Работает на заказ, а не служит, как говорится, искусству.

Увы! на лицах и матушки и дочери написано было, что они до того

исплясались на балах, что обе сделались чуть не восковыми.

Чартков принялся за дело, усадил оригинал, сообразил несколько все это

в голове; провел по воздуху кистью, мысленно устанавливая пункты; прищурил

несколько глаз, подался назад, взглянул издали - и в один час начал и кончил

подмалевку. Довольный ею, он принялся уже писать, работа его завлекла. Уже

он позабыл все, позабыл даже, что находится в присутствии аристократических

дам, начал даже выказывать иногда кое-какие художнические ухватки, произнося

вслух разные звуки, временами подпевая, как случается с художником,

погруженным всею душою в свое дело. Без всякой церемонии, одним движеньем

кисти заставлял он оригинал поднимать голову, который наконец начал сильно

вертеться и выражать совершенную усталость.

- Довольно, на первый раз довольно, - сказала дама.

- Еще немножко, - говорил позаоывшийся художник.

- Нет, пора! Lise, три часа! - сказала она, вынимая маленькие часы,

висевшие на золотой цепи у ее кушака, и вскрикнула: - Ах, как поздно!

- Минуточку только, - говорил Чартков простодушным и просящим голосом

ребенка.

Но дама, кажется, совсем не была расположена угождать на этот раз его

художественным потребностям и обещала вместо того просидеть в другой раз

долее.

" Это, однако ж, досадно, - подумал про себя Чартков, - рука только что

расходилась". И вспомнил он, что его никто не перебивал и не останавливал,

когда он работал в своей мастерской на Васильевском острове; Никита, бывало,

сидел не ворохнувшись на одном месте - пиши с него сколько угодно; он даже

засыпал в заказанном ему положении. И, недовольный, положил он свою кисть и

палитру на стул и остановился смутно пред холстом. Комплимент, сказанный

светской дамой, пробудил его из усыпления. Он бросился быстро к дверям

провожать их; на лестнице получил приглашение бывать, прийти на следующей

неделе обедать и с веселым видом возвратился к себе в комнату.

Аристократическая дама совершенно очаровала его. До сих пор он глядел на

подобные существа как на что-то недоступное, которые рождены только для

того, чтобы пронестись в великолепной коляске с ливрейными лакеями и

щегольским кучером и бросить равнодушный взгляд на бредущего пешком, в

небогатом плащишке человека. И вдруг теперь одно из этих существ вошло к

нему в комнату; он пишет портрет, приглашен на обед в аристократический дом.

Довольство овладело им необыкновенное; он был упоен совершенно и наградил

себя за это славным обедом, вечерним спектаклем и опять проехался в карете

по городу без всякой нужды.