Предпосылки генезиса самости 4 страница

То, за что мы сражаемся, что мы все защищаем, что мы все утверждаем против клеветника, в определенной мере присуждает каждому наследие всех, тогда как находиться вне общества — значит быть обездоленным Исавом, вызывающим всеобщую ненависть. Самоутверждение, направленное против общего врага, подавляя противостояния индивидов внутри группы и, таким образом, отождествляя их всех в некоем общем усилии, есть в конечном счете самоутверждение сражения, в котором каждая из противостоящих самостей стремится к уничтожению другой и, поступая подобным образом, ставит своей целью собственное выживание и уничтожение других. Я знаю, что целями войн часто были какие-то идеалы, по крайней мере в сознании множества их участников; что сражения поэтому велись ради уничтожения не столько сражающихся, сколько какого-либо вредного института, например рабства; что многие вели кровавые войны за свободу и волю.

Однако все поборники вещей такого рода никогда не отождествляли собственные интересы с декларируемыми идеала­ми. Сражение необходимо для выживания правой партии и погибели неправой. Перед лицом врага мы достигаем конечной формы самоутверждения, будь то патриотическая национальная самость, партийная или схизматическая самость, институциональ­ная самость или просто самость рукопашной схватки. Это такая самость, существование которой призывает к поражению, покоре­нию и уничтожению врага. Это самость, которая находит свое выражение в живой сосредоточенной деятельности, протекающей в соответствующих условиях самого насильственного характера. Инстинкт враждебности, обеспечивающий эту самость структурой, когда он полностью пробуждается и вступает в соперничество с другими мощными человеческими комплексами поведения, связанными с инстинктами пола, голода, родительства и облада­ния, оказывается сильнее всех. Он также приносит с собой стимул к более легкой и — до поры до времени — более полной социализации, чем это в силах осуществить любая другая инстинктивная организация. Никакой иной мотив не объединяет людей с такой же легкостью, как наличие общего врага, в то время как общая цель инстинктов пола, обладания или голода приводит к мгновенному противостоянию; и даже общая цель родительского инстинкта может быть источником ревности.

Социализирующий механизм общей враждебности отмечен, как я указал выше, определенными изъянами. Поскольку он является господствующим инстинктом, он не организует другие инстинкты вокруг своей цели. Он подавляет их или временно приостанавли­вает их действие. Если сама враждебность может быть составляю­щей любого инстинкта, поскольку все они предполагают противо­стояния, нет никакого другого инстинктивного действия человече­ской самости, которое являлось бы составляющей непосред­ственно инстинктивного процесса сражения, в то время как борьба с каким-либо противником играет важную роль в осуществлении любой другой инстинктивной деятельности. В результате те, кто вместе сражается против общих врагов, инстинктивно склонны игнорировать другие социальные деятельности, в рамках которых естественно возникают противостояния между вовлеченными в них индивидами.

Именно это временное освобождение от социальных трений, которые присущи всем другим кооперативным деятельностям, и ответственно в значительной мере за эмоциональные всплески патриотизма, плебейского сознания и крайности партийной борьбы, так же как и за удовольствие от злобного раздувания сплетен и скандалов. Кроме того, в осуществлении этого инстинкта успех предполагает торжество самости над врагом. Высшая точка процесса — поражение определенных лиц и победа других. Цель принимает форму этого чувства возрастания самости и уверенности, которое приходит с сознанием этой самостью своего превосходства над другими. Внимание направляется на положение, которое эта самость занимает относительно других.

Затронутые здесь ценности — это ценности, которые могут быть выражены только в терминах интересов и отношений самости в ее отличии от других. С точки зрения одной группы антагонистов их победа есть победа эффективной цивилизации, в то время как другая рассматривает свою победу как победу либеральных идей. От Тамерланов, которые оставляют после себя пустыню и называ­ют ее миром, до воителей-идеалистов, сражающихся и умирающих за идеи, победа означает выживание одной группы лиц и уничто­жение других, а идеи и идеалы, за которые идет спор, неизбежно должны олицетворяться, чтобы появиться на полях сражений, возникающих из враждебного инстинкта. Война, какой бы она ни была — физической, экономической или политической, — предпо­лагает уничтожение физического, экономического или политиче­ского противника. Можно ограничить действие этого инстинкта определенными пределами и областями. В боксерских поединках, как и в старинных турнирах, уничтожение врага церемониально приостанавливается на определенной стадии боя. В футбольной встрече потерпевшая поражение команда оставляет поле победи­телю. Успешная конкуренция в наиболее острой своей форме устраняет конкурента. Победитель по результатам голосования вытесняет противника из сферы политического управления. Если борьба может быть a'outrance ⁵ внутри любой сферы и предполага­ет устранение врага из этой сферы, инстинкт враждебности имеет эту силу объединения и слияния соперничающих групп, но так как победа есть цель сражения и это победа одной партии над другой, предметы спора должны постигаться в терминах победителя и побежденного.

⁵ Беспощадной.— Прим. перев.

Другие типы социальной организации, вырастающие из других инстинктов — обладания, голода или родительства, — предполага­ют цели, которые не отождествляются как таковые с самостями, противостоящими другим самостям, хотя объекты, на которые направлены эти инстинктивные деятельности, могут быть поводом для проявления враждебного инстинкта. Социальные организа­ции, которые вырастают вокруг этих объектов, в значительной степени обязаны своим существованием механизмам сдерживания враждебного импульса, приводимым в действие другими группами импульсов, которые пробуждаются в тех же ситуациях. Обладание каким-то желанным объектом одним индивидом в семье или родовой группе есть повод для других членов группы напасть на него, но то, что он является членом группы, есть стимул для таких семейных и родовых откликов, которые препятствуют нападению. Это может быть подавление, которое просто приглушает продол­жающие тлеть антагонизмы, но можно встретить и такую социальную реорганизацию, при которой враждебности предо­ставляется некая функция, находящаяся под социальным контро­лем, как это имеет место в партийных, политических и экономиче­ских спорах, в которых определенные — партийная политическая и экономическая — самости вытесняются из данной области, оставляя ее другим, которые и осуществляют социальную деятельность. Здесь соперничество ограничивается, и в результате наиболее серьезное из зол — войны — предотвращается, тогда как соперничество сохраняет значение по крайней мере фактора приблизительного отбора. Соперничество рассматривается в неко­торой степени с точки зрения его социальной функции, а не просто как средство устранения врага.

По мере того как сфера конструктивной социальной деятельно­сти расширяется, сфера действия враждебного импульса в его инстинктивной форме сужается. Но это не означает, что реакции, образующие этот импульс, или инстинкт, прекратили функциони­ровать. Это означает, что импульс прекращает быть попыткой избавиться от раздражающего объекта, нанося ему ущерб или разрушая его, т. е. попыткой, направленной против другого социального существа, способного страдать и умереть — физиче­ски, экономически или политически, — подобного ему самому. Он становится попыткой справиться в сотрудничестве с другими импульсами с конкретной ситуацией путем устранения существую­щих препятствий. Можно сказать, что он сражается против своих трудностей. Сила изначального импульса не утрачена, но его целью теперь является не уничтожение какого-то лица, а такая социальная реконструкция, при которой могут найти свое полное и ничем не нарушаемое выражение более глубокие виды социальной деятельности. Энергия, выражавшаяся прежде в со­жжении ведьм, которых считали причиной чумы и напастей, расходуется теперь на медицинские исследования и совершенство­вание санитарии, и ее все еще можно назвать борьбой с болезнью.

Во всех этих переменах наблюдается смещение интереса с врага на реконструкцию социальных условий. Самоутверждение солдата и завоевателя становится самоутверждением конкурента в промышленной, деловой или политической сферах, само­утверждением реформатора, администратора, врача или другого социального функционера. Показатель успеха подобной самости зависит от изменения и построения социальных условий, которые и делают эту самость возможной, а не от завоевания и уничтоже­ния других самостей. Ее эмоции — это не эмоции массового сознания, основанного на подавлении индивидуальностей; они вырастают из совокупного интереса самых разнообразных пред­приятий, нацеленных на общую задачу социальной рекон­струкции. Реализовать подобного индивида и его социальную организацию сложнее; они подвержены значительно большим трениям, чем те, что вырастают из войн. Их эмоциональное содержание может и не быть столь же живым, но они являются единственным лекарством от войн и принимают тот вызов, который продолжающееся существование войн в человеческом обществе бросило человеческому разуму.

Дж. Морено. Социометрия ¹

¹ Публикуемый материал представляет собой три статьи из сборника. Moreno J. L. Sociometry, Experimental Method and the Science of Society. An Approach to a New Political Orientation. N. Y., 1951.

Русск. перев.: Морено Дж. Л. Социометрия. Экспериментальный метод и наука об обществе. Подход к новой политической ориентации / Пер. с англ.

B. М. Корзинкина. Редакция перевода и предисловие М. Ш. Бахитова. М., 1958. C. 48—63, 178—188, 215—229.

Социометрия и другие социальные науки (1937)