Рассказ случайной попутчицы

Старый грузовик кидало из стороны в сторону на ухабах и вымоинах полевой дороги. Урча и постреливая, вёз колхозный трудяга бидоны с молоком в город на маслозавод, а заодно с десяток разновозрастных женщин – свекловодческое звено. За старшую была дородная тётка Матрёна. Женщины надеялись упросить Катерину, ещё недавно жившую в их селе, а теперь перебравшуюся в город, принять их на ночь. А завтра, чуть свет, они намеревались в числе первых попасть на рынок. По воскресным дням на широкую площадь свозили всякий товар, раскладывали на разостланном брезенте длинными рядами.

Для иных женщин важно было если не купить, то хоть вдоволь потешить глаза всякой всячиной. Каждая из них давно таила только ей, и то не до конца осознанную, мечту. Ну, а там уже как сложится.

Женщины сидели на скамейке возле кабины. Тесные ряды бидонов угрожающе наползали и они, то и дело, отпихивали их ногами от себя. Поправляя туго повязанные платки, осматривали поля соседних колхозов и громко переговаривались.

Впереди на дороге показалась уже немолодая женщина со старым облупленным чемоданом в одной руке и городской сумочкой под мышкой. Услышав гул приближающегося грузовика, усталая путница оглянулась. Поставила на обочину чемодан и подняла руку. Грузовик, обдав пылью, не снижая скорости, промчался мимо. Сидящие в кузове колхозницы, в два десятка рук, забарабанили по кабине. Машина резко остановилась.

- Вам чего там не сидится? Счас поскидываю к бесовой матери и пойдёте до города пёхом! – высунувшись из кабины, закричал шофер.

- Ты гляди-кось, как он заговорил?

- Уж больно много гонору в тебе, Гришка!

- Ты, крестничек, не балуй. И нас тут не стращай. Мы и сами можем на тебя страху напустить. Я, вот, кое о каких твоих грешках шепну председателю и тебя, разлюбезный друг, даже мыть энту колымагу не подпустять.

- Совесть бы поимел! Бабёнка вон уже сколь пути пёхом отмахала, а до станции ещё о-го-го…

- Тебе, что на себе её везти, или боишься, что твоя таратайка пуп надорвёт?

И пока одни перекались с шофёром, другие помогли втащить чемодан и залезть женщине в кузов.

- Ну, хватит воздух языком лопатить! Поехали, Гринька! А то твоя конопатенькая поди заждалась уже тебя…

Женщины дружно захохотали. Шофёр смачно сплюнул и хлопнул дверкой. Машина тронулась с места. Солнце, умерив свой жар, окрасило легкие тучки и готовилось уйти за лесополосу, уступая ночной прохладе. Вдали показались высокие заводские трубы. Женщины притихли, рассматривая непривычный для сельского жителя пейзаж. Вскоре грузовик подкатил к железным воротам проходной. Свекловодческое звено поспешно покинуло кузов Гришкиной машины. Сунули ему в нагрудный кармашек по рублику, пообещали, как разживутся дать больше и, смущённо улыбаясь, отошли в сторонку. Матрёна продела руку под лямочки своей холщёвой сумки с вышитыми красными маками по полю и васильками по уголкам, пригладила свободной рукой волосы и первой направилась в проулок.

- Тёть Мотя! А как же та женщина? Мне кажется, что она не здешняя. Сами поглядите: смотрит, оглядывается…

- Тебе то что?

- Жа-алко, - смутилась самая младшая из их звена.

- Всех жалеть – слёз не хватит, - проворчала Матрена Давыдовна и, оглянувшись, спросила: - Эй! Гражданочка! Вы куда, ежели не секрет, путь держите?

- Мне на станцию. Только поезд в четыре утра. Надо ещё найти местечко, где бы ночь переждать, - с большой долей растерянности ответила случайная попутчица.

- Станция тут недалеко. Вот, только ночевать там я бы не советовала. Знаете, на здешней станции «шакалов» много. Приглянется кому ваш чемоданчик, тогда беда.

- Может кто-нибудь на ночь пустит? – неуверенно пролепетала незнакомка.

- Ну, на это надеяться не приходится. Идите с нами, чай не обидим.

Женщина подхватила свой облупленный чемодан и, стараясь не отстать, зашагала следом.

Катерина жила в просторном, ещё не достроенном доме. Увидела с крыльца своих односельчан, выбежала навстречу, расцеловалась с каждой и даже незнакомую женщину чмокнула в щеку.

- А мы к тебе, Катенька, на постой. Примешь? На перинах валяться, знамо дело, мы не привычные. А вот на соломке, рядницом прикрытой, в самый раз.

- Соломки у меня нет. Вчерась муженёк сенца целый прицеп привёз. Видите, на нашей улице ещё не город, но уже и не село. Так, серединка на половинку. Свёкор помог Мише пол на чистой половине настелить. Подметёте, сена принесёте, а я тем временем поищу, что бы вам под головы кинуть.

- Ты, хозяюшка, не тревожься. Хлебушек мы с собой носим. Поужинай с нами за компанию. А Михайло где твой?

- У него ночная смена сегодня. А я, вот, в ожидании, - указывая на свой живот, смущённо призналась Катя.

- Видать, скоро уже.

- Недельки две ещё погуляю. Работы по дому много, а я какая-то неповоротливая стала. Самой себе не рада.

- Ну-у, зато потом, когда родишь, мухой будешь летать, - дружно захохотали женщины.

Поужинали, чаю попили и стали сено стелить.

- Нынче у нас прямо таки Рай! Люблю, когда сеном пахнет. И я с вами лягу. Послушаю, что в нашем селе нового.

- А что у нас нового? Только и всего, что обещались новый клуб построить. Председатель старается. Он у нас с виду простой, но башковитый мужик.

- Правильно он говорит: «Человека обуть, одеть надо». Опять же от зимней стужи помочь схорониться, и прокормиться надо. А как же иначе? Божьим духом не проживёшь. Все лето работаешь, чтоб зимой было чего кусать. А что, не так, что ли? Возьмите мою семью. Я на свекле поясницу ломаю, муж на тракторе летом и зимой отдыха не знает. Уборочная начнется, так и ночует в поле. От грохота глохнуть стал. Сестра за телятами ходит. Нянькается с имя, разве что свою титьку им не суёт. Свекровь в колхозном саду полощется. Это ж только кажется, что посадил яблоньку и жди, когда яблочко на голову упадёт. Куда там! Одних только вредителей тьма-тьмущая. Свёкор ни об чём больше думать не может, как об винограде. У него над кроватью полочка прибита, а на ней книги и всё по виноградарству. Дети, понятное дело, в школу ходят. Ну, так теперь такое время, что щи варить, что свиней да кур кормить, всё по науке. Вот и выходит, хоть землю паши, хоть лён чеши, а всю жизнь на брюхо работаешь. Это ж, бабоньки, сколько сил человеческих на жратву уходит! Если вдуматься, ужасть!

- Верите или нет, но примерно такой разговор третьего дня у меня с моей матушкой вышел, - сказала, молчавшая до поры, незнакомая женщина. – Свекрови моей восемьдесят два исполнилось. В город ехать никак уговорить не могу, а в селе как без огорода обойдёшься. Силёнок уже нет. Я каждый год огород садить приезжаю, в избе выбелю. Муж копать картошку едет да дров на зиму нарубить.

- Ну и что же сказала мудрая старушка? – нетерпеливо спросила Катерина.

- О соседке своей рассказывала. На разных улицах они живут, только на задах огороды смыкаются. И я её хорошо помню. Сын её в наше село в школу ходил. Лучше всех в классе задачки решал. О-ох, если б не война, большим человеком стал бы. Она, проклятущая, судьбы людские поломала. Одним словом, как пришло две «похоронки» тётке Тодосье, почтарка сумку свою хрясть об пол и сама пошла в район, на войну проситься. А, вот, тетку Тодосю с того дня будто кто подменил. Грех судить, но до того она была въедлива, ни в горячем, ни в холодном ей не угодишь. Да ещё голосок такой визгливый, что мужики шутили, дескать, мухи дохнут от одного Тодосьиного говора. А свёкор мой так и говорил: «От вяки Тодоси рот в перекосе». Ох, и изводила эта язва муженька своего. А в одночасье, как погибли муж с сыном единственным, так она, странное дело, не плакала, не причитала, как другие бабы, а только про себя так сказала: «Видать закатилось моё солнышко». И с той минуты, не то, что улыбку, слова из уст не выдавила. Работала, как все бабы в те тяжкие годы. Даже, люди рассказывали, соломой крышу на коровнике крыла. И всё молчком.

Война кончилась, стали люди понемногу в себя приходить. Кто сына женит, кто с внуком возится. У кого гуси, у кого корова, у кого овца в ограде. Она же свою коровку в пол цены продала. Онуфрику. Детей у него целый выводок. Жена крупная такая. А этот недомерок, плотничал. Но, скажу я вам, золотые руки у мужика…

Ну, значит, продала и продала. Куда ей одной корова? Свинью к Рождеству заколола. Мясо, что продала, что так раздала. Весной бы ей поросеночка взять, а у неё всё лето клеть пустует. Кур, правда, держала. Петухи задиристые у неё были, горластые. Вот, она, не так кур, как петуха любила.

Потихоньку годочки утекли. Может пятнадцать, а может, все двадцать лет прошло, как тётка Тодося овдовела. Все уже на селе свыклись с этим. Живёт себе человек, работает, упрекнуть не в чем. А что в душе еёной кипит, кому ж ведомо. По-соседски бабы бегали друг к дружке, ежели какая в чём нужда была. Она же сама не ходила по дворам занимать, и к ней ходили. Платок по самые брови повяжет и ходит понурясь.

Бывает, молчит человек, злость копит. В ней же, будто всё одеревенело. Радости и горести мимо проходили. Ребятишки, что греха таить, ко всем в сад лазили, а к ней и в мыслях не было спроказить. Да и незачем было. Созреют яблоки, тётка Тодося подолами их все за ворота и вынесет. «Берите, - говорит, - люди добрые, кому какое глянется». И опять никому и в голову не приходило чего-то там подумать. Одинокий человек. Для кого ж ей добро копить?

Правда, была у неё одна причуда. На рассвете, как петух пропоёт, она собирается и за село, в поле идёт. Всё видящие соседки сперва вопросами донимали. Она же им одно твердит: «Солнце встречать хожу». А для какой надобности ноги бить, коли оно, само на небо выкатится? И эту причуду списали на одиночество. Мол, надо же бабе чем-то себя позабавить.

Вот, однажды, после весеннего паводка, в село пришли гуцулы. Ходили-ходили и на нашу улицу пришли. Женщины, дети хлебца просят. И мужик какой-то с ними. Председатель встретил того мужика, стыдить начал. А тот, не долго думая, говорит:

- Принимай в колхоз. Пастушить пойду. А нет, так колодцы буду рыть или камень тесать. Одно условие: от детей подальше. Мне и так каждую ночь моя утопшая семья снится.

- Ладно, - согласился председатель и постучался в Тодосьины ворота. – Тодося Акимовна, прими на постой человека!

Повернувшись к гуцулу, распорядился:

- Приходи утречком в контору, там и решим.

Председатель тронул коня и выехал на дорогу.

- Постой, мил человек! Чем же я его кормить буду?

- Что сама есть будешь, то и ему нальешь, - не оборачиваясь, буркнул он и поскакал по своим делам.

Вошёл тот гуцул в избу, сел на лавку и призадумался. Через какое-то время тётка Тодося вошла. Стала у порога и оглядывается, будто потеряла что-то и найти не может.

- Да вы не беспокойтесь, хозяюшка. Мне люди добрые хлебца дали и сальце есть. Садитесь, вместе и поужинаем. Вот, разве, что чайком бы кишочки распарить, учтиво обратился к ней постоялец.

И опять растерянность по лицу хозяйки тенью прошлась. Мужик, видит, что такое дело, уже и не рад, что заговорил. Тодося же ни слова не ответив, вёдра в руки и к колодцу пошла. А тот мужик сидит на лавке и от скуки немудреное убранство в избе разглядывает. Всё вроде бы так и не так. Чугуны под печью зеленью покрылись. Видать их давно огонь не лизал. На столе даже солонки нет. И посуда в шкафчике так запылилась, что какого цвета каемочка понять не возможно.

«В доме будто никто и не живёт. Ни хлебом печеным, ни щами не пахнет. Чудно право дело. Выйду я на вольный воздух, покурю. Заодно получше пригляжусь, что да как», - подумал гуцул и вышел на крыльцо. Сел на завалинку, сидит, смотрит, и опять раздумья его тревожат. – Огород большой, в общем как у всех в здешних местах. Картошка посажена, кукуруза, подсолнухи. Вот только грядок что-то не видать. Мальвы вдоль плетня, а в загородке для скота лебеда в человеческий рост. У дверей каморы бузина под самую крышу поднялась. Не то, чтобы хозяйка, туда и мыши дорогу забыли. Странно всё-таки. У этой хозяйки ни кошки, ни собаки нет.

Курятник открыт, там тоже пусто. Пойду я лучше к кому ни-будь другому ночевать. А нет, так лучше в стогу ночь пересплю, чем в этом неуютном доме».

Утром, всё как есть, рассказал председателю. И все бы ничего, да только разговор в конторе достиг бабьих ушей. С той минуты пошла молва летучая гулять по селу. Всё тогда припомнили люди. Каждый человек по своему разумению судил. Были такие, которые жадной тётку Тодосю посчитали. «Она даже куска хлеба с собой в поле не берёт. Никогда с нами обедать не садится. Ляжет себе в сторонке и посапывает. И не в холодке, как все, а на самом солнцепёке». Иные годы ей взялись считать. И опять неладно. Почтарка ей уже лет десять пенсию носит, а как станут бабы на рядки, за нею не угонишься.

Зачастили любопытные кумушки на Тодосьин двор. То сито вдруг понадобилось, то соли щепотку просят, то мучицы взаймы просят. А потом долго шепчутся, похохатывая, припоминают, как Тодося мечется по избе в поисках того, что у каждой хозяйки лежит под рукой. Соседушки, прослышав всякие небылицы, и вовсе глаз с неё не спускали. Дошептались таки язвы злоязыкие до того, что стали обвинять бедную женщину в колдовстве. Дескать, не ест, не пьёт она, а чужой век живёт. А самые завистливые пустили слух, будто бы тело у неё, как у сорокалетней. «Морщинки разгладились, румянец во всю щёку, прямо невеста и только…»

И что вы думаете? Влезла таки в душу одна соседка. А Тодося, с дуру, созналась ей.

- Не ем я. Не принимает пищу моя утроба. На свадьбе у свояченицы выпить и закусить пришлось. Так меня тут же и выполоскало.

- А чем же ты живёшь? – удивленно выпучила глаза соседка.

- Бог его знает. Выйду утречком в поле чистое, раскину руки и гляжу солнышку в глаза огненные. И так мне легко, так радостно, прямо как в Раю.

- Может ты ведьма? – выронила свою догадку соседка.

Осерчала тут Тодося. Прочь выгнала её со двора. А та, в отместку, и наплела по селу такое, что и в крапивный мешок не соберёшь. Теперь, куда Тодося не пойдёт, всюду перешёптывание слышит за спиной. Вроде никому ничего худого не сделала, а вот, поди ж ты, не угодила. И так ей всё опротивело, что целую ночь проплакавши, на утро решила утопиться. Чуть свет не в поле пошла, а к мельнице. «Брошусь под колесо, - думает, - и вся недолга».

Подходит Тодося к мельнице, а там люди какие-то стоят. Сами в белых рубахах до пят, а на головах венки из луговых цветов.

- Тодося Акимовна, иди к нам. Мы уже семь лет тебя дожидаемся.

Кладут ей венок на голову, обнимают, как родную. Давно тетка Тодося тёплого слова не слыхала, а тут расчувствовалась, расплакалась и всё, как есть, им рассказала.

- Не печалься, голубушка! Мы все такие же, как и ты. А называют нас «Дети Солнца».

Что там дальше было – никто не знает. В село тётка Тодося больше не вернулась.

- Вот как бабёнке повезло! Это ж сколько денег мы проедаем?! Времени сколько прожигаем стоя у плиты! А ей ничего этого не надо…

- Глупая ты, Катерина, - покачала головой тётка Матрёна. – Мы ж спервоначалу глазами едим, а потом уже зубами кусаем. Не уж-то ты мимо пройдёшь, чтоб вишенку в рот не кинуть? А спелая шелковица сама в руки просится. Мы, вот, завтра домой воротимся и первым делом щей тарелку нальём. А так, придёшь домой, сядешь в угол и никакой тебе радости.

- И то правда, бабы! Это ж ни свадьбу сыграть, ни покойника помянуть. Гольная скукотень!

- Вот, что девчата. Чудес на свете много, только нам и так хорошо. Какими родились на свет Божий, такими достойно до последнего денёчка дожить надо. Всё! Хватит языки полоскать! Скоро полночь. Спать пора, а то зарю проспим…

Утром тётка Матрёна посмотрела на то место, где незнакомая женщина спать укладывалась, и вздохнула.

- Наплела тут нам с три короба и, не простившись, укатила. А может, правду сказала? Кто знает… Ну, да всё едино.

9 июля 2005 г