций возрастает экспоненциально по мере того, как число новых машин или технологий возрастает арифметически. В самом деле каждая новая комбинация может сама по себе рассматриваться как новая супермашина.

Компьютер, например, сделал возможными сложные космические исследования. Соединенный с чувствительными приспособлениями, коммуникационным оборудованием и источниками питания, компьютер стал частью системы, которая в целом образует единую новую супермашину для исследования космического пространства. Но для того чтобы машины или технологии соединялись по-новому, их надо видоизменить, адаптировать, усовершенствовать или внести какие-либо дополнения. Поэтому само усилие интегрировать машины в супермашины приводит к новым технологическим инновациям.

Кроме того, важно понимать, что технологическая инновация — это не просто сочетание и перестановка машин и технологий. Новые технологии не только предполагают или требуют вносить изменения в технику, они предполагают новые решения социальных, философских, даже личных проблем. Они изменяют все интеллектуальное окружение человека и его мировоззрение.

Мы все учимся у нашего окружения, постоянно ища в нем — хотя, возможно, бессознательно — модели для подражания. Эти модели — не только другие люди. Все чаще это машины. Их присутствие незаметно заставляет нас думать в определенном направлении. Было отмечено, например, что часы появились вместе с предложенным Ньютоном образом мира — больше похожего на часы механизма, — и это философское понятие имело огромное влияние на интеллектуальное развитие человека. В этом образе космоса как больших часов были имплицированы идеи о причине и следствии и о важности внешних по сравнению с внутренними стимулов, которые сегодня определяют ежедневное поведение всех нас. Часы также оказали влияние на нашу концепцию времени, мы органично воспринимаем то, что день разделен на 24 равных отрезка по 60 минут каждый.

Недавно компьютер вызвал бурю новых идей о человеке как взаимодействующей части более крупных систем, о его физиологии, о том, как он учится, запоминает, принимает решения. Практически каждая научная дисциплина — от политологии до семейной психологии — была затронута волной образных гипотез, вызванной изобретением и распространением компьютера, и его влияние еще не исчерпано. Инновационный цикл, подпитывая сам себя, убыстряет темп.

Однако если технологию рассматривать как великий двигатель, мощный ускоритель, то знание следует рассматривать как его топливо. Итак, мы подходим к трудному вопросу процесса ускорения в обществе, ибо двигатель каждый день заполняется все более обогащенным топливом.

Знание как топливо

Скорость, с которой человек накапливает полезную информацию о себе и Вселенной, идет по спирали вверх в течение 10 000 лет. Эта скорость резко возросла вверх с изобретением письменности, но даже тогда она оставалась мучительно медленной в течение веков. Следующий большой скачок в приобретении знаний произошел только с изобретением печатного станка в XV в. Гутенбергом и другими. До 1500 г., согласно большинству оптимистичных оценок, Европа выпускала книги со скоростью 1000 названий в год. Это означает, в некотором приближении, что ушел целый век на выпуск библиотеки в 100 000 книг 11. К 1950 г., спустя четыре с половиной столетия, скорость возросла так резко, что Европа выпускала уже 120 000 названий в год, т. е. за десять месяцев выпускалось столько же названий, сколько раньше за сто лет. К 1960 г., через 10 лет, произошел еще один значительный скачок: столетняя работа могла быть выполнена за семь с половиной месяцев. А к середине 60-х годов выпуск книг в мировом масштабе, включая Европу, приблизился к ошеломляющей цифре — 1000 названий в день.

Вряд ли можно спорить с тем, что каждая книга увеличивает прогресс знаний. В действительности кривая ускорения в публикации книг примерно параллельна скорости, с которой человек открывает новые знания. Например, до Гутенберга были известны только одиннадцать химических элементов. Антимоний, двенадцатый, был открыт примерно тогда, когда Гутенберг работал над своим изобретением. Это произошло целых 200 лет спустя с момента открытия одиннадцатого, мышьяка. Если бы тот же темп открытий сохранился, мы бы сейчас добавили только два-три элемента в периодическую таблицу времен Гутенберга. Однако за 450 лет после изобретения печатного станка было открыто около 70 других элементов. А с 1990 г. мы выделяем оставшиеся элементы не со скоростью один в каждые 200 лет, а один в каждые три года 12.

Более того, есть основания полагать, что скорость продолжает резко возрастать. Сегодня, например, число научных журналов и статей удваивается, как промышленное производство в развитых странах, примерно каждые 15 лет. Согласно биохимику Филипу Сикевицу, «то, что узнали за последние три десятилетия о природе живых существ, затмевает своими масштабами знаний любой сравнимый период научного открытия в истории человечества». Сегодня только правительство Соединенных Штатов выпускает 100 000 докладов ежегодно плюс 450 000 статей, книг и сообщений. В мировом масштабе научно-техническая литература увеличивается со скоростью около 60 000 000 страниц в год.

Компьютер вырвался на сцену около 1950 г. С его беспрецедентной способностью к анализу и распространению чрезвычайно разных видов данных в невероятных количествах и с головокружительной скоростью он в последнее время стал главной силой ускорения в приобретении знаний. В сочетании с другими все более мощными аналитическими системами для наблюдения за невидимым миром он развил скорость приобретения знаний до ошеломляющего темпа.

Фрэнсис Бэкон говорил: «Знание — сила». Это можно перевести на современный язык. В нашем социальном окружении «Знание — это перемены» — и ускоряющееся приобретение знаний, питающее великий двигатель технологии, означает ускорение преобразований.

Поток ситуаций

Открытие. Применение. Влияние. Открытие. Мы видим здесь цепную реакцию изменения, резко возрастающую кривую ускорения социального развития человечества. Это ускорение теперь достигло уровня, при котором его уже нельзя при каком угодно большом воображении считать «нормальным». Институты индустриального общества больше не могут его выдерживать, и его влияние сотрясает их все. Ускорение — это одна из наиболее важных и наименее понятых из всех социальных сил.

Но это еще не все. Ибо ускорение перемен — это также и психологический фактор. Хотя его почти полностью игнорировали психологи, возрастающая скорость перемен нарушает наше внутреннее равновесие, преобразуя сам способ переживания жизни. Внешнее ускорение превращается в ускорение внутреннее.

Это можно проиллюстрировать, хотя в весьма упрощенном виде, если мы представим жизнь одного человека как большой канал, по которому течет опыт. Этот поток опыта состоит из бесчисленных «ситуаций». Ускорение перемен в окружающем обществе резко изменяет поток ситуаций, идущий через этот канал.

Нет четкого определения ситуации, но мы не могли бы учиться на опыте, если бы мысленно не разбивали его на эти управляемые отрезки. Кроме того, хотя границы между ситуациями бывают нечеткими, каждая ситуация имеет определенную «целостность», определенную интегрированность.

Каждая ситуация имеет также определенные идентификационные компоненты. Сюда входят «вещи» — физическое окружение естественных или созданных человеком предметов. Каждая ситуация происходит в каком-то «месте» — действие происходит на определенном месте или арене. (Не случайно латинский корень «situ» означает место.) Каждая социальная ситуация имеет, по определению, набор персонажей — людей. Ситуации также включают расположение в организационной сети общества и контекст идей или информации. Любую ситуацию можно проанализировать в терминах этих пяти компонентов.

Но ситуации также включают отдельное измерение, которое, поскольку оно проходит через все остальные, часто упускается из виду. Это длительность ситуации. Две похожие во всех других отношениях ситуации вовсе не одинаковы, если одна длится дольше другой. Время решающим образом изменяет смысл или содержание ситуаций. Если похоронный марш играть слишком быстро, он превращается в веселенькую мелодию, так и ситуация, растянутая во времени, имеет явно другой оттенок или смысл, чем та, которая ударяет нас на манер стаккато, проявляясь внезапно и также быстро исчезая.

Это первая важная точка, в которой усиливающийся удар большого общества обрушивается на обыденный опыт современного человека. Ибо ускорение перемен, как мы покажем, сокращает длительность многих ситуаций. Это не только разительно изменяет их «оттенок», но подстегивает их прохождение через канал опыта. Сейчас (по сравнению с жизнью в менее быстро меняющемся обществе) больше ситуаций проходят через этот канал в любой данный интервал времени, и это обусловливает глубокие трансформации в психологии человека.

Пока мы пытаемся сосредоточиться только на одной ситуации в один момент времени, возросшая скорость, с которой ситуации протекают мимо нас, значительно осложняет всю структуру жизни, умножая число ролей, которые мы должны играть, и выбор, который мы вынуждены делать. Это в свою очередь объясняет ощущение удушающей сложности современной жизни.

Кроме того, ускорение ситуаций требует гораздо больше работы сложных механизмов сосредоточения, с помощью которых мы переключаем наше внимание с одной ситуации на другую. Все больше переключений туда-сюда, все меньше времени на то, чтобы неторопливо углубиться в одну проблему или ситуацию в один отрезок времени. Вот что кроется за смутным ощущением, отмеченным ранее, — «Все движется быстрее». Все действительно движется быстрее. Вокруг нас. И через нас.

Ускорение изменения в обществе увеличивает трудность преодоления жизненных проблем еще и потому, что на нас обрушивается фантастический поток нового. Каждая ситуация уникальна. Но ситуации часто похожи одна на другую. Это фактически позволяет нам учиться на опыте. Если бы каждая ситуация была абсолютно новой, без какого-либо сходства с ранее пережитыми ситуациями, наша способность справляться с ней была бы безнадежно подорвана.

Однако ускорение изменения радикально меняет равновесие между новыми и знакомыми ситуациями. Возрастающие темпы перемен вынуждают нас не просто справляться с более быстрым потоком, но со все большим числом ситуаций, к которым предыдущий личный опыт не подходит. А психологические последствия этого простого факта, которые мы рассмотрим в последующих главах, — не что иное, как взрыв.

«Когда вещи начинают меняться вовне, у вас происходит параллельное изменение внутри», — говорит Кристофер Райт из Института по исследованию влияния науки на человека. Характер этих внутренних изменений настолько глубок, что по мере того, как ускоряющий рывок набирает скорость, он будет проверять нашу способность жить в тех рамках, которые до сих пор определяли человека и общество. По словам психоаналитика Эрика Эриксона, «в нашем обществе в настоящее время «естественный ход событий» заключается как раз в том, что темп перемен должен продолжать ускоряться до пока еще недостигнутых границ человеческой и институциональной приспособляемости» 13.

Для того чтобы выжить, чтобы предотвратить то, что мы назвали шоком будущего, индивид должен стать бесконечно более адаптируемым и знающим, чем когда-либо раньше. Он должен искать абсолютно новые способы бросить якорь, ибо все старые корни — религия, нация, общность, семья или профессия — уже шатаются под ураганным натиском силы ускорения. Однако прежде чем он сможет это сделать, он должен понять, как воздействия ускорения проникают в его частную жизнь, сказываются на его поведении и изменяют качество существования. Другими словами, он должен понять временность вещей.

1. О случае прогерии сообщается в выходящей в Торонто Daily Star, March 8, 1967.
2. Хаксли о темпе перемен см. в: [267], с. viii - ix.
3. Данные о росте городов взяты из: Ekistics, July 1965, Таблица 4, с. 48.
4. Оценка темпов урбанизации взята из: World Health, December, 1964, с. 4.
5. Данные о производительности во Франции из [283], с. 64.
6. Скорость перевозок в прошлые годы приводится в: «Biggest Challenge: Getting Wisdom by Peter Goldmark // Printer's Ink, May 29, 1964, c. 280. См. также: [137], с. 61 и [151], с. 5.
7. Материал об отставании между изобретением и применением см.: [291], с. 47-48.
8. Ссылка на Апперта взята из: «Radiation Preservation of Food» by S.A. Goldblith // Science Journal, January, 1966, c. 41.
9. Исследование Линна кратко излагается в «Our Accelerating Technological Change» by Frank Lynn //, Management Review, March, 1967, c. 67-70. См. также: [64], с. 3-4.
10. Работа Янга опубликована в: Product Growth Cycles — A Key to Growth Planning by Robert B. Young // Menlo Park, Calif.: Stanford Research Institute, без даты.
11. Данные о выпуске книг взяты из: [206], с. 21, [200], с. 74 и [207], статья об инкунабулах.
12. Скорость открытия новых элементов дана по: [146], документ I, с. 21.
13. Высказывание Эриксона приводится в [105], с. 197.

Глава 3. Темп жизни

До недавнего времени его изображение было повсюду: его показывали по телевизору, он смотрел на вас с рекламных щитов в аэропортах и на железнодорожных вокзалах, с листовок, спичечных коробков и обложек журналов. Он был вдохновенным созданием Мэдисон-авеню — выдуманный персонаж, с которым миллионы людей могли себя подсознательно отождествлять. Молодой и аккуратно подстриженный, он нес портфель-«дипломат», бросал взгляд на часы и выглядел как обычный бизнесмен, спешащий на очередную деловую встречу. Однако на спине у него был какой-то огромный нарост. Сзади, между лопатками, у него торчал огромный ключ в форме бабочки, вроде тех, которыми заводят механические игрушки. Сопровождающий текст призывал заведенных руководителей «ослабить пружину» — расслабиться — в отелях Шератон. Этот заведенный, постоянно занятой человек был и остается убедительным символом людей будущего, миллионы которых чувствуют, что их подстегивают и подгоняют, как будто у них в спине тоже торчит огромный ключ.

Простой человек знает мало и беспокоится еще меньше о цикле технологических инноваций или связи между приобретением знаний и темпом перемен. Но в то же время он остро ощущает темп своей собственной жизни — каким бы он ни был.

Простые люди часто говорят о темпе жизни. Но странно, что ему практически не уделяют внимания ни психологи, ни социологи. Эта несостоятельность наук, изучающих поведение человека, удивительна, ибо темп жизни глубоко влияет на поведение, вызывая сильные и противоречивые реакции у разных людей.

Действительно, не будет преувеличением сказать, что темп жизни прочерчивает линию по человечеству, разделяя нас на лагеря, вызывая горькое непонимание между родителями и детьми, между Мэдисон-авеню и Мейн-стрит, между мужчинами и женщинами, между американцами и европейцами, между Востоком и Западом.

Люди будущего

Жители Земли разделены не только по расовому, религиозному или идеологическому признаку, но также в каком-то смысле и во времени. Изучая нынешнее население земного шара, мы обнаруживаем небольшую группу людей, которые еще живут охотой и собирательством, как тысячи лет назад. Другие, их большинство, полагаются не на медвежью охоту или сбор ягод, а на сельское хозяйство. Они живут во многих отношениях так же, как жили их предки столетия тому назад. Эти две группы вместе составляют около 70% жителей Земли. Это люди прошлого.

Более 25% населения Земли живут в промышленно развитых странах. Они живут современной жизнью. Они продукт первой половины XX в., сформированные механизацией и массовым образованием, воспитанные на оставшихся в памяти воспоминаниях о сельскохозяйственном прошлом своей страны. Они — люди настоящего.

Оставшиеся 2—3% населения планеты нельзя назвать ни людьми прошлого, ни людьми настоящего. Ибо в главных центрах технологических и культурных перемен, в Санта-Монике (Калифорния) и Кембридже (Массачусетс), в Нью-Йорке, Лондоне и Токио о миллионах мужчин и женщин можно уже сказать, что они живут в будущем. Эти первопроходцы, часто неосознанно, сегодня живут так, как другие будут жить завтра. И хотя сегодня они составляют только несколько процентов населения земного шара, они уже формируют международную нацию будущего. Они разведчики человечества, самые первые граждане мирового рождающегося в муках супериндустриального общества.

Что отличает их от остальных людей? Разумеется, они богаче, лучше образованы, более мобильны, чем большинство. Они также дольше живут. Но что особенно отличает людей будущего — это то, что они уже попали в новый, ускоренный темп жизни. Они «живут быстрее», чем люди вокруг них.

Некоторые глубоко привязаны к этому высокоскоростному темпу жизни. Они всячески пытаются вызвать его и чувствуют тревогу, напряжение или дискомфорт, когда темп замедляется. Они отчаянно хотят быть там, «где происходят события». (Действительно, некоторых едва ли волнуют события, которые происходят в удобно быстром темпе.) Джеймс А. Уилсон обнаружил, например, что притягательность быстрого темпа жизни — один из скрытых мотивов широко дискутируемой «утечки мозгов» — массовой миграции европейских ученых в Соединенные Штаты и Канаду 1. Исследовав 517 английских ученых и инженеров, которые мигрировали, Уилсон пришел к заключению, что их привлекли не только более высокая заработная плата и лучшие условия для проведения исследований, но также более быстрый темп. Мигранты говорят, пишет он, что их «не отпугивает «более быстрый темп» Северной Америки; напротив, они явно предпочитают этот темп другому». То же сообщает ветеран движения за гражданские права в Миссисипи: «Люди, которые привыкли к ускоренному темпу городской жизни... не могут долго выносить жизнь на сельскохозяйственном Юге. Вот почему люди всегда куда-то едут без особой причины. Путешествие — это наркотик нашего Движения». Эти разъезды, на вид бесцельные, служат компенсаторным механизмом. Понимание сильной притягательности определенного темпа жизни для человека помогает во многом объяснить иначе необъяснимое или «бесцельное» поведение.

Но если некоторые получают мощную подпитку от нового быстрого темпа, у других он вызывает неприязнь, они ни перед чем не останавливаются, чтобы «избавиться от этой карусели», как они говорят. Принимать участие в зарождающемся супериндустриальном обществе — значит принимать участие в мире, движущемся все быстрее, чем когда-либо, но они предпочитают не участвовать, а бездействуют на собственной скорости. Не случайно несколько сезонов назад в Лондоне и Нью-Йорке огромной популярностью пользовался мюзикл под названием «Остановите мир — Я хочу сойти».

Квиетизм и поиски новых способов «делать выбор» или «улизнуть», который характерен для некоторых (хотя не всех) хиппи, может быть менее мотивированным их громко выражаемым неприятием ценностей технологической цивилизации, чем бессознательной попыткой убежать от темпа жизни, который многие находят невыносимым. Не случайно они применяют к обществу специфический термин «бешеная гонка».

Люди старшего поколения еще сильнее реагируют на всякое дальнейшее ускорение перемен. Для сделанного наблюдения имеется прочная математическая основа: возраст часто коррелирует с консерватизмом, так как для пожилых время идет быстрее.

Когда пятидесятилетний отец говорит своему пятнадцатилетнему сыну, что ему придется подождать два года, прежде чем он сможет иметь собственную машину, этот интервал в 730 дней составляет только 4% от жизни отца к данному моменту и более 13% от жизни мальчика. Поэтому мальчику отсрочка кажется в три-четыре раза длиннее, чем отцу. Два часа в жизни четырехлетней девочки может ощущаться как эквивалент 12 часов в жизни ее двадцатичетырехлетней матери. Просить ребенка подождать два часа, пока будет готов пирог, все равно что попросить ее мать подождать 14 часов, пока сварится кофе.

Субъективная реакция на время имеет биологическое обоснование. «С возрастом, — пишет психолог Джон Коэн из Манчестерского университета, — календарный год кажется все меньше. В ретроспективе каждый год кажется короче, чем только что прошедший, возможно, это результат постепенного замедления процессов метаболизма» 2. Поскольку собственные биологические ритмы замедляются, пожилым людям кажется, что мир движется все быстрее.

Какими бы ни были причины, любое ускорение перемен, которое дает эффект втискивания все большего количества ситуаций в канал опыта в данный интервал времени, увеличивается в восприятии более старого человека. По мере ускорения перемен в обществе все большее число пожилых людей становятся аутсайдерами, замыкаясь в частном окружении, обрывая контакты с быстро движущимся снаружи миром, погружаясь в собственное субъективное восприятие времени, в котором они пребывают до самой смерти. Мы можем никогда не решить психологические проблемы пожилого возраста, пока не найдем средство — с помощью биохимии или повторного образования — изменить их чувство времени или обеспечить для них структурированные группы, в которых темп жизни контролируется и даже, возможно, регулируется в соответствии с календарем со «скользящей шкалой», который отражает их собственное субъективное восприятие времени.

Причины большей части иначе непостижимых конфликтов — между поколениями, между родителями и детьми, между мужьями и женами — можно найти в разных реакциях на ускорение темпа жизни. То же самое верно о конфликтах между культурами.

Каждая культура имеет свой характерный темп. Ф. М. Эсфандиари, иранский романист и эссеист, рассказывает о коллизии между двумя по-разному движущимися система-ми. Немецкие инженеры перед Второй мировой войной помогали построить железную дорогу в этой стране. Иранцы и жители Ближнего Востока обычно более спокойно относятся к времени, чем американцы или западноевропейцы. Когда бригады рабочих-иранцев постоянно появлялись на работе с десятиминутным опозданием, немцы, сами сверхпунктуальные и всегда спешащие, увольняли их толпами. Иранским инженерам с трудом приходилось им объяснять, что по ближневосточным стандартам рабочие проявляли чудеса пунктуальности и что, если увольнения будут продолжаться, скоро придется набирать на работу женщин и детей 3.

Подобное безразличие к времени может сводить с ума тех, кто то и дело поглядывает на часы. Так, итальянцы из Милана или Турина, промышленных городов Севера, свысока смотрят на сравнительно медлительных сицилийцев, жизнь которых еще приспособлена к более медленным ритмам сельского хозяйства. Шведы из Стокгольма или Гётеборга чувствуют то же самое по отношению к лапландцам. Американцы с издевкой говорят о мексиканцах, для которых тапапа значит довольно скоро. В самих Соединенных Штатах северяне считают южан неповоротливыми, а негры, принадлежащие к среднему классу, осуждают негров, принадлежащих к рабочему классу с Юга, за то, что они живут по «В. Ц.» — Времени Цветных. Напротив, по сравнению с почти всеми остальными белые американцы и канадцы считаются толкающимися, спешащими предприимчивыми дельцами 4.

Население иногда активно противостоит изменению темпа. Это объясняет патологический антагонизм к «американизации» Европы. Новая технология, на которой основана супериндустриализация, большая часть которой создана в американских исследовательских лабораториях, приносит с собой неизбежное ускорение перемен в обществе и сопутствующее убыстрение темпа индивидуальной жизни. Хотя антиамериканские ораторы выбирают мишенью для своего остроумия компьютеры или кока-колу, действительное возражение может вызывать вторжение в Европу чуждого чувства времени. Америка как передовой отряд суп