Территориальный диалект

Слово «диалект» восходит к греческому dialektos — разговор, говор, наречие. Уже это первоначальное значение указывает, что диалект — древнейшая разновидность, древнейшая форма существования языка. В эпоху племенного строя существовали племенные диалекты, а с развитием феодализма они преобразовались в территориальные диалекты, которые до сих пор существуют как средство непосредственного неофициального общения каждый на определенной ограниченной территории.

К настоящему времени территориальные диалекты со стороны языкового строя основательно изучены и описаны. Но в отношении их места и роли в системе разновидностей употребления русского языка, а именно разговорного русского языка они изучены несравненно меньше.

Не приходится сомневаться, что все общие черты разговорного языка, о которых мы говорили выше, свойственны и территориальным диалектам. А отличают их от других разновидностей разговорного языка и друг от друга на уровне языковых единиц главным образом фонетические, а также лексические и частично грамматические и словообразовательные особенности.

Не только исследователям, но и всем носителям литературного языка при общении с носителями территориального диалекта в первую очередь бросается в глаза (правильнее было бы сказать: в уши) диалектное произношение. Оно производит столь сильное впечатление, что кажется определяющим признаком «нелитературности», а его отсутствие, наоборот, воспринимается как признак «литературности» разговорного употребления. Но определяющие признаки и разговорного, и литературного языка лежат отнюдь не в области произношения. Отличая один территориальный диалект от других территориальных диалектов и от устной формы литературного языка, фонетические особенности отнюдь не выключают территориальный диалект из общей системы разновидностей разговорного языка.

То же можно сказать и о диалектной лексике. Она давно стала предметом изучения и лексикографических описаний. Известны диалектные словари, охватывающие лексику всех русских говоров (знаменитый «Толковый словарь живого великорусского языка» В. И. Даля, академический «Словарь русских народных говоров», издание которого, начавшееся в 1965 г., продолжается), и словари, в которые включается лексика группы диалектов, одного диалекта или даже говора одной деревни (например: Иванова А. Ф. Словарь говоров Подмосковья. М., 1969; Словарь современного русского народного говора деревни Деулино Рязанского района Рязанской области. М., 1969).

Многие диалектные по происхождению слова вошли в литературный язык (о чем речь впереди), многие находятся как бы между диалектными и литературными. Подобные слова обычно включаются в толковые словари с пометой обл. (областное) без указания на конкретный диалект. Например, в академическом четырехтомном «Словаре русского языка» (изд. 2-е. М., 1981 — 1984) с такой пометой находим слова: ай (в знач. или), верея (столб, на который навешивается створка ворот), гуменник (огороженное место около гумна, где ставят скирды немолоченного хлеба; ток), гуторить (разговаривать, беседовать), деревина (ствол дерева), дрочёна (кушанье из запеченной смеси яиц, молока и муки или тертого картофеля), дрючок (толстая палка, жердь), дрягать (дрыгать), дуля (сорт груш), ерник (заросль низкорослых или стелющихся кустарников), жамка (круглый пряник, обычно мятный), завируха (вьюга, метель), ичиги (род легкой обуви без каблуков на мягкой подошве), кухарь (повар), кучиться (усиленно просить о чем-либо, беспокоить просьбами), лава (пешеходный мостик через речку, топкое место), пуня (сарай для хранения сена, мякины или других хозяйственных нужд), рамень, раменье (темнохвойный, большей частью еловый лес), рёлка (продолговатая возвышенность, гряда с пологими склонами, поросшая лесом; грива), стайка (помещение для скота, хлев), суводь (место в реке с обратным течением; водоворот), сушина (засохшее дерево), хмара (туча; мгла, темнота) и многие другие.

Как живое средство непосредственного, контактного общения жителей определенной местности территориальный диалект существует, конечно же, в форме диалога. Территориальный диалект неотделим от диалога. Однако диалектологи, более ста лет активно изучающие русские территориальные диалекты, в большинстве случаев не записывают диалогов и полилогов между носителями диалекта, а записывают ответы носителей диалекта на поставленные диалектологами вопросы. Создается, таким образом, нехарактерная и даже неестественная для носителей территориального диалекта ситуация, в которой диалектолог записывает не присущие диалогу реплики, а нетипичные для разговорного языка «разговорные монологи». Такое положение, конечно, не способствует изучению территориального диалекта как реально функционирующей разновидности разговорного языка. К тому же диалектологи, как правило, такой задачи перед собой не ставят, вполне удовлетворяясь анализом на уровне языковых единиц, а специалисты в области стилистики традиционно ограничивают объект своей науки рамками литературного языка. Например, Ю. А. Бельчиков подчеркивает, «что стилистика в ее современном состоянии исследует использование языковых единиц, всевозможных их группировок, объединений именно в рамках литературного языка», «что она исследует функционирование языковых единиц в рамках литературного языка»¹.

Вот и получается, что о «диалектизмах» как специфически окрашенных элементах языка стилистика толкует, о диалектах же умалчивает. К сожалению, трудно надеяться, что территориальный диалект в ближайшее время будет изучен в стилистическом плане так же, как функциональные стили. Так что в нашей книге приходится ограничиться хотя и декларативным, но принципиально важным заявлением, что территориальный диалект существует как одна из разновидностей разговорного языка, а разговорный язык в стилистике не должен игнорироваться.

Чтобы не оставить наш разговор о территориальном диалекте совсем без иллюстраций, приведем (не полностью) одну запись. Поскольку в предыдущей главе в связи с вопросом о «разговорном монологе» у нас был представлен один из северновеликорусских говоров, на этот раз обратимся к южновеликорусскому наречию. Запись сделана И. А. Оссовецким в 1963 г. в деревне Деулино Рязанского района Рязанской области. На вопросы диалектолога отвечает Евдокия Александровна Корнюшина, 80 лет:

«— Это кто?

— Это, это самый парень, парень, какого я приняла зятя-то.

— Как его звали?

— Фома.

— Фомка?

— Фома Михалыч, Фомка его звали больше.

— Ну, ну.

— Вот. Ходить и глядить в глазки, в окошко глядить. А я ему дам ему и ко(г)да блины пяку, блинок. Блин, два помажу. Он сядеть ув окошечка и их-то скушаеть тут ув окна, эти блинки-то. А потом я говорю: «Ванькя — это свово хозяина — давай его шумнём, можеть он щец хлебнеть, али молочка, чего-нибудь ему».

— Погромче.

— Погромче? Ну, мож(ет) быть. Я и (говорю) можеть», я и он чего-нибудь покушаеть, поисть. Шумнём яму, он рад — рад! И нонь шумну — пообедаеть, завтре шумну его поужинать яо. И вот я говорю: «Давай, Ванькя, возьмём его к Матрёнке в зятья». А он и говорить: «Ой-ой-ой, куды его взять-то», — говорить. «Он весь как веретяном», — говорить, — «это, сведён?» Как был-то — вон кума Дашка знаетъ — тоненький был, так маленький был вот, ну-к, ня знаю какой был маленький, горбатенький был. Бывало, ни штан у него нету, какие-то коротенькие, коленки наружу у него все вот эти вот. Думаю, дум... Тогда-то носили всё свойские, ткали свойские — из конопей, изо льна».

(Запись ранее не публиковалась, приводится по машинописному тексту).