По барабану

Душна и утомительна атмосфера ночного клуба. Мелькание теней, однообразный речитатив музыки, запах пота. Взгляд девушек, сидящих у барной стойки, тоскующе-надеющийся. Периодически тянут они через соломинку вязкий экстракт забвения под названием «коктейль» из пузатых бокалов. Рука с исключительно длинными ногтями медленно достаёт из миниатюрной сумочки пачку тонких сигарет. Зажигалка в руке бармена почти синхронно рождает пламя, и вот она – затяжка горьким дымом, как вздох облегчения. Забери, пепельница, пепел, как будто грусть мою да печаль.

За столиками молодые люди в дорогой и, вероятно, очень модной одежде, курят, не торопясь, запивая дым минералкой или пивом. Их взгляд сосредоточен на танцующих. В нём, как ни странно, не заметно высокомерия и презрительного отношения к менее удачливым, хотя они могли бы себе это позволить. С другой стороны, эмоций от того, что происходит у них перед глазами, тоже не видно. Равнодушие. Дамы, а вернее девушки, им сопутствующие – весёлые щебетуньи. Смеются, коротко переговариваются, энергично жестикулируют. Хвастаются новым маникюром и загадочно отводят вверх глаза, говоря о свежих татуировках в интимных местах. Безмятежность. Ещё бы – чай не со слесарями дружбу ведут!

Танцпол похож на представление безумного гения – кукольника театра марионеток. Девушки, девушки… Стройные, с одинаковыми симпатичными лицами. Живот оголён, в пупке пирсинг. Возникает мысль о незаконнорожденных дочерях Карлсона, спиливших пропеллер за ненадобностью.

- Эй, эй ты чё, оглох?

- Извините.

Это меня вернули к реальности. Я бармен. Грубовато, конечно, но я привык. Работа такая.

- Сто водки и бутерброд.

- Пожалуйста.

Водка отчаянно рухнула в пропасть рта. Бутерброд тут же последовал за нею, как за любимой, с которой судьба не позволяет быть вместе.

- Ха! (водочный выдох). Хорошо. Нравится мне тут у вас. Прикольно. Водка классная. А текилу я чё-то не очень. Соль, лимон – пафос один. А водочки выпьешь – Ух! – душа горит. Дай пепельницу.

Пока он закуривает, попробую немного описать этого субъекта. Рост средний, или даже ниже среднего. Возраст тоже средний, или даже выше. Лысыват, толстые губы. Жесты несколько приблатнённые.

- Мы тут с корешом и с его тёлкой. Слушай, тут баб стоко, ваще пи...ец, глаза разбегаются. Круто. Люблю оттянуться. А что, когда бабки есть, можно культурно оттопыриться, правда?

- Конечно.

- Нравишься ты мне, чувак.

Он бодро похлопал меня по плечу.

- Не, я поражаюсь. Люди – конкретно идиоты. Три года дом недостроенный стоит. Кто его строил и будет ли его кто достраивать – хрен знает. А мы контору левую открыли, документики состряпали и давай в нём по дешевке квартиры продавать. Мол, долевое, сдача через полгода. Один мужик с двумя маленькими детьми хрущёбу свою продал, а у нас на эти деньги трехкомнатную купил, придурок. Теперь на улице остался.

После короткой паузы продолжил:

- Классное щас время. У кого башка на месте, да кто не лентяй, всяко бабки заколотит. Так?

- Так.

- Ох, и нравишься ты мне, парень.

Опять постучал по плечу.

- Держи пятихатку детишкам на молочишко.

- Стоило ли забирать деньги у одних детей, чтобы потом отдавать их другим?

- Э, да ты философ, уважаю. Дай пять.

Случилось рукопожатие. И он спросил:

- А не парит, что у аферюги деньги берёшь?

- Да мне по барабану.

- Вот это правильно. Заболтался я тут что-то. Пойду какую-нибудь тёлку склею. Ну, бывай, философ.

Я поднял руку вверх – мол, тоже до свиданья.

Продолжаем веселиться. «До чего же плотный воздух, хоть ножом режь. Вроде кондиционеры работают. На сцене дым пустили. Ага, давайте, давайте, и так дышать нечем, - думал я про себя. Вот она выходит из-за дымовой завесы, грациозно выгибаясь. «Жизель», а по-простому Тонька Понтелеева – ударный труженик за дело спасения мира, путем предоставления своего тела, не отягощённого одеждой, публике. Подошла к шесту и трется об него ягодицами, эротично прогибая спину. «Вот бы об мой шест она так потёрлась, - продолжил я свои размышления, - да, недаром говорят: для мужского глаза красивая женщина – рай».

- А для кармана – чистилище.

Услышал я рядом женский голос и спросил:

- Опять читаешь мысли?

- Опять думаешь вслух?

- Тебе как обычно?

- Да.

Эта дама пьёт «Хеннеси». Мне она нравится: самостоятельная, независимая, гордая; худощава, но это её не портит, симпатичное лицо, умный взгляд. Одета, как всегда, со вкусом. В ушах и на пальцах бриллианты, небольшие, маленькими звёздочками сверкающие в полумраке клуба. Вот такая она, Ангелина. Ангелина – нехранительница похотливых мужчин с тугими кошельками. Она сделала большой, медленный глоток и начала исповедоваться:

- Тут со мной случай произошёл, как вспомню, так вздрогну. Как обычно с клиентом на хату приехали, шампусика выпили. Я ему в стакан клофелин накапала. Мужик большой, толстый. Пьёт и хоть бы хны. Он даже вставить мне успел, прикинь! Козёл. Распутин хренов. На меня навалился и уснул. А туша здоровенная, тяжёлая. Я давай его с себя стаскивать: никак. Ну, думаю, всё – кранты. Кое-как его на пол свалила. Одна радость – лопатник был наличкой туго нашпигован. Меня дня три потом колотило. Даже мысль была: может завязать? А потом ничего – оклемалась.

Она закурила, сделала затяжку, выдохнула. И, зажав сигарету между указательным и средним пальцем, продолжила, выразительно жестикулируя и роняя пепел на стойку:

- А потом мудак этот решил на меня облаву устроить. Да благо Марик ему подробно растолковал, что к чему. Успокоился.

Она продолжила курить, периодически посматривая по сторонам, или глядя перед собой. О чём-то думала, наверное. Сделала ещё один глоток, и я прервал ход её мыслей:

- Ты в комсомол ещё не вступила?

- Зачем? - среагировала она, резко выпрямившись и тряхнув головой, как это делают люди, пытаясь скинуть внезапное наваждение.

- Ну, как же. Ты ведёшь неутомимую борьбу с классом эксплуататоров.

- Смешно.

На лице её появилась искренняя, искристая улыбка. Она продолжила:

- Точно сказано. Робин Гуд отдыхает.

И в это время на рядом стоящий стул садится мужик, с которым мы только что беседовали. Но, боже мой! Какая перемена в облике. Уж ни Джеймс ли Бонд к нам пожаловал, ни герцог ли Кентерберийский? Какое благородство во взгляде, галантные манеры, бархатный голос. Он обратился к Ангелине:

- Девушка, я могу вас чем-нибудь угостить?

Девушка смущённо заулыбалась и ответила игриво:

- Конечно.

Ирония судьбы и Аз воздам!

Она заказала ещё коньяка. Он заплатил. Они познакомились, поговорили. Жертва направилась в сторону гардероба, взяв номерок дамы. Охотница с выражением радости на лице достала из сумочки пятьсот рублей и положила передо мной на стойку.

- Держи на чай. Удачный сегодня вечер.

- Спасибо.

- Правда, это из денег того эксплуататора.

- Да мне по барабану. Удачной охоты тебе, Багира, - сказал я серьёзным тоном взрослого Маугли.

- И тебе не скучать.

И с этими словами она растворилась в направлении выхода.

«Насколько причудлива жизнь! Насколько она сложна, начинаешь понимать, когда пытаешься чуть-чуть заглянуть за кругозор жизненного восприятия. Сразу голова кружится. Ведь есть же простые, веками проверенные схемы понимания бытия. Например: идёт бесконечная борьба добра со злом. Добро всегда зло накажет. А здесь? Проститутка-клофелинщица грабит афериста. Выходит: зло наказывает зло.

С Робином Гудом она, кстати, поторопилась. На себя награбленное тратит, на себя, на шмотки да на наркоту. Хотя, вроде она матери помогает. Сердце у той больное что ли? Не знаю. Да и нужно ли об этом думать? У каждого своя жизнь. Пусть живут, как хотят, мне-то что? Не получается. Видно, уж так человек устроен: не может он спокойно сидеть, если на вопрос ответа найти не может. Вечно ему надо до истины докопаться, и ведь знает – не познать её, истину-то, а все одно копошится. Безумие». Однако вернёмся к нашим баранам.

- Нам две текилы бум, - сказал долговязый парень в аляповатой одежде.

Его спутник сидел, понуро свесив голову. Его пиджак, одетый на рубашку без галстука, плохо вписывался в общую обстановку. Они «бумкнули». Долговязый начал:

- Вот, Лёвушка, я же говорил тебе, что покажу настоящую жизнь. Пей, веселись, танцуй, общайся с девушками, пока молодой. Молодость не вечна.

Товарищ возражал:

- Так всё протанцевать можно. Потом у разбитого корыта останешься.

- Потом – это когда? В старости? Брось, Лёвушка. Не поддавайся тлетворному влиянию запада. Это они пусть там всю жизнь на износ горбатятся, чтобы потом, на пенсии типа по миру путешествовать. В шортиках, с фотоаппаратом, за ручку по набережным ходить. Представь – сидишь ты на пляже постаревший, но весь такой обеспеченный. Мимо тебя ходят загорелые девушки в открытых купальниках, а тебе всё равно. У тебя уже всё угасло. Или на танцах в пансионате ты телом своим трясёшь. Голова сама трясётся, на лице улыбка идиота, слюни текут. Весело. И оно тебе нужно, такое счастье? Деньги нужны молодым. Правильно? - обратился он ко мне в поисках поддержки.

- Правильно.

- Вот видишь – человек согласен.

- Нет, - сказал Лёвушка.

Он слегка покачивался, взгляд его был расфокусирован, видимо, он уже крепко выпил. Субтильная фигура его говорила о принадлежности к людям, которым тяжело сопротивляться алкоголю. Несмотря на это, он хотя и с трудом, но мог вести дискуссию:

- Ты не прав в главном. Жаль только я сильно пьяный, чтобы тебе толково возразить.

- А не надо, не надо возражать, - перебил собеседник. - Надо пить, веселиться. Щас с девчонками познакомимся.

Кстати неподалеку сидели две девушки, долговязый к ним наклонился:

- Девчонки, вы случайно не сестренки?

- Отвали, братишка.

- Ну, зачем так грубо?

- Пойдём отсюда, - подал реплику Лёвушка.

- Куда пойдём? Мы только что пришли. Щас всё будет.

Тут же пояснил, обращаясь ко мне:

- Мы тут решили экзамен отметить. Начали дома, потом как обычно.

- А-а, студенты, - понимающе закивал я головой.

- Обижаешь. Я уже пять лет в университете преподаю, в техническом.

- А-а.

- Экзамен сегодня принимал. У меня всё просто: пятёрка – штука, четвёрка – пятьсот, тройка – двести. Хочешь – учи, хочешь – плати. Неплохая прибавка к зарплате выходит. А вот Лёвушка – друг детства, в школу преподавать пошёл! Говорил я ему: «Лёвушка, ты еврей неправильный, еврей умный быть должен». А он – в школу.

Товарищ его не сдавался:

- А какие у твоих студентов знания в голове будут? Тебе не интересно? Зачем учиться, если оценку купить можно? Ты же специалистов готовишь! Что же это за специалист будет бестолковый?

- Специалист, знания... Да кому они нужны, эти специалисты? - в голосе появилось презрение. - Специалист по автоматизации производственного процесса. Они в этой стране не нужны по причине отсутствия производственного процесса, как такового. Диплом получат и вперёд: одни пойдут квартиры продавать, другие пластиковые окна ставить, третьи менеджерами станут. Слыхал про такую профессию? А что делать? Кушать захочется, семью иметь, детей, отдельно от родителей жить, квартирку в кредит взять. А для такой работы, как менеджер, например, специальные знания не требуются. В нашей стране источник материальных благ в нефтяных вышках находится. Есть небольшая группа людей, которые ими владеют, и другая небольшая группа – государство, которая их крышует, получая мзду, а остальные…

Кто извернуться может, вроде меня – объедки с барского стола урвать возможность имеет, кое-как живёт. А у кого принципы моральные – выживайте, картошку сажайте.

- Ты не прав. Так не может продолжаться вечно, - пытался слабо сопротивляться Лёвушка.

- Эх…

Замолчали. Наступила пауза.

- Пойдём домой, - тихонько молил школьный учитель.

- Нет.

- Ну, я пошёл.

Лёвушка сорвался с места, немного покачался из стороны в сторону и нетвёрдой походкой отправился на выход.

- Ну, и иди, - зло вслед ему сказал спутник.

Потом он немного посидел, задумавшись. На его лице появилось такое выражение, как будто он пытается и не может сдержать какой-то душевный порыв:

- Нет, не могу я его такого бросить, дурака. Пойду.

Он уже собрался уходить, но вдруг остановился, молвил:

- Ах, да. Хороший ты мужик. Держи на чай.

Передо мной возникли двести рублей.

- Больше не могу. Ты же знаешь, какая в нашей стране у учителей зарплата.

Он невесело улыбнулся и ушёл вслед за Лёвушкой.

Вот и утро сереньким рассветом аккуратно подкралось к Земле. Смена закончилась, я свободен. И вот стою в небольшом зале круглосуточного магазина напротив продавщицы Анастасии Петровны. Ей сменщицу ещё час ждать.

- Ну, как оно? - спросила эта немолодая женщина с мудрым взглядом.

- Да, так.

Мне хотелось ответить как-то по-другому, подробнее. Но после бессонной ночи голова совсем не соображала.

- А у меня скукота, - продолжила она. - Двое за водкой приехали, бомжик чекушку купил. Поговорить не с кем, выручки никакой. Опять хозяин ворчать будет. Супермаркетов понастроили. Мой вчера: мне на смену идти, а он, здрасьте-пожалуйста, ни петь, ни рисовать, алкаш чёртов. В коридор заполз, тут же лёг. А пропади оно всё пропадом! Ушла. Как он там? Вот ведь жизнь. А ведь я на предприятии передовиком была. Теперь вот, на старости лет, пришлось за прилавок встать.

Я стоял и слушал, оглушённый. Даже, вроде, что-то в ответ произносил, кивал. Она всё говорила и говорила, и мне казалось, что этому не будет ни конца, ни края.

- И о чём они в правительстве думают? Ну, что там у тебя?

Я молча протянул пакет.

- А-а, «Виски», хорошо. А чё одна бутылка?

Я пожал плечами: «Мол, как-то так».

- Понимаю. День не рыбный, но ты молодец, парень. На одну зарплату, оно знаешь, но ты осторожно. Она отсчитала купюры, и я ушёл.

Утро уже по-хозяйски расправило плечи и вступило в свои законные права. Две школьницы, слегка пригнувшись, быстро перебежали дорогу в неположенном месте, не упуская паузы между движением вечно куда-то мчащихся автомобилей. Небольшая группа скромно одетых мужичков неподалёку от остановки напоминала стайку диких зверьков, озирающихся по сторонам в предчувствии опасности. Солнце светило ярко. Его лучи весело отражались от оконных стёкол. Жизнь продолжалась, люди спешили по своим делам, птицы пели звонко, воздух пьянил.

«Так, прийти домой, позавтракать, принять душ, обязательно принять душ. Спать, спать нельзя. Взять деньги и к Мармеладову».

- Чё так рано? - спросила меня лысая голова на крепком теле, одетом в вытянутую майку невнятного цвета и, не дождавшись ответа, быстро оглядевши пространство позади меня, сказала: - Заходи.

Я быстро переступил порог квартиры. Простая. далеко не новая деревянная дверь тут же закрылась за мной. Тихонько лязгнула цепочка, Мармеладов замер на несколько секунд, приник ухом к двери, прислушался. Обернулся ко мне, указал в сторону кухни:

- Пошли.

Мы прошли на кухню.

- Значит, решил попробовать? Ну, смотри, - вещал он, роясь в ящике кухонной тумбочки. - Тебе сколько?

- Три, - ответил я.

- Товар хороший, из Афганистана. Героин – первый сорт. Только с дозой аккуратно. Может, у меня на первый раз?

- Да, я сам как-нибудь.

- А, ну смотри, смотри, хозяин – барин. Держи.

Он подал мне товар. Прощаясь, долго смотрел мне в глаза, что-то сказать, видимо, хотел.

- Ну, давай, - он подал мне руку. Я пожал её и сказал:

- Спасибо.

- Да, не за что. Заходи, если что.

Квартира выплюнула меня в обшарпанный подъезд, потом я очутился на улице. Не помню как, но оказался дома.

Интересное ощущение – боль от иголки забывается мгновенно, как только наркотик попадает в кровь. И становится всё равно. Почему-то вспомнилось: когда расставался с Мармеладовым, сказал ему зачем-то: «Это деньги афериста, проститутки и взяточника, ну, и мои частично». Он сделал недоумённое лицо и после непродолжительной паузы ответил: «Да, мне по барабану, деньги ведь не пахнут».

Вот и мне сейчас всё по боку.

«Эх, сынок, сынок. Мама твоя нас бросила, бог ей судья. Но ведь жили же мы, жили. Потом твоя болезнь, необходимость дорогой операции. Я уже почти нашёл деньги, но время, время – этот вечный лекарь и вечный убийца одновременно, оно ушло. Было поздно. С одной стороны мне даже радостно, что ты не успел познать печали и подлости этого мира, а с другой… как-то тяжелее жить стало, но ничего, дозу я подбирать не стал, ввёл всё, что было, скоро мы будем вместе».