XIII. Экипажи

И так, перемежаясь бесчисленными другими сюжетами, тянется нескончаемая вереница сцен из high life и low life *. А теперь перенесемся на несколько мгновений в мир если и не более чистый, то хотя бы более изысканный. Вдохнем ароматы, быть может, не более целительные, но более благовонные. Я уже говорил, что кисть г-на Г., как и кисть Эжена Лами, как будто предназначена воплощать блеск дендизма и элегантность светских львов. Художнику знакомы все повадки обеспеченного человека. Легкими штрихами пера, с неизменной безошибочностью передает он уверенность взгляда, движения и позы, которая порождается у баловней судьбы постоянством их благоденствия. В этой серии рисунков — тысячи сценок спорта, бегов, охоты, лесных прогулок. Тут горделивые леди и

Великосветской жизни и жизни низов общества (англ.).

хрупкие их дочери твердой рукой управляют чистокровными скакунами, игривыми»- блестящими и капризными, — под стать самим наездницам. Ведь г-н Г. не только знает лошадь вообще, но умеет выразить особую красоту каждой лошади. Тут и множество карет, расположившихся целым лагерем, и в них, на сиденьях, подушках или на империале сидят стройные молодые люди и женщины, разодетые в самые эксцентричные, но приличествующие сезону костюмы. Все они съехались по случаю какого-нибудь ипподромного торжества, проходящего на заднем плане. Всадник грациозно гарцует рядом с открытой коляской, и его резвая лошадь своими курбетами как бы отвешивает поклоны. По аллее, расчерченной полосами света и тени, быстро едет карета, где, точно в гондоле, томно полулежат красавицы; они небрежно внимают вкрадчивым любезностям кавалера и лениво отдаются ласке встречного ветерка.

Меха и шелка окутывают женщин до подбородка и волной переливаются через дверцу кареты. Чопорные слуги вытянулись на запятках; они неподвижны и все на одно лицо — это однообразное и лишенное всякой индивидуальности олицетворение подобострастной, неукоснительной исполнительности. Для них характерно именно отсутствие характерного. На дальнем плане виднеется лес, он зеленеет или рдеет, его, согласно часу и времени года, окутывает то прозрачная дымка, то сумрак. Укромные уголки лесной чащи тонут в осеннем тумане, в синих тенях, озаряются желтыми лучами, розоватыми зарницами, а временами тонкие стрелы молний рассекают темноту, словно сабельный удар.

Если бы бесчисленные акварели на мотивы войны на Востоке не показали нам талант г-на Г. — пейзажиста, то эти его работы убедили бы нас в его силе. Здесь перед нами не истерзанные земли Крыма, не театрально-живописные берега Босфора, а знакомые нам уютные пейзажи, ожерельем обнимающие большой город. Эти акварели так богаты световыми эффектами, что не могут оставить равнодушным ни одного истинного художника-романтика.

Хотелось бы отметить и еще одну заслугу г-на Г.: он замечательно знает конскую упряжь и все детали экипажей. Карандашом и кистью он изображает всевозможные виды карет так же тщательно и с таким же знанием дела, с каким опытный маринист воспроизводит любой вид судна. Все в его колясках безупречно правильно, каждая часть на своем месте, нет ни малейшей неточности. В каком бы положении она ни находилась, с какой бы быстротой ни неслась, карета, как и корабль, перенимает от сообщенного ей движения таинственную и сложную грацию, которую очень трудно запечатлеть. Получаемое глазом художника удовольствие происходит, как мне кажется, от ряда геометрических фигур, которые корабль или карета, сами по себе достаточно сложные предметы, последовательно и быстро описывают в пространстве.

Мы можем наверняка предсказать, что спустя немногие годы собрание рисунков г-на Г. превратится в ценный архив цивилизованной жизни нашего века. Любознательные люди будут разыскивать его работы так же неутомим с, как ищут работы Дебюкура, Моро, Сент Обена. Карла Берне, Лами, Девериа, Гаварни и всех тех чудесных художников, которые писали как будто только привычное или приятное для глаз, но тем не менее являются по-своему серьезными историографами. Но кое-кто из них слишком много пожертвовал в виду красивости, и в их композициях появлялся порой чуждый слепоту классический стиль; другие умышленно округляли углы, сглаживали грубость жизни, приглушали чрезмерную резкость ее проявлений. Не столь ловкий, как они, г-н Г. имеет совершенно особую заслугу: он добровольно взял на себя задачу, которой другие художники пренебрегают и которая по плечу только гражданину мира. Он повсюду искал мимолетную, зыбкую красоту сегодняшней животрепещущей жизни, особые характерные черты того, что читатель разрешил нам называть духом современности. Своеобразный, страстный, часто впадающий в крайности, но неизменно поэтичный, г-н Г. сумел напитать свои рисунки горьким и хмельным вином Жизни.